ДЖЕЙМС ПЕРЕС

КОПИРОВАНИЕ МАТЕРИАЛОВ ЗАПРЕЩЕНО

  — Нет, мам… Я в порядке, правда. Всё хорошо.

  Обидно, что его мать учуяла совсем незначительное смятение в голосе и превратила это в самый грандиозный кризис современной истории. Впрочем, на настоящий момент она могла оказаться вполне права. Слишком много приходится поглощать, и слишком мало времени для переваривания.

  Он стоит у белой колонны рядом со «Строением А», старейшим зданием общежития на 900 Red Mills Road, Уоллкилл, Нью-Йорк, декорированным в лучшем стиле 1970-х годов «фешенебельного фермерского коттеджа» с двумя платными телефонами у лестницы, глядя на ряды молодых людей, ждущих своей очереди позвонить родственникам, чтобы сообщить о собственном благополучии, будучи служивыми в самой отмуштрованной группировке за пределами армии.

  В первый месяц, ознаменовавший зиму 1995 года, трудно привыкнуть к графику и ритмичному гулу перемещающихся по комплексу регулярных войск. По понедельникам проходили обычные собрания по изучению «Сторожевой Башни» исключительно для вефильцев, что занимало полтора часа. Оно оставалось рядовым, поскольку применение информации из «Сторожевой Башни» носит структурный организационный характер, и ее знают или должны знать возвещатели, посещающие Залы Царства по всей территории США. По вторникам проходила обычная встреча в городе, в 45 минутах езды по магистрали 87, в испытывающем трудности собрании в Согертисе (Нью-Йорк). Оно было сформировано совсем недавно после разделения на две группы более крупного собрания, поэтому оставалось плохо организованным, не имея надлежащего баланса между местными возвещателями, местными старейшинами и добровольцами из Вефиля по причине властной непреклонности высокого, лысеющего старейшины из Вефиля и постоянной силы трения в лице брата Бичмана. В настоящее время собрание «Согертис Южное» принимало каждого третьего из вновь назначенных вефильцев, что означало отсутствие поддержки для собрания в середине недели. В выходные дни, наоборот, непропорциональное собрание наводняло большое количество неподготовленных зеленых новичков.

  Среда была относительно свободной (обычно тратилась на личное изучение). В четверг проходило часовое книгоизучение в жилой зоне «Строения Б» на противоположной стороне комплекса, в комнате брата и сестры Бичман. А по пятницам молодые братья ободрялись оставаться со своим местным собранием на выходные. Субботы тратились на хождение от двери к двери в полевом служении. В воскресенье утром проходили двухчасовые встречи с библейской речью (называемой «Доклад») и публичным изучением журнала «Сторожевая Башня», который вефильцы уже проходили в понедельник. Воскресным вечером были часовые или двухчасовые ознакомительные встречи для новых добровольцев.

  Для прирожденной ночной совы, безусловно, очень сложно привыкнуть к утренней рутине. В 6 утра начиналось сражение за общую душевую. Дресс-код — застегнутая на все пуговицы рубашка и галстук с широкими брюками. Прогулка почти на 800 метров от основного комплекса до назначенного места в столовой для завтрака и разбора утреннего текста; 15 минут обсуждения и назначенных комментариев о библейском стихе (известном как «ежедневный текст»), молитва, подача еды, 30 минут на завтрак, объявление, заключительная молитва и готовность к работе к 8 утра.

  В течение первых двух недель новые вефильцы имеют обязанность выполнять работы по наведению чистоты и порядка, прежде чем им будет предоставлено постоянное назначение. Это должно придать им чувство признательности и уважения за заботу об их общежитии и за женщин, которые обслуживают их ежедневно. Они домохозяйки… не прислуга.

  После полудня в 12 часов раздается звонок. Через 15 минут молитва и раздача еды с объявлениями и шутливыми любезностями. Если доброволец из разряда «пехоты», то за эти 15 минут он должен успеть принять душ и переодеться в рубашку и галстук, прежде чем направиться в столовую. В 13 часов все возвращаются к работе вплоть до 15 часов. Ужин в 17.15.

  Встречи в собрании начинаются в 19.30, а ознакомительные встречи по воскресеньям в 18.30. Поскольку до Согертиса было 45 минут езды, а все возвещатели поощрялись прибывать за 30 минут до начала встречи, то покидать Ферму приходилось в 18.15, что было крайне сложно для тех, у кого ненормированный день или работа связана с грязью, например, на производственных линиях. Для строителей это было практически невозможно.

  Новым добровольцам требовалось прочитать руководящие инструкции, по которым сдавались тесты, и запомнить список правил («не заниматься борьбой в нижнем белье или спинным массажем с соседом по комнате» было правилом №5), следить за подготовкой и участием в собраниях, прочитать всю Библию («Перевод нового мира») в течение первого года пребывания и поддерживать среднее количество часов проповеди от двери к двери (10 часов в месяц, хотя на такой минимум начальство обычно хмурило брови).

  Всё предоставлялось на месте, причем настолько, что какие-либо общие выражения, касающиеся чего-то не Свидетельского, рассматривались как засланные «извне» и воспринимались с замешательством и презрением. Стрижка волос осуществлялась по трехнедельному расписанию, прачечная — раз в неделю, в «военном» мазание можно было приобрести что-то вне пределов местной роскоши, например, печенье «Поп-тартс» или замороженные продукты, наряду с необходимыми вещами, такими как зубная паста или дезодорант, — все за деньги, естественно. Если необходима одежда, всегда есть что-то доступное в «закромах», если успеешь схватить. Кроме того, в каждом здании располагались баскетбольная площадка, небольшой тренировочный зал и платные телефоны.

  Ничего из этого особо не ошеломляло, но для молодых людей поколения 2000-х, пытающихся покинуть мир Диснея, такая огороженная территория представлялась проблемой. Было затруднительно наткнуться на «братана» или «балдежника», подмигнуть или сложить пальцы пистолетом, и вообще обнаружить неподдельную эмоцию в пределах гудящего рабочего улья, где любые треволнения были наглухо упакованы в целлофан. И все ради того, чтобы осуществлять работу для Иеговы в сопровождении лакированных улыбок и пустых выражений глаз, где самым знаменательным событием стало мороженое, подаваемое на обед. Любая искренность была наиграна, поскольку человек как таковой был вытеснен из-за переутомления от всего прочего, находясь под гнетом смирения в служении Иегове. Он сразу же заметил, что любое глубокое обсуждение мнений было практически невозможно. По всему комплексу молодые люди, казалось, казалось, боялись иметь личное мнение… о чем-либо… и обо всём.

  Само название «Ферма» объясняется тем, что после её покупки в 1963 году первоначальной задачей для уверенной в себе религии стояло обеспечение силами фермы производственной деятельности по печати журналов «Сторожевая Башня» и «Пробудитесь!», Библий, трактатов и прочих публикаций на улицах Миртл и Адамс в Бруклине (Нью-Йорк). На ферме выращивали свиней, продукты, а также располагалось полностью оборудованное молочное производство, скотобойня и цех по переработке. Затем продукты питания транспортировалась в Бруклин. Начиная с 1973 года назначение фермы начало меняться, поскольку на неё было перенесено производство журналов для Соединенных Штатов за пределами Нью-Йорка, в то время как печать для местных Свидетелей, в том числе книг, Библий и трактатов, осталась в Бруклине. Доставка через почтовую службу США оказалась более эффективной с точки зрения затрат, чем частная доставка через гавань Нью-Йорка. Фактически Ферма Сторожевой Башни расположена за пределами Нью-Палца (Нью-Йорк), но использует Уоллкилл в качестве своего адреса, поскольку городское почтовое отделение лучше оборудовано для обработки такого количества почты, поступающей из огороженной территории Свидетелей Иеговы, нежели маленький университетский городок Нью-Палц.

  Вскоре после этого возникла острая необходимость в компьютерах и базах данных, и Ферма казалась более безопасным местом, чем большой город, поэтому Компьютерный отдел был сформирован в Уоллкилле, а администрация Свидетелей и Руководящий совет, принимающий решения в отношении всей религии, вместе со своими убеждениями остались в Бруклине, Нью-Йорк, на 124 Columbia Heights (1+2+4=7, то есть библейское число, означающее божественное совершенство).

  Большую часть своей жизни Джеймс работал с компьютерами, поэтому его отсортировали как имеющего «специальные навыки» и назначили на приемную стойку Компьютерного отдела, чтобы познакомиться с Отделом через складское хранилище… первый шаг любого сотрудника Отдела.

  — Мам, пожалуйста, не переживай. Послушай… я просто смотрю на это как на вызов, не впервой. У меня всё получится!

  Краем глаза он видит кого-то у входа… бледная кожа, острые черты лица, черные волосы длиной по стандартам Диснея с пробором посередине, излучающий солнечный свет своей полуулыбкой, большие шоколадные глаза пытались поглотить окружение с детским изумлением. В то же время, он сохранял хладнокровную энергетику хиппи в упругости его черных текстурированных ботинок от «Док Мартинс», заземляющих непринужденный шаг. Они ненадолго встречаются взглядом и радушно улыбаются.

  Джеймс почти роняет трубку. 

  Воздуха. Убежища.

  — Пожалуйста, только не будь клоном…

  — Что? Кто такой клон?

  Все клоны! Он, кажется, выдыхает предложение с необычной силой. И только тогда понимает, что рядом находится группа мужчин в ожидании одного из двух телефонов, все с уставившимися на него глазами. Пользователь соседнего телефона бросает недовольный взгляд.

  — …потому что это хорошо… это удерживает нас в единстве… в этой духовной битве… против… мира… Слушай, мам, мне пора идти.

  Он не уверен, по какой причине на него все уставились. То ли он всех раздражает, то ли оттого, что его глаза моментально опьянели при виде новичка, но в любом случае, он понял, что пришло время идти на выход.

  — Я тоже тебя люблю. Передай папе, что я скучаю по нему. (Щелк)

  Он вешает трубку и бросается в А314 на третьем этаже, в то время как новый парень сворачивает за угол первого этажа. Он сидит на кровати и вглядывается во что-то бессмысленное.

  Бейсбол. Женщины. Бабушка…

  «При следующих заявках на комнату необходимо убедиться, можете ли вы быть соседями по комнате».

  — У меня есть стаж! И я уверен, что не подведу тебя. После того, как в марте ты прошел проверку после 90 дней пребывания, мы можем подать заявку.

  — Эй, это стоит того!

  Первоначально соседи по комнате в Вефиле просто назначаются. Во время строительства жилых корпусов С и Д было много строительных рабочих, занимавших помещения, обычно предназначенные для полновременных добровольцев с производственных, фермерских и административных сооружений Уоллкилла.

  В их случае было трое соседей по комнате, а сами небольшие комнатки по 20 м2 оборудовались двухметровой мини-кухней, мини-холодильником и небольшим шкафом примерно метр на метр двадцать. Стандартный кухонный стол, покрытый шпоном, выдвижные ящики на уровне груди и стул в содружестве с раздвижной кроватью и матрасом с бельем. Для былой эффективности, в помещениях для трех братьев одна из кроватей была выдвижной, чтобы ее можно было скрыть на время, когда никто не спит.

  Его первым соседом по комнате был внушительный, под метр восемьдесят, афро- американский чудак с самой дорогой стереосистемой, которую он только видел. Брат оказался неврастеником и внимательно наблюдал за действиями Джеймса. Каждому вефильцу предоставляется общий ключ от дверей комплекса и от конкретного «вефильского номера» на время пребывания на объектах. Ключи предназначались для того, чтобы не допустить блуждание посторонних людей по объектам, поскольку по ним можно было путешествовать из любого места (это большая проблема в Бруклине с их подземными тоннельными системами и прочим). Номер используется не только для обозначения твоей комнаты, но и в прачечной, или для получения ежемесячного пособия в 90 долларов.

  Его сосед по комнате настоял на том, чтобы проверить ключ Джеймса на наличие каких-либо специальных меток, пытался выяснить особое значение его вефильского номера (#594) и прошелся по всем его вещам и пособиям, чтобы удостовериться, что новичок не заслан со специальным заданием с целью обнаружить отступничество среди вефильцев. Примерно через полторы недели Джеймс остался наедине с собой, лишенный ночных разговоров и авантюр, проверяя дверь и выясняя, что происходит за окном. К такому уровню паранойи Джеймс абсолютно не был готов, и подобный образ вхождения в новую жизнь казался невероятным, особенно там, где для Свидетеля Иеговы самое безопасное место на планете.

  Через несколько дней появился багаж высокого молодого парня, который походил на Конана О’Брайена, 20 лет, всегда со слишком широкой улыбкой. Через неделю прибыл Эдгар, мексиканец среднего роста и на два года старше Джеймса, двоюродный брат которого прибыл как раз две недели назад… также взволнованный от своего нового дома. Температура в комнате изменилась, но всё равно, трое парней в помещении 4,2Х4,6 м – это слишком, поэтому всем приходилось наблюдать одно и то же телевизионное шоу, вместе изучать и читать Библию, мешая друг другу.

  Ходячий маяк, который Джеймс наблюдал в вестибюле «Строения А», звали Аарон, и он получил прозвище «Багаут» из-за его фамилии и мечтательного вида, поскольку так опытные добровольцы взаимодействуют и запоминают новичков. Он также был назначен в собрание «Согертис Южное». Их первая встреча произошла на той же неделе во время книгоизучения. Он сидел в своей тонкой хлопчатобумажной рубашке, неудачно подобранном галстуке, в брюках цвета хаки, положив ногу на ногу и обнажив белую кожу поверх лодыжки, текстурированную черным шнурком от «Дока Мартинса». Он сидел, поджав подбородок правой рукой, внимательно вслушиваясь и кивая всему, что говорилось, как будто он только что прошел курс по лучшему запоминанию школьных уроков. Он и в самом деле был хиппи-солнечный лучик, и это распространялось независимо от его волнения, которое он испытывал вследствие нахождения в том месте, куда он записался работать в течение года… Его серьезные комментарии были четко сформулированы, и к середине предложения превращались в сердечные выразительные эмоции свободного полета земной поэзии.

  В этот момент он мог сказать, что у рубашки есть тело, реальное тело… натренированное и худое. Это всё, что он мог сделать, чтобы не пялиться, особенно когда он кивает и смотрит на Джеймса, пытаясь дать свои хорошо подготовленные, глубоко проницательные комментарии.

  Прекрати смотреть на меня, чтобы я мог быть примерным, черт возьми! – хочется крикнуть ему.

  Сколько же света проливает этот человек, как же он назойливо дразнит. И после месяца нахождения с лучшими однотипными персонажами, одетыми в белое и бежевое, он решил не спеша впитать его, не позволяя никому в комнате узнать, что он самый настоящий гомо, как и птицы, кружащие над его головой.

  Еще через неделю сосед по комнате Аарона, который был принят одновременно с Джеймсом, а также назначен в одно и то же собрание, свыкнувшись со своей работой на свиноферме, решил поближе пообщаться с другими братьями из собрания. Для это он пригласил несколько вефильцев из «Согертис Южное» в их комнату А103, чтобы встретиться и, возможно, посмотреть фильм.

  Джеймс проскакивает вниз на два этажа и входит в комнату, где обнаруживает лежащего на кровати голого по пояс Аарона, играющего на яркой электрической гитаре.

  — Джеймс! Мой любимый человек в Вефиле!

  Он не знал, как отреагировать на комплимент. И не знал, как отреагировать на скульптуру, которая подарила этот комплимент. Личность Аарона натурально насыщенная страстностью и сопереживанием, и утонченным образом он выявляет это, прежде всего, для Джеймса. Объективно это выглядело как более трогательная версия Давида. Но похотливость, как очевидную химию, заметили и другие, что ставило его в опасную категорию Олли. Так каков он? Давид или Олли? Он не может быть и тем и другим одновременно.

  Такое ощущение, будто он возвратился в среднюю школу. В этом конкретном месте для встречи не может произойти ничего подобного, но синхронизация энергий настолько редка для него, что невозможно удержаться и не схватить эмоциональную доску для серфинга, чтобы пуститься по волнам, независимо от того, что диктует окружающее его помещение. Некоторые вещи важнее правил. Люди важнее правил. Это такая уникальная ситуация и так много чувств, — и он желает их ощущать, — но, в основном, он просто рад, что этот человек здесь, в этом месте, проливает свет на серое окружение. Он рад, что этот человек существует в мире… в жизни. А правила… трахать их, пусть отсосут все эти правила.

  Это человек его же уровня… некто с пониманием тонкого баланса между религией, к которой он привязан, и оценкой окружающего мира, людей и энергий вокруг него… хотя трудно сосредоточиться на смысле жизни, мира и человеческих отношений, когда он снял свою рубашку.

  Проведя проверку, Джеймс остается весьма признателен за тот факт, что за последние два года он слушал всё от классического рока до ямайской поп-музыки, как и Аарон, который пришел с энциклопедическими познаниями в этой области. Он вырос в Сейлеме, штат Орегона, в разгар эпохи гранджа, но весьма осведомлен о разных группах, таких как «Нирвана», «Дорс» и т.д. Он ярый поклонник «Найн Инч Нейтз», в то время как всё еще держится за свои корни в лице «Пинк Флоид» и имеет непоколебимое почтение к «Лед Зеппелин».

  — О, боже, у тебя есть Поэ?

  — Ты слышал её?

  — Я в нее влюблен! Она классная.

  Часто они идут в одну из своих комнат, чтобы вечером, сидя на полу, слушать то, что будет квалифицировано как «дьявольская» музыка. Джеймс проходил экспресс-курс по рок-группе «Смэшинг Пампкинз», а Аарон имел некоторую общую информацию о стиле ска и музыкальной сцене Хьюстона.

  Красота Аарона, помимо его физических особенностей, проявлялась в двух ипостасях. Во-первых, когда он стоит неподвижно, то излучает мягкое, прохладное сияние, вибрирующее нежным гулом, который едва различим в комнате, полной людей, однако заставляет чувствовать себя немного комфортней, хотя никто не догадывался почему. Во- вторых, когда он был чем-то взволнован, мягкое, прохладное сияние тут же с шумом воспламенялось вспыхнувшей звездой, испускающей жаркие лучи на каждый квадратный сантиметр комнаты, будто на земле находился вулкан любви и сострадания, и кора тектонических плит раскололась прямо под его ногами. Будучи всего 19 лет от роду, он пока еще развивает контроль над масштабами своей энергетики, но его личный спектр великолепен для Свидетеля, а для Джеймса, закутанного в одеяло унылого, однообразного образа жизни, которому он себя предал, казалось просто невероятным не быть привлеченным такой силой.

  Тему секса, в конце концов, навеяла песня «Closer». Аарон допускал сексуальные ситуации, мастурбацию и получил объявление о замечании за то, что трахнул девушку в соседнем доме, когда он был пуст. Джеймс придумал противоположный сексуальный сценарий, который заканчивался сексом втроем с парнями, чтобы прощупать «почву». Вообще, идея о том, что его друг сексуально опытен, немного освежает, словно снимает напряжение в воздухе. Это отделяет их от большинства групп молодых одиноких братьев, которые имеют, по сути, постоянный секс в собственном мозгу (согласно их биологии), и вефильцы с длительным стажем работы, некоторым из которых по тридцать и даже сорок лет, никогда не ощущали прикосновение другого человека самым интимным образом. Джеймс недоумевает, как каждый из них восстанавливается после долгих лет постройки стен и разлуки с самыми волнующими элементами человечества, и при этом, поддерживая некоторую связь с миром, чтобы направлять людей к «истине». Именно тогда он и осознает, что не существует никакой связи с окружающим миром.

  И это, похоже, суть проблемы. Он окружен молодыми людьми в расцвете сил, отделенными в пик их окончательного развития и изолированными в комплексе «Филиала Давида», чтобы ничего не делать, кроме как работать на своих местах, улыбаться во время экскурсий и напрочь забыть о вращающемся вокруг них мире, который лишь ускоряется, пока они создают журналы и книги, которые, как предполагается, имеют отношение к проблемам обычного человека, и предлагают решения для «злого мира», с которым не имеют никакой связи.

  Руководящий совет, возглавляемый Президентом Милтоном Хеншелем, — группа мужчин, обосновавшихся в Бруклине, которые занимаются (на тот момент времени) как деловыми аспектами Организации, так и верованиями Свидетелей Иеговы во всем мире, религиозное коллективное руководство над тем, что приемлемо, а что нет для «истинных христиан». Члены Руководящего совета являлись «этим поколением», упомянутым в Матфея 24:34 и Луки 21:32, поэтому не собирались уходить, «пока всё это не произойдет». За короткий промежуток времени, пока Джеймс, будучи Свидетелем, заострял внимание на своих верованиях, определение «этого поколения» менялось несколько раз. Теперь, находясь рядом с теми, у кого было столь глубокое понимание слов Иеговы, он надеялся получить хоть какой-нибудь энергичный пинок под зад, чтобы сосредоточиться на своем истинном предназначении в жизни.

  Свидетели Иеговы верят в два класса христиан. Большинство будет жить вечно здесь, на земле после Армагеддона, а еще есть 144 тысячи «помазанных», которые отправятся на небеса (на основании Откровения 7:14; 14:1 и 14:3). Новых помазанных, получивших должности, не наблюдалось, поскольку все места были заняты. Как определить, что они помазанники? Точно так же, как ты уверен, что являешься мужчиной или женщиной, так и в отношения знания о том, когда Иегова помазал тебя. Члены Руководящего совета вместе с их Президентом были всем этим помазанным классом, таким образом, им давались различные дуновения о том, куда двигаться, как отвечать на вопросы, смотреть на жизнь и лечиться.

  Они говорят о недавнем визите брата Хеншеля на изучение «Сторожевой Башни» с семьей Вефиль в прошлый понедельник. Джеймс вынужден проявить чувства: «Как удивительно было видеть брата Хеншеля так близко», при этом пытаясь разрешить дилемму: он, все-таки, хочет поступать как «Давид», или, — при всем желании искоренить эту мысль, — как «Олли».

  — Когда собираешься массажировать человека, не торопись… пусть он ждет этого. Прежде чем даже просто прикоснуться к нему, приглядись к каждой группе мышц. Получи представление о том, как ты собираешься работать с телом. Начни с шеи и продолжи свой путь через плечо вниз по руке. Закончи с одного бока, прежде чем переходить на другой. Позже ты можешь заняться центральной частью, массажируя все вместе. Обрати внимание на направление, в котором ты растираешь мышцы… пробуй массажировать внутрь, чтобы переместить чувственную энергию к центру. Если бы это был массаж, освобождающий от стресса, то ты растирал бы мышцы наружу, высвобождая напряжение из тела. В данном случае он хочет трахаться, поэтому мы должны перевести сексуальную энергию по направлению к пенису.

  Сильные руки Бритт начинают работать с правой стороны мускулистой спины Деррика, используя обе ладони и следя за тем, чтобы ногти находились на безопасном расстоянии от кожи, за исключением особых моментов, когда она царапает его нарочно, заставляя светлую кожу краснеть, и его тело реагирует легким напряжением и стоном. Джеймс мог бы повторить движения с другого бока.

  — Это позволяет разогреть область головы, прежде чем ты будешь готов двигаться к спине.

  — Вам обоим лучше оказаться голыми к тому моменту, когда я перевернусь.

  — Тише ты.

  — Джеймс, сосредоточься.

  Он с трудом может вспомнить хотя бы одну из тренировок, потому что спина Аарона так отличается от тех, которые он массажировал. Помимо незначительного фактора объективного познания и симпатии к этому человеку, масса Аарона была меньше, чем Деррика, — он худой и изящный, каждый изгиб мышц идеально пропорционален. У большинства мужчин, которых он массажировал, наблюдалась хоть какая-то доля жира или объема мышц… нечто смягчающее недостатки в исполнении или нестабильность надавливания. Тощих парней нужно было слегка растереть, и в итоге получить положительную реакцию от восхитительного соотношения усилий и отдачи. Он массажировал лишь одну женщину, и это привело к предложению о браке. Стройные мышцы Аарона означали лишь одно — выполнение настоящего массажа сопряжено с минимальным допуском на ошибки…

  …и он должен сделать это правильно, даже если массаж подразумевает повторяющийся сценарий.

  — Чего ты ждешь?

  — Просто расслабься, черт возьми.

  Аарон посмеивается. Джеймс волнуется, но ему по душе эта динамика… два человека с достаточным сексуальным опытом, уравновешивают один другого, но не воспринимают это слишком серьезно. Огромнейшее удовольствие работать с равным.

  Пришло время Джеймса подняться на высоту и показать этому хиппи с оголенным торсом одну или пару вещей, как это делают городские ребята-космополиты.

  Они находились в комнате Аарона, поскольку его соседи ушли до вечера, но не было уверенности, что надолго. Ему удалось захватить компакт-диск «Delirium ENCHANTED», прежде чем покинуть толпу парней, посещавших его соседа по комнате А314, и последовать за Аароном в комнату А103 для импровизированного сеанса массажа, после его намеков на это в течение всей недели.

  Аарон сорвал рубашку и инстинктивно сложил ее. Джеймс укладывает его так, чтобы подушка находилась под грудью и плечами, позволяя шее оставаться прямой. Он выключает радиатор и открывает окно, чтобы январский воздух влетел и охладил комнату. Масло для массажа отсутствует, зато есть лосьон для тела. Впечатляет. Он отправляет пробную бутылку на несколько секунд в микроволновую печь, при этом все время улыбаясь тому, что ему предстоит совершить ритуал, который, как он думал, уже никогда не повторится со времен ухода из салона.

  Мурашки от прохлады стали появляться среди веснушек на спине и по бокам бледнокожего парня, лежащего на кровати. Он готов. Джеймс включает музыку и позволяет первой песне придать ему направление и приступить к атаке на шею разогретым лосьоном, что приводит к слабому стону. Он относится очень серьезно к этой авантюре, заботясь о том, чтобы растереть каждую мышцу в отдельности, прежде чем двигаться дальше, осторожно высвобождая энергию наружу, так как это всего лишь массаж по СНЯТИЮ СТРЕССА… и не более того.

  Ничего более. Перестань пялиться на его задницу.

  Джеймс работает на одной стороне, обрабатывая верх спины, плечо и лопатку, медленно и методично продвигаясь ниже по руке. Затем это продолжается с другого бока, будучи уверенным, что всё профессионально и терапевтически обоснованно, наслаждаясь мягким прикосновением к коже и теплой пульсацией.

  Прежде чем он это узна́ет, пройдет более тридцати минут, и нужно быстро довести дело до конца.

  А может быть, не слишком быстро. Этот бедный парень работает на конечной упаковке почтовых абонентских рассылок. Он целыми днями на ногах, поднимая и переворачивая почтовые ящики в течение бесконечных часов. Его нижняя часть спины, скорее всего… Мне нужно сконцентрироваться на нижней части спины.

  О, боже… прямо здесь. 

  Не помогает.

  Но у человека настоящая боль, поэтому позволь мне слегка опустить эти брюки и нижнее бельё, чтобы попасть в этот покатый изгиб спины… прямо… над…

  Разум Джеймса отключился от изумления, когда он заметил нежную, 73- сантиметровую линию сужающейся талии, прежде чем начинался подъем на тихоокеанский изгиб задницы.

  Бейсбол. Женщины. Бабушка. Брат Бичман! 

  Эта уловка сработала.

  — Окей, здесь я остановлюсь, потому что… мы не знаем, когда вернутся твои соседи по комнате.

  Хорошая идея, потому что… он испытывает довольно сильную эрекцию.

  В этот момент казалось, что все будет круто, независимо от того, что произошло. Джеймс протягивает руку, хватает его за джинсы и на секунду останавливается. Аарон даже не вздрагивает и не реагирует.

  — Возможно, в следующий раз, — говорит он, слегка повернув лицо.

  Отклик Аарона словно намек с интригой. Джеймс встает и выключает CD-плейер, одновременно закрывая окно… снова переключает радиатор и заканчивает мытьем рук, поскольку уже доносится звук от попытки войти в дверь, а затем от реального входа в комнату.

  Дверь не заперта.

  Аарон надевает рубашку и каким-то образом использует свою гитару, чтобы прикрыть себя в тот момент, как в общежитие входят два брата.

  — Эй, парни! Что происходит?

  — Ничего. Добро пожаловать обратно. Как провели вечер?

  — Отлично. Просто замечательно.

  — Хороший соус. Почему здесь так холодно?

  — Какими шалостями вы тут вдвоем занимались?

  — Надеюсь, вы не занимались борьбой в своем нижнем белье?

  И Джеймс, и Аарон все еще в шоковом состоянии, и один смотрит на другого с противоположных концов комнаты, обмениваясь немыми репликами типа «о, боже»… и тогда стал очевидным истинный характер безумия того места, где они сейчас находились.

  Джеймс начал насмешливо защищаться:

  — Там сказано не бороться в твоем нижнем белье… с твоим соседом по комнате. А мы не соседи по комнате. Так что, ха-ха!

  (Смех).

  — Мы не соседи по комнате… пока еще, — вторит Аарон.

  — Аарон, если мы станем соседями по комнате, то больше не будем бороться в нижнем белье. Правило есть правило.

  — Чепуха.

  — Вы двое реально чокнутые.

  — Я немного побаиваюсь вас обоих, но даже не знаю почему.

  Во время разговора Аарон медленно застегивает рубашку и с облегчением улыбается, что шутка сработала.

Джеймсу оставалось лишь мощно выдохнуть. В своей голове он уже прокрутил сценарий, как лгал перед старейшинами о том, что Аарон якобы приблизился к нему… бросая невинного парня под автобус ради сохранения своей золотой репутации.

  И ради чего? В том, что он сделал, не было ничего неправильного… К тому же Аарон не только сохранил спокойствие и хладнокровие, но и смог соблюсти маскировку, и точно знает, когда заткнуться, чтобы шутки не оказалось слишком много. Также ситуацию усложнял тот факт, что дверь все время оставалась не на замке, и Джеймс не предусмотрел этого. Но Аарон с легкостью вышел из ситуации. Частично из уважения, но в основном из-за чувства вины, он знал, что с этого момента нет ничего из совершенного Аароном, что заставило бы Джеймса предать его. У него появилась причина снова стать верным.

  В последующие дни между приятелями по массажу нет никаких странностей. На самом деле, кажется, что они становятся ближе, действуют успокаивающе друг на друга, на других братьев и сестер, в том числе на месте их рабочих назначений, и всё началось с того, что Аарон решил найти общие точки соприкосновения после массажа:

  — Джеймс, мы больше никогда не сможем это повторить.

  — Окей, я согласен.

  — Нам нужно дважды проверить дверь и убедиться, что она закрыта.

  — Ух… это не то, что я читал в… Ты уверен? Я не хочу никаких странностей.

  — Странностей? Чувак, этот массаж был потрясающим.

  — Правда? Хм… Спасибо. (Пауза).

  — Я имел в виду…

  Аарон качает головой, улыбается и убегает на работу.

  Джеймс остается с замороженной, ошеломленной улыбкой и светящимися глазами, со словами из песни «Сегодня ночью, сегодня ночью» в голове.

  Боже мой. Внезапно эта песня обрела смысл.

  Черт возьми, Аарон с его "Смэшинг Пампкинз" характеризует все в этой жизни, как отличное дерьмо!

  Он хотел поднять кулак к небу, но подумал, что это будет выглядеть немного странно в коридоре столовой. К тому же, он не нуждался в чем-то большем, чем уже есть.

  Некоторое время никаких инцидентов не было. У Джеймса не укладывалось в голове, как он мог оказаться почти пойманным… Если бы всё шло, как он мечтал, они бы находились в центре чего-то сексуального, когда братья вошли в комнату.

  Тем временем, Аарон пытается произвести хорошее впечатление на своих надзирателей по работе. Вне Компьютерного отдела редко кто испытывает наслаждение от работы так же, как это получается у Аарона. Его место упаковки почтовых абонентских рассылок находится непосредственно на пути экскурсии, рядом с грузовым лифтом, ведущим к Компьютерному отделу – следующей остановки экскурсионного тура. За исключением случайных перерывов из-за кого-то, кто может знать работника, доброволец должен отучиться делать перерывы «ворчащего работника, работающего на своей работе весь рабочий день», словно машина. Поэтому Аарон улыбается и помахивает экскурсантам, останавливается, чтобы предоставить информацию о процессе почтовой рассылки, и одевается в яркие цвета… настолько отличные от окружающих его… что заставляет привлекать людей, незнакомцев, туристов, девочек и их отцов к своей индивидуальности таким необычным способом. Вефиль больше не был местом для тяжело трудящихся братьев, выполняющих тяжелую работу. Это место, где хорошие братья делают хорошую работу и хорошо веселятся.

  Другие новые вефильцы из группы «Согертис Южное» были заражены глубоким треволнением от жизни и признательностью за то, что здесь они не ломовые лошади. Для таких в толпе всегда находятся улыбки и ободрения. Ни один из них в действительности не относится к разряду работников «пера и конопли», безмолвно выполняя свою тяжелую работу. «Мы все пришли из разных слоев общества, но имеем одну и ту же школу свободомыслия, — сказал бы он себе, — и мы все радуемся жизни, пока служим Иегове».

  Это свет в конце тоннеля.

  Наибольшее впечатление производил Джейк, 19-летний юноша из Уэйко, штат Техас, которого назначили в то же самое время, что и Джеймса. Он был потрясающим иллюстратором и мультипликатором. Джеймс называл его «Тигра» за сходство с одноименным персонажем из «Винни Пуха», готового запрыгнуть в комнату и повалить Джеймса на пол без предупреждения.

  У трех парней выработалось свое собственное чувство расслабленности и взволнованности, так как ни один из них, по своей сути, не являлся тем типом молодых людей, в ком нуждался Вефиль. Джеймс следил за своей работой в мировой штаб- квартире, но никоим образом не желал быть здесь. Аарон не стремился преуспеть в данной среде, но отчаянно хотел там остаться. Джейк обладал своим собственным свободным духом художника, а Вефиль, по его мнению, — это «просто попытка не попасть в какую-нибудь беду». Вефиль хотел не того, в ком было больше всего ревности. Вефиль больше всего хотел того, кто не мог выносить существовавшего положения дел. Джейк находился где-то посредине, поэтому он работал разносчиком на кухне.

  Существует особый уровень оценки, которая выражается словами и фразами, выходящими за рамки ограниченного мышления тех, кто увяз в системе. Каждый из трех братьев отказался использовать местные жаргоны, типа «шеф», которыми насыщен лексикон добровольцев, поскольку столь низкосортное товарищество подразумевало, причем без каких-либо усилий, что знание о человеке является причиной дать ему кличку. Слово «обалдеть» приемлемо, но используется экономно и с особым значением. Все без исключения люди рассматривались как индивидуумы… не как объекты, которые могли находиться либо «внутри», либо «снаружи», и никто не был позиционирован в разряд привлекательных только из-за того, что они могли поддерживать материально или проводить экскурсии по выходным. Свидетели Иеговы не верят в вечный адский огонь, и это особенно актуально, если говорить о конкретном месте, в котором они сейчас проживали и работали. Тем не менее, они будут употреблять «иди ко всем чертям», чтобы указать на нечто, раздражающее Иегову... или любого бога в любой религии, независимо от места и культуры. Нет, они не собираются в буквальный ад, просто они уже достигли ада… вместе со своим богом.

  Периодически они игнорировали собрания или встречи с другими братьями, чтобы отправиться в поход по государственному парку в Минневаске и посидеть у озера в Касл- Пойнте, или наблюдать закат солнца над Нью-Йорком, Нью-Джерси и Коннектикутом. В выходные они ездили на Манхеттен, чтобы впитать в себя культуру и пространство, людей и жизнь, музыку и еду. Нет ничего, что не было бы по-настоящему оценено, но всё в пределах ограничений, наложенных на «хороших христиан»… ну разве что, за очень небольшим исключением. Будь то тихие ночи за просмотром телевизора с жареным рисом в придачу, или тренинг в городе, где, сидя часами на «Тайм Сквеа», можно слушать новую музыку, — всё это вновь было великолепно.

  Они прогуливались по главной улице Согертиса и заправлялись горячим чаем в местном магазине, или проходили сквозь университетский городок Нью-Палц, оценивая местные произведения искусства и ремесла, книжные лавки и кафе. Жизнь вновь возвратилась в плоть Джеймса, а цвета заиграли красками в его душе. Он не имеет возможности с кем-то трахаться, чтобы воссоединиться с окружающим миром, но чем глубже пласты, тем больше он мог видеть извне своего мира и замечать красоту земли вокруг него. Он больше не вел психотическую машину с Дьяволом на заднем сиденье. Он был человеком, который наслаждается географическим положением, дабы сотворить лучшего работника, которого он мог бы предложить Ферме Сторожевой Башни в Уоллкилле.

  Но как человек, который когда-то предназначался для работы в театре, он не мог находиться рядом с городом и не поглотить великолепие Бродвея.

  Вошел Нейл Брэдли.

  — Мы должны что-то предпринять, ведь его любимый мюзикл — «Кошки», ради всего святого.

  В его защиту, это единственный мюзикл, который он видел, причем видел, будучи ребенком. На гастролях. И с тех пор ничего не смотрел.

  — Вряд ли они имели много Бродвея в Орегоне.

  — Но он способен смотреть группу «Смэшинг Пампкинз» полсотни раз. Ты его друг и я это делаю только ради тебя.

  — Эй, я вообще-то здесь и всё слышу, – окликает Аарон, находясь позади маленькой группы братьев, прогуливающихся по улицам Города. – Я извиняюсь, но мне нравились «Кошки». Это была хорошая игра.

  Нейл расхаживает с нью-йоркской скоростью в своих плоских ботинках и джинсах, вязанном полосатом шарфе, обмотанном вокруг шеи, но успевает повернуть свои расчесанные, черные волосы в сторону Джеймса, чтобы одарить его пристальным взглядом:

  — Понял, на что я намекал? Ему нужно помочь.

Джеймс и Аарон смеются почти до слез над энтузиазмом Нейла в его отчаянных попытках вытащить Аарона из его «Нирваны» прямиком к Камерону Макинтошу, что и произошло, когда они свернули за угол на 45-ой Западной улице и взяли курс на светящуюся иллюминацию козырька театра «Империал», чтобы увидеть основную постановку «Отверженных».

  Он чувствовал, что не стоит позволять Нейлу так сильно докучать Аарону, но в целом все было весело. Опять же, так многое достигается, когда вещи не принимаются слишком серьезно.

  Аарон, наконец, переехал в комнату А314 и теперь они были неразлучны. В первую же неделю начался ритм, который вполне сработал. Джеймс был креативным и не особо двинутым на чистоте, в то время как Аарон являлся фанатом чистоты, реализуя себя в творческой организации (и реорганизации) обстановки комнаты с упором на функциональность. Они поддерживали друг друга смехом и образом мышления. Всегда звучала музыка, а мнения в обсуждениях поощрялись. Практически, это было прямой противоположностью того, что Вефиль хотел от своих добровольцев, но для них двоих это реально действовало, и из-за такого освежающего общения им стало труднее работать.

  На предыдущей неделе произошел небольшой разворот событий, приведший к поездке в город на выходные. Аарон приходит после работы в обеденное время и бесшумно присаживается, абсолютно опустошенный. Оба не спеша возвращаются в «Строение А».

  — Короче, Келли позвал меня в свой кабинет и начал говорить о моих волосах.

  — Ты прикалываешься.

  — Он сказал, что они не могут допустить, чтобы мой внешний вид настолько отличался от остальных вефильцев, особенно, когда мое рабочее место находится на маршруте экскурсии.

  — Но твои волосы прекрасно выглядят, когда приглажены, как сейчас.

  — Я тоже сказал ему это. Но, в конечном итоге, типа, это всё выражено на моем лице и выглядит «по-мирски». Он хотел знать, почему я не подстригся, как все остальные.

  — Потому что твою стрижку делал профессионал.

  — Ага, который не доехал до сюда двадцать лет назад в качестве инженера-электрика, а потом поимел парикмахерскую в качестве назначения и зарубил все мои волосы, пока не научился высокому искусству пользования машинкой для стрижки.

  Джеймс смеется над шуткой: «Это точно».

  — Мне было сказано, чтобы я не забывал об ответственности иметь право быть членом семьи Вефиль и необходимости соответствовать группе.

  — Он сказал «соответствовать»?

  — Он сказал «быть едиными в стандарте».

  — Ну тогда «единяйся».

  — Ага.

  — Но наши прически ничем не отличаются. А что он говорит по поводу работы?

  — Он сказал, что я хорошо выполняю свою работу, но хорошей работы недостаточно, когда ты на маршруте экскурсии. Он заставил меня почувствовать, что это вполне то, за что можно вышвырнуть из Вефиля.

  — У нас с тобой одинаковая длина волос. Я думаю поговорить об этом с надзирателем.

  — Джеймс, не волнуйся за меня.

  На следующий день он решил убедиться, что сам не нарушает никаких правил. Его только что перевели на компьютерное программирование для изучения FoxPro и SQL Server, чтобы помочь с переводом всех пользовательских программ в Вефиле, изменив датировки с двух цифр до четырех для предотвращения проблемы 2000 года (Y2K).

  Ральф – низкий пожилой мужчина, лысый, с густыми белыми бровями и серыми глазами, которые, казалось, сверкали на всю комнату. Он добряк, и это заставляло человека поверить, что мир станет гораздо лучше, как только он произнесет хоть одно предложение. Их отношения были дружелюбны, поскольку Джеймс хотел, чтобы его перевели в проектировочный отдел, но Ральф настаивал на том, чтобы он остался в отделе компьютерного программирования и познакомился с чем-то новым.

  Джеймс также был очень трудолюбивым, а с компьютерами, нуждающимися в постоянном обновлении, необходима хорошая производительность.

  Джеймс догоняет Ральфа, когда тот проходит мимо отгороженного рабочего места.

  — Я могу задать тебе небольшой вопрос?

  — Джеймс, конечно, если ты сможешь идти и разговаривать. Я спешу на встречу. 

  Джеймс моментально ускоряет шаг.

  — Недавно моему соседу по комнате высказали по поводу его прически. Его и мои волосы примерно одинаковой длины, поэтому я забеспокоился, не является ли это проблемой и для меня?

  — Абсолютно нет. Я вижу, что твои волосы имеют небольшую длину, так что кое-кому из нас не стоит беспокоиться. (Смеется). С твоей укладкой все выглядит вполне опрятно и прилично.

  — Окей, спасибо. Мне очень нравится такая прическа, потому что она сохраняет мою голову в тепле, но если это будет проблемой…

  — Это вовсе не проблема. Я уверен, что твой друг просто не носит прическу, как ты, или не уделяет ей столько же внимания.

  — Да, я стараюсь. Иногда в конце дня, особенно, если это был продолжительный день, мои волосы становятся менее послушны, и могут падать на лицо и тому подобное. Я знаю, что должен поддерживать единство с семьей Вефиль, но, на всякий случай, хотел бы посоветоваться с тобой.

  — Не беспокойся. Но всё равно, я ценю твое мужество спросить об этом. Мне действительно по душе такая инициатива.

  — Спасибо. Я планирую остаться здесь надолго, и просто не хотелось бы начинать с неудачи.

  — Джеймс, мы действительно рады тебе. У тебя мощный ум и мы надеемся, что ты задержишься здесь надолго.

  Джеймс вернулся на свое рабочее место после того, как проводил своего надзирателя до офиса, где планировалась встреча, и попрощался с ним с рукопожатием и улыбками.

  — Я так полагаю, что в Компьютерном отделе всё по-другому, — сказал Аарон. — И ты можешь оставить своё рабочее место когда пожелаешь, да?

  — Ага. Сходить в столовую… посмотреть, есть ли у них легкая закуска.

  — В столовой есть легкие закуски?

  — Ну да. – Джеймс немного шокирован, ведь Аарон абсолютно не осведомлен об этом секрете.

  — Я даже не знаю, что сказать на это.

  Что сказать на это? Джеймс не имеет понятия, как помочь Аарону почувствовать себя лучше, и, по мере приближения пятницы, он думает, что́ можно было бы сделать такого веселого и вышибающего из рутины, чтобы не утонуть в обычных выходных, которые кажутся более истощающими силы, нежели, собственно, вефильское служение. Пришло время вызвать подкрепление.

  Нейл пришел в Вефиль одновременно с Джеймсом и был назначен на один из печатных станков, сумев стать единственным работником печати, пальцы которого не были окрашены типографской краской 24/7. Он освещает идею о том, чтобы отправиться в город и приобщиться к невероятно захватывающему бродвейскому шоу. Казалось, Аарон хоть немного почувствовал расслабление, поскольку на Ферме оказались и другие люди, кто любил театр так же сильно, как и он.

  — Положись на меня! И ни о чем не беспокойся.

  В субботу утром Аарон, Нейл, Джеймс и Джейк направились в город, чтобы встретить Эшли (парня, с которым несколько лет назад Джеймс и Давид восстанавливали дома в Сент-Томасе) и его соседа по комнате. Отряд следует за Нейлом, у которого распланированная повестка дня вплоть до минуты, приближается к небольшой толпе у театра «Империал», стоящей в очереди за билетами по 20 долларов на дневное шоу.

  Обед в кафе «Мода» заставил всех задуматься о двойных стандартах.

  — Джеймс, ты не находишься на маршруте экскурсии. Ты можешь закосить работу, одеваться как клоун, и никто, кроме твоего надзирателя, не узнает об этом.

  — И еще весь народ в моем классе по жонглированию в пятницу утром.

  — Что за…

  — Ну, технически это класс «Как быть более эргономичным». Но жонглирование – это часть всего. Помогает соединить две стороны мозга. И помогает нам создавать лучших программистов, так что мы не мыслим совсем уж односторонне.

  — Не понял тебя.

  — Это значит, что они учат, как правильно сидеть на стуле, — выпаливает Джеймс с притворным разочарованием.

  Все смеются над ситуацией. Было очевидно, что Аарону требовалось слегка проветриться и иметь под рукой сопереживающих людей, способных услышать о его проблемах, чтобы не чувствовать себя уродом в царстве манекенов. Его мир был освещен просмотром трехчасовой музыкальной пьесы, где в заглавной звездной роли «бедный паренек из Медуно».

  Аарон решил, что это самая претенциозная вещь, которую он слышал, но наблюдать за ней было удивительно. По причине хорошо поставленных дискуссионных вопросов, не без доли юмора, Джеймс и Нейл помогли Аарону встать на путь возвращения к жизни, и он действительно был достоин таких усилий. Аарон постоянно выглядит улыбчивым и буквально оживает в течение следующих нескольких недель.

  Поскольку другие в собрании заметили, насколько радостными стали эти двое, то это привело к неизбежному... в конце концов, Аарон и Джеймс получили предложение, от которого не смогли отказаться.

  — Знаешь ли, он не брат.

  — Что ты имеешь в виду?

  — Ты назвал его «братом», хотя он еще не крещен.

  Казалось, глаза брата Бичмана мерцали от еле сдерживаемого чувства удовлетворения из-за неожиданной оплошности Джеймса. Его великое присутствие не пугало молодого вефильца, однако некоторое снисхождение к нему как к Старейшине Вефиля, делало его еще более высокомерным.

  — Я не обратил внимания. Я думаю, что это просто формальность, но надеюсь, что он, в конечном счете, станет крещеным. Кажется, он очень даже преуспеет. Я не вижу ничего плохого в такой форме приветствия в качестве его признания и в надежде на его будущее посвящение.

  — Намерения хороши, но это может сбить с толку некоторых наших новых возвещателей.

  — Я помню, что нахожусь в другом собрании, отличном от того, где я вырос. Если это предпочтительней, то я буду говорить «брат» только по отношению к тем, кто имеет такой статус в собрании.

  — Хорошо, но я не думаю, что дело в статусе, так как это способ напомнить им, что, пока они не взяли на себя обязательства и не посвятились, они всё ещё не наши братья.

  — Так в чем же тогда мои намерения хороши, ведь несогласованность действий может завести не туда.

  — Точно.

  — Пожалуйста, не забудь напомнить мне, если я оплошаю. Я пришел сюда из мест позитивного настроя, а старые привычки, я полагаю, умирают с напрягом.

  — Ну, в Вефиле мы надеемся привить новые привычки, гораздо лучшие, нежели те, что ты имел когда-то дома.

  — Я научусь.

  — Хорошо. Если мои источники не ошибаются, чуть более недели назад у тебя появился автомобиль, зарегистрированный на Вефиль.

  — Да, мой отец и брат пригнали его из Хьюстона. Это небольшой «Форд Эспайр». Зеленый.

  — О, извини, у меня не было возможности встретиться с ними.

  — У меня тоже. Ехать было слишком далеко и у них было совсем мало времени побыть здесь.

  — Хорошо, я заметил, что ты с ними так и не встретился в вестибюле «Строения В», поскольку организовывал поездки для всех вефильцев, которым нужно добраться сюда.

  — С новым автомобилем возникает некоторая суматоха. У меня есть Аарон, и со мной еще эти двое. Джейк – разносчик пищи, и он всегда опаздывает из столовой в душ, чтобы привести себя в порядок. Их трое, а ты настаиваешь, что в машине не может быть более трех человек. Так получилось, что сегодня вечером я привез Кайла, потому что он опаздывал из-за старого типографского пресса.

  — Кайл поместился в твою машину?

(Легкий смешок): Мы сажаем его впереди.

(Смеется): Хорошо, у тебя есть альтернатива. Но ты знаешь, что если вы не встречаетесь с нами перед собранием, то ты не можешь быть пригодным для программы автомобильной взаимопомощи. Я не могу подписать бланк, если не вижу людей, которым ты оказываешь помощь.

  — Даже если мы все находимся здесь?

  — Они могли появиться здесь любыми путями. Это всего лишь возможность для каждого быть честным.

  — Мои родители оказывают хорошую поддержку, чем могут…

  — Например, транспортным средством.

  — Да. И если это вопрос помощи нескольким братьям, которым по времени приходится добираться сюда 45 минут, хорошо, мы рады сотрудничать по тем правилам, которые существуют.

  — Тогда ладно. Рад слышать это. Теперь я в курсе.

  Джеймс заметил, что сестра Элен витала рядышком, наблюдая за общением двух братьев. В отличие от других, более непринужденных условий, никто и никогда не прерывал разговоры брата Бичмана. Он был важным человеком, который делал важные вещи, и чтобы поговорить с ним, нужно сначала попасть в поле зрения и ждать, пока тебя не признают. Джеймс наблюдает трепет в ее глазах.

  После того, как он и брат Бичман закончили беседу, они были немало удивлены, что она подошла для разговора к нему, а не к брату Бичману. Джеймс не только был застигнут врасплох, но и никак не мог найти приемлемого оправдания перед братом Бичманом в отношении себя и сестры Элен за то, они не могли поговорить в более приватной обстановке.

  Сестра Элен жила за городом с некрещенным и не проявляющим интереса к Истине мужем. Её старшая дочь делала успехи в Истине, а вот сын-подросток нет. Прежде чем начать, она подзывает рукой Аарона.

  — Джеймс, Аарон, я рада, что поймала вас обоих до вашего ухода. Короче, мой муж, о чем вы возможно не знаете, работает с людьми, имеющими… определенную… репутацию.

  — О, ты имеешь в виду…

  — Да, да. Мы не будем вдаваться в детали. Мой муж вырос вместе с ними, это его семья. И они относятся к нему, как к члену семьи.

  Аарон реагирует обеспокоенным наклоном головы и сильно сжатыми бровями, всё еще не понимая полной картины: Окей…

  — В этот выходной они организуют вечеринку, встреча друзей с освободившимся из заключения, и наша семья будет там. Было бы здорово, если бы вы пришли и составили сыну компанию.

  — Бобу? О, конечно. Боб – классный ребенок.

  Аарон очень по-взрослому, как заинтересованное лицо, спрашивает:

  — Учитывая окружающую обстановку, стоит ли ему там быть? Ты хочешь, чтобы мы пригласили его в какое-нибудь другое место?

  — Нет, ему не обязательно там быть, но он всё равно пойдет. Он знаком с каждым и вся семья любит его, поэтому они рассчитывают, что он будет рядом, по крайней мере, некоторое время. Было бы здорово, если бы вы пришли и просто составили ему компанию… завели разговор в правильном направлении… смогли заострить его внимание.

  Беспокойство Аарона начало приобретать поразительно конкретные формы:

  — Есть ли у него стремление, к примеру… Я даже не знаю… связаться с такими людьми в один прекрасный день?

  — Думаю… Я не знаю… Да, я не знаю. Да. Ответ: да. Он видит всех этих детей своего возраста и имеет все новинки, и у нас полный достаток, поэтому у Боба есть всё, что он только пожелает, и он очень избалован. Но всё же, я считаю, у него есть стремление к такому богатству и свободе, как и у них.

  Аарон пока еще оставался в роли взрослого:

  — Но в действительности они не свободны, не так ли?

  — Нет, конечно же, нет, и я хочу объяснить это ему через вас, но некоторые вещи я не могу сказать напрямую. Обычно это выходит так… по-матерински. О, и я хочу, чтобы Брайан тоже пришел.

  Элен поднимает глаза на Брайана.

  Брайан в Вефиле три последних года своего третьего десятка, с короткими, тонкими усиками и редеющими волосами, сосед Джеймса по комнате рядом. У него большие яркие глаза и неизменная физиология лица, выражающая смутное счастье, а еще он любитель прогулок. Джеймс хватает его за руку:

  — Брайан!

  — Привет, парни. Что случилось?

  — Сестра Элен просто упомянула, как часто Боб посматривает на тебя.

  — О, круто. А где маленький брат?

  Сестра посмотрела на трех братьев и начала оправдываться:

  — Он помогает отцу подготовиться к субботе. Ты знаешь, семья, в которой мы работаем, устраивает вечеринку, и я хотела бы пригласить тебя составить компанию Бобу, пока вокруг будет много сомнительных людей.

  — Семья семьи? Вау! Потрясно!

  В паузе Брайан осмыслил это, но не особо уверенно:

  — Я не знаю.

  Сестра Элен еще раз объяснила ситуацию. Брайан сохранял нерешительность до тех пор, пока сестра не пояснила:

  — Там будет всё… и бесплатно.

  — Бесплатная еда? Бинго! Это всё, что нужно было сказать. (Смех). Во сколько?

  — Это начнется около 11 часов и продлится до пяти вечера, а еда будет подаваться около 12.45.

  — Потрясающе! Я буду в 12.45.

  Джеймс и Аарон смотрят друг на друга и посмеиваются с некоторой долей нервозности, пытаясь переварить реакцию Брайана. Это просто не вязалось с понятием вефилец… быть настолько откровенным.

  Брайан продолжил:

  — Если вы двое решите прокатиться, имейте в виду, я собираюсь отправиться в полдень.

  Джеймса сразил шок.

  — Мы, скорее всего, отравимся непосредственно после окончания дежурства Аарона по столовой.

  — Так рано? Окей, братья. Невелика персона.

  — Джеймс, Кайл посматривает в нашу сторону. Кажется, он готов ехать, — объявляет Аарон.

  Обмены любезностями были отданы, Аарон и Джеймс позвали Джейка и Кайла, и все вместе медленно пошли к крохотному хэтчбеку, чтобы возвратиться обратно на Ферму.

  На темной тихой магистрали 87 Кайл оказался первым, кто отреагировал:

  — Помогите мне въехать в тему… Вас пригласили на вечеринку Мафии?

  — Да. Кстати, Аарон, тебя не привлекла бы идея вступить в Мафию, ведь… я цитирую… «они не свободны»?

  (Широкая улыбка): Конечно, приходи любой! Каждый хочет оказаться в Мафии. Это так классно, когда Мафия устраняет все банды на своем пути и организует уличные шайки.

  (Смех).

  Джеймс пытается ухватиться за ситуацию:

  — Нас не приглашали на вечеринку. Нас пригласили составить компанию сыну Элен, Бобу.

  Кайл скорчил мину:

  — Бобу? Этот парень – панк. Он настолько заносчив, что, не задумываясь, утверждает, будто он лучше всех.

  — Кайл, может быть, он лучше всех. Тебе нужно просто признаться в этом.

  — Заткнись.

  Джеймсу пришлось присоединиться к разговору:

  — Стоп, а почему меня не пригласили? Я знаю о гангстерах больше любого из вас.

  — Ей нужны только те люди, которые служат отличным примером и окажут хорошее влияние на её сына, пока вечеринка в разгаре, — сказал Аарон, едва сдерживаясь от смеха.

  — Не делай предположений, - вмешался Джейк.

  — О чём?

  — Мы не знаем, «гангстеры» ли они, окей?

  — Слушай сюда! — сказал Кайл. — Она хотела людей, которые стали бы отличным примером для её сына. Аарон — это я еще могу понять. Но Джеймс? Ты же чокнутый.

  — Я согласен с Кайлом, — вставил Джейк. — Некоторые вещи, исходящие из твоего рта, шокируют даже меня.

  Джеймс посмотрел через зеркало заднего вида на Джейка:

  — Я, сучка, шлепну тебя прямо с переднего сиденья.

  Аарон повернул голову к водителю: Джеймс!

  Джеймс ощутил некоторое беспокойство. Он всячески старался больше не ругаться, но при случае некоторые из наименее ругательных слов иногда выскакивали из него.

  — Я извиняюсь! Я ни разу не ругался с тех пор, как приехал сюда. Я поступал хорошо.

  — Чёрт побери, Джеймс, я же сказал тебе больше не ругаться, — рассмеялся Аарон.

   Кайл тоже смеется и взмахивает руками:

  — Я окружен язычниками.

  — Вы двое отправитесь в ад, — говорит Джейк.

  — Иисус! Здесь двое язычников и отступник.

  — Не смей говорить имя господа всуе, — выговаривает ему Джеймс.

  — Черт возьми, теперь посмотрим, что ты еще заставишь меня сделать? – со смехом отвечает Кайл.

  Аарон переводит разговор в другое русло:

  — Я могу точно сказать, кто сквернослов, а кто нет, но Джеймс пока еще гораздо лучший пример, нежели Брайан.

  — Малыш Брайан?

  — Это не шутка, — продолжил он. — Когда сестра Элен пригласила его, он не хотел идти.

  — Правильно, пока…

  — Пока она не сказала ему, что там будет бесплатная еда. 

  (Пауза).

  Джеймс позволяет повиснуть паузе, прежде чем подхватить с того места, где остановился Аарон:

  — Это правда. И когда она уточнила, что вечеринка начнется в 11 часов, но еду не будут подавать до 12.45, он сказал, что появится там в 12.45.

  — Вау.

  — Потому что её сын не нуждается в компании за 1 час и 45 минут до начала подачи еды, — сказал Кайл.

Джеймс возвращается мыслями к его разговору с близняшками.

  — У меня с друзьями как-то была очень похожая беседа о вефильцах, что касается еды и жизни за чужой счет.

  Кайл приподнялся на своем месте:

  — Мой папа приехал в гости и хотел вытащить меня на ужин после работы. И Шон, парень, с которым я работаю, вскочил и сказал: «У тебя есть местечко еще для одного?»

  — О, боже.

  — Я так расстроился, ведь мы работаем вместе, но так и не стали друзьями. Я почти ничего о нем не знаю. Я сказал ему, что если у него были бы какие-то деньги, то он мог бы присоединиться. Но это, конечно же, задело отца, и он остановил меня и сказал стандартную фразу: «Теперь он работает в Вефиле, и я могу пожертвовать Обществу, оказав ему помощь в виде хорошей еды».

  — Твой отец так сказал?

  — У нас очень похожие голоса. 

  Джейк огорчился:

  — Отлично, теперь я разносчик в столовой, который подает дерьмовую еду, а посетители считают необходимым ее как-то компенсировать.

  — О, Джейк, ты же знаешь, что это не так, — пытался успокоить его Джеймс, хотя момент был весьма пикантный.

  — Я слышу это всё время и не обижаюсь, но всё-таки. В любом случае, я разносчик. Разносчик. Я думал, что мы приедем в это место, будем тусоваться с другими братьями, получим новые навыки и насладимся новым собранием. Быть разносчиком с собранием в 45 минутах езды – это меня задолбало. Единственный раз, когда я собрался потусоваться с кем-то, так это с вами, язычники-сквернословы.

  Джеймс смеется, что заставило Джейка почувствовать себя лучше.

  — Джейк, прости. Я этого не знал. Может быть, стоит общаться ближе?

  — Опять же, когда я уйду отсюда, я окажусь в точности там же, где я был, когда ушел... Без денег и работы. Официант.

  Аарон добавляет:

  — Мои навыки тоже не переносятся в реальный мир. Почтовое отделение для сортировки? Я помещаю сложенные журналы в коробку. На этом всё! И так все дни подряд. Это убийство спины. И как в мире я помещу это в резюме?

  Вмешивается Кайл:

  — Я знаю, что снаружи я смогу заработать, но только в одной из 15 компаний в мире, которые всё ещё используют эти устаревшие печатные станки. За ними нужен постоянный уход, и всё было бы окей, если бы речь шла о добровольном труде, но только не о компаниях, зарабатывающих деньги. Никто из нас не имеет выгод, в отличие от тебя, компьютерный мальчик.

  Джеймс рассмеялся:

  — Я изучаю FoxPRO… умирающий компьютерный язык. Ничего из того, что я когда-либо узнаю, не пригодится ни для чего хорошего, кроме как для очень мелких программ, чтобы содержать твою прачечную в порядке. Скоро всё это устареет, и я буду пустым местом, заниматься ремонтом старых телевизоров.

Было грустно осознавать, что у сидящих в машине четырех разных людей, из четырех разных слоев общества, из четырех разных частей страны, были одинаково не удавшиеся ожидания от работы в Вефиле.

  И всё-таки, это не было провалом как таковым. Это была более интенсивная работа без вознаграждения. Сложилась ситуация, когда люди сами же нашли себе тяжелую работу в качестве вознаграждения. Казалось, что это не относится ни к одному из четырех братьев, ехавших домой в тот вечер. И, конечно же, комментарии переросли в то, насколько почетна была их работа и как счастлив каждый из них находиться там. Это была система безопасности, которая действовала как на территории Вефиля, так и в целом, поощряющая доносить о любых разговорах, в которых выражались неудовлетворенность или недовольство Организацией. Необходимо заблаговременно удалить нечистоту из Вефиля, чтобы сохранить огороженную территорию Фермы чистой, и эта идея всегда давала знать о себе в глубине сознания.

  Что бы ты ни сказал, всё может быть донесено.

  Разговор получил более забавный оборот, когда все начали делиться своими условиями работы. В целом Джеймс не вмешивался в беседу, за исключением искрометных комментариев и острот. Как важно, чтобы смех всё-таки продолжался, поскольку это была действительно тяжелая жизнь, но тяжелая жизнь абсолютно изолировала от всего, что делало бы ее по-настоящему сто́ящей. Брату Бичману, желающему знать, как каждый проводит всё своё время, — всё время, даже включая прогулки у реки после работы, — необходимо было соответствовать во всём. Небольшие забавы и прочее рассматривались как «умаление труда», хотя сам тип работ требует хоть какого-то отвлечения внимания. Нет никого, кто мог бы находиться в постоянной сосредоточенности, без того чтобы немного освободить свою душу, прежде чем вернуться к работе на какой-либо конвейерной линии, на которую тебя назначили.

  Спустя неделю Аарон и Джеймс появились на вечеринке в 11.30, чтобы пообщаться с Бобом, который как раз прогуливался возле своего дома. Они уделили ему всё свое время до тех пор, пока Джеймса не попросили помочь с компьютерной проблемой одного из членов семьи, поскольку они слышали о его работе в Компьютерном отделе. Джеймса сопроводили к компьютеру, он сделал, всё что мог и даже дал некоторые полезные советы, после чего его отвели обратно на вечеринку.

  В 12.45 появился Брайан, поел и ушел.

  К 13.30 Боб стал умирать от скуки и, вместе с Джеймсом и Аароном, отправился в дом, чтобы поиграться на каком-то музыкальном оборудовании и с другими игрушками, которые нашлись у него в гараже.

  Сестра Элен была чрезвычайно признательна, о чем заявила многократно.

  Динамика между двумя соседями по комнате становилась заметна повсюду, где они побывали. Деликатность и импровизация Аарона уравновешивалась остроумием и нестандартным мышлением Джеймса, в то время как категорический настрой Джеймса уравновешивался Аароном, с его тонким восприятием мира в целом и его отдельных элементов. Даже воздух вокруг них, и тот вибрировал, поскольку все в мире казалось ожившим, когда смотришь свежим взглядом на пространство между очевидным и уникальной перспективой.

  Все жизненные конфигурации и циклы, которые Джеймс наблюдал в Хьюстоне, находили удивительное воплощение на Ферме Сторожевой Башни. Аарон демонстрировал более мягкое, гуманное применение знаний Джеймса теми способами, которые до этого даже не приходили в голову, — Джеймс мог вникнуть в ситуацию, но не знал, как в ней проявить чуткость к людям, и Аарон учил его этому. Это было подобно тому, как если бы модели человеческого поведения работали наподобие фракталов и выглядели аналогично и с точки зрения индивидуальной настройки, и при нахождении в большой динамичной группе. Джеймс был зачарован пониманием мира, которое демонстрировал Аарон, и их обоюдное остроумие помогало им оставаться начеку.

  Их ободрение друг другом распространялось также и физически. В пятницу вечером, когда Джейк уезжал на выходные, наконец-то, наступало «наше» время. В течение всей недели оказывалось постоянное давление на «хорошего добровольного работника», и вот всего на один вечер они могли остаться наедине, общаясь на любые, мать его, темы, без фильтра и осуждения. Конечно, массаж постепенно становился более интимным, но в целом вечера проходили под заказ китайской еды, за просмотром фильмов под некоторые напитки, с массажем и, наконец, прослушиванием чего-нибудь спокойного в темноте, смеясь и размышляя, рождая нелепые идеи и искренние надежды.

  И это сработало. Первые несколько месяцев на Ферме Аарон неоднократно говорил о своих трудовых успехах и казался самым счастливым работником на линии. Существовал баланс между тем, что ожидалось от вефильца, и тем, в чем он нуждался, как личность, на длительную перспективу. Этот баланс двух уравновешивающих друг друга соседа по комнате проявлялся и в работе.

  Следуя логике такого органичного взаимодействия, оба они стали крепкой защитой друг для друга, будто каждый из них мог довериться всего лишь единственному человеку на этой планете. Эта дружба, связь между ними, неоднократно прошла испытание временем, и ни разу не дрогнула даже в малом, тем самым укрепляя реальное и надежное доверие между ними.

  Из своей рабочей кабинки Джеймс заметил, как он вошел через боковую дверь Компьютерного отдела. Время от времени Джеймс всматривался в глаза Аарона и его густую шевелюру, пока тот проскакивал между рядами кабинок, прежде чем завернуть к Джеймсу. Они говорили секунду, Аарон получал некоторое освежение и снова исчезал на производстве.

  Сегодня было совсем не так. Аарон входит в Компьютерный отдел. Джеймс смотрит в его глаза. Что-то стряслось.

  — Аарон, старина, что произошло? Ты выглядишь так, будто развалишься на части прямо сейчас.

  — Да. Мы можем поговорить?

  — Конечно, иди за мной.

  Джеймс встает, они подходят к следующей линии кабинок и останавливаются у стола Оскара, руководителя группы Джеймса, который прищуривается на расположенный напротив экран монитора.

  — Тебе бы надо проверить своё зрение, — говорит Аарон.

  Оскар снова одевает очки и смеется. В Компьютерном отделе каждый проходил тест на зрение.

  — Я думаю, парни с нижнего этажа занимаются этим.

  — Вау. Я даже не знал этого.

  — Да. Они также производят линзы и оправы почти за бесплатно. Итак, что случилось?

  В разговор вступает Джеймс:

  — Я хотел спросить, могу ли я сейчас выйти с Аароном на несколько минут?

  — Да, конечно. Как у тебя дела с тестированием новой программы RMS?

  — Довольно неплохо. Зависание происходит по записям датировок.

  — Позволь догадаться. Один – это двузначный год, а другой – четырехзначный.

  — Ага.

  — Бррр. Это нужная работа. Ладно. Иди, погуляй.

  — Спасибо.

  Джеймс и Аарон идут по коридору вдоль кабинок к противоположному входу в Компьютерный отдел. Аарон продолжает пристально вглядываться в лицо Джеймса с некоторым недоумением и даже недоверием.

  — Это всё, что тебе нужно сделать, чтобы взять перерыв в работе? 

  Джеймс не подумал, прежде чем ответить.

  — О, это не перерыв. Я просто покинул свой стол, — говорит он с долей юмора.

  Двое ребят добрались до противоположной двери и до второго этажа производственного комплекса, где раздавался грохот и шум, но было достаточно комфортно для того, чтобы поговорить.

  — Ну, нам разрешен один пятиминутный перерыв в течение часа, но если ты делаешь перерывы каждый час, тебе могут выговорить.

  — Ничего себе, я этого не знал. Все время ты приходил сюда, и мы беседовали и прочее…

  — Я думал, что это распространяется на всех вефильцев, и ты делал перерыв в то же самое время, что и я.

  — Ой, прости. Мы просто работаем иначе. Ты появляешься, я могу уделить время. А работа подождет до моего возвращения. Так о чем ты хотел поговорить?

  Лицо Аарона застыло, окаменело и его дрожащие алые губы начали сбивчиво формулировать слова.

  — Я думаю, что они вышвырнут меня из Вефиля.

  В его словах звучала не просто безнадежность, а безусловная уверенность в тщетности каких-либо попыток изменить ситуацию. Казалось, что с упаковки журналов он уже полетел обратно на сцену Орегона, когда говорил с Джеймсом с абсолютно замороженным видом. И Джеймс – точка заморозки в его глазах. Обычные сладостные сферы, демонстрирующие глубочайшие чувства, отсутствовали и были заменены бьющим через край страхом.

  — Что стряслось?

  — Вечеринка Мафии. Я в шутку упомянул об этом. Кто-то донес на меня и ко мне забежал  надзиратель, перетирая эту новость.

  — Думаю, стоит зайти к тебе и поговорить об этом сегодня же.

  — Ты уверен?

  — Ральф поймал меня в вестибюле и сказал, чтобы я был осторожней в отношении общения вне Вефиля, посещая мирские вечеринки и тому подобное. Я ответил, что было странно, что он упомянул об этом, поскольку мы не просто пришли на мирскую вечеринку, но должны были занять юного сына нашей сестры. Он сказал, что всё в порядке, но на будущее было бы лучше, если бы мы оказывали помощь юным в более подходящих условиях. Вот и всё.

  — Это всё? То есть это был разговор мимоходом?

  — На самом деле, по пути в коридоре. Пожалуйста… что они тебе сказали?

  — Джеймс, я всё это объяснил. Они всё равно говорили, что я пошел на вечеринку, чтобы общаться с убийцами и преступниками, и что это не место для вефильца, и оно ничем не отличается от стриптиз-клуба или казино.

  — Во-первых, это слегка предосудительное мнение о людях, которым приписали нечто, о чем нет никаких доказательств. Во-вторых, ты сказал им, что мы были там ради Боба, и поддерживали его по просьбе матери?

  — Да, да… Я всё это им сказал. Я сказал, что были еще двое вефильцев, и мне ответили, что другие братья несут ответственность перед своими собственными надзирателями, но я отвечаю перед надзирателем производства, и он считает это вопиющим проступком. Они собираются обыскать комнату, чтобы убедиться, нет ли у меня чего-то, что могло способствовать такому образу жизни.

  Они достигли лестницы, ведущей вниз к производственным площадям. Джеймс останавливается у двери.

  — Нет. Это несправедливо. Я не собираюсь допустить такого.

  — Что ты сможешь сделать?

  — Что-то надо делать. Пока не знаю. Но в любом случае, что бы я ни сделал, хуже уже не будет, верно?

  — Не давай им повода и тебя вышвырнуть отсюда.

  Джеймс приближается к Аарону и хватает его за плечо.

  — Если меня вышвырнут, то, по крайней мере, за стремление к справедливости. Возвращайся к работе, и увидимся дома.

  — Но Джеймс, комната. Там у нас…

  — Я позабочусь, Аарон. Я обещаю. Сосредоточься на своей работе.

  Лицо Аарона было пустым и истощенным. В отличие от Джеймса, он действительно хотел быть здесь, и тот факт, что надзиратели постоянно использовали предлог вернуть его домой в качестве мотивации, лишь заставляло его выглядеть еще более понурым.

  Поскольку они уличали моменты для себя и находили время отдохнуть как люди, Аарон, наконец-то, научился, как правильно вести игру и работать с этой системой, а не против нее. Но сейчас всё было иначе. Из-за чьей-то шутки сеть общения распространилась в трех разных направлениях за день, с тремя очень разными результатами. Порой было нелегко размышлять о хрупкости рабочих пчёлок, окружавших его. Аарон, Джеймс, Джейк и Нейл, и все, кто пришел примерно в то же время, покинули мир совсем недавно, менее года назад. Это значит, что они всё еще знают, что происходит снаружи. Рабочие вокруг них были удалены из мира четыре, пять, а может и десять лет назад, и их знание внешнего мира застыло именно в той точке.

  То же самое касается и самой Организации. Какое-нибудь близлежащее собрание или собрание в крупном городе, и сестры могут носить немного более короткие юбки чуть выше колен, а возвещателям позволено использовать слова типа «херня» или «блин». Но в другом собрании с периферии могут настаивать на том, чтобы юбки у сестер ниспадали ниже колен, слово «херня» считать верхом ругательства, а слово «блин» — имитацией брани… таким же ужасным, как и слово, которое оно заменяет. Попросту социологический рост в Вефиле не соответствует социологическому росту населения в целом… или даже в своей собственной организации, поэтому вефильцы, работающие многие годы, часто были шокированы и потрясены словами и выражениями, используемыми новичками. И особенно это относилось к вопросу музыки, основной причиной чего и должен стать обыск.

  Вефильский шорт-лист постоянно обновлялся. Одно время в него входили популярные альбомы, включая “Астро Крипт 2000” «Белых Зомби» и “Безумная секс-прохлада” от «TLC», что-то из «Металлики», и длинный список исполнителей и альбомов, большинство из которых любили и Джеймс, и Аарон. Из наиболее смущающих были такие группы, как «Пинк Флоид» или «Лед Зеппелин», которые за долгие годы перестали шокировать и считались классикой. Однако из-за сексуальных или связанных с наркотиками историй, окружавших музыкантов, некоторые полностью отвергали их. Одни старейшины будут рассматривать группу «Дорс» как поэзию, пережившую время, в то время как другие увидят в ней поощрение к нелепой жажде наслаждений. Всё это было наугад, и никто никогда не знал, что́ братья, делающие обыск в комнате, посчитают демоническим или оскорбительным, поскольку это зависело исключительно от их личных музыкальных предпочтений, в каком году они начали вефильское служение (вышли из мира), и воспринимают ли они искусство как собственную сущность, или же берут в расчет образ жизни артиста, создавшего это произведение. И всё это, в ни меньшей степени, зависело от подозрительности братьев, инициировавших обыск. С технической точки зрения, любой компакт-диск или его обложка имели ЧТО-ТО демоническое.

  Вернувшись к своему рабочему столу, он внес нужные изменения на компьютере, сохранил их и отправил на рассмотрение. У него вошло в привычку говорить всем, что он отстал от графика больше, чем на самом деле, на случай, если бы ему захотелось сделать перерыв подлиннее. Он вместе с Аароном каждое утро ездит на завтрак, чтобы не ходить пешком. Неплохо. Он запрыгнул в свою машину и направился обратно в общежитие. Припарковался в сторонке, где не открывался вид из окон, остановился в ожидании, пока не услышал шаги двух удаляющихся уборщиц. Не существовало НИ ЕДИНОГО ШАНСА заметить его. Когда проводится обыск, это всегда шумно и не скрыто от посторонних глаз, а уборщицы находятся поблизости, чтобы сообщить о любых нюансах, которые они заметили в подозрительных комнатах, поэтому сейчас они не могут видеть, что происходит. Он поднимается вверх по задней лестнице и слышит рокот пылесоса на втором этаже.

  Облегчение.

  Он взбирается на третий этаж, открывает комнату и входит. Компакт-диски, вызывающие сомнения, хранились отдельно от прочей музыки, «безопасной» для прослушивания, наподобие «Делериума», Джеффа Бакли и т.п. Одним взмахом он схватил свой портфель и засунул туда компакт-диски. На противоположном конце комнаты находились массажное масло, ладан и свечи. Готово.

  Джеймс возвращается к двери. Можно расслышать звуки смеха, затем дверь открылась и вновь закрылась. Он мчится к лестнице и проходит мимо ныне безмолвного второго этажа. Открывает в машине заднюю дверцу и помещает портфель в багажный отсек с запасным колесом. Затем выезжает в обратную сторону и паркуется, закрывает машину, возвращается в офис и проходит через соседний вестибюль. Поднимается по ступенькам, входит в ту же дверь Компьютерного отдела, через которую ранее он выходил с Аароном, так что теперь он движется мимо кабинки Оскара.

  — Эй, Оскар. Ты получил электронное письмо, которое я тебе отправил?

  — Да, шеф, но у меня не было времени познакомиться с ним. Тебе что-нибудь еще предложить?

  — Да, я смог бы еще что-то сделать.

  — Я рад, что ты работаешь так быстро. Ладно, держись. Я поищу для тебя что-нибудь.

  Джеймс садится за свой стол и его сердце внезапно начинает биться быстрее, чем за предыдущие 20 минут. Он ищет отдел Брайана и делает ему звонок. Потребовалось около двух минут, чтобы брат на другом конце провода разыскал его и, наконец, он слышит голос Брайна.

  — Эй, брательник, что случилось?

  — Твой надзиратель говорил с тобой о вечеринке, на которую мы ходили?

  — А…. Нет. Но я упомянул ему об этом.

  — Он засмеялся?

  — Да, он решил, что это смешно. А что?

  — У меня вкратце был об этом разговор, но Аарон реально схлопотал. Они сказали, что это вопиющий проступок.

  — Вау, чувак. Пусть они отсосут.

  Джеймс даже не знает, как отреагировать на это.

  — Да, это так. Спасибо, Брайан. Можешь возвращаться к работе.

  — Это всё?

  — Да, прости за беспокойство.

  — Пустяки. Давай.

  Он с отвращение бросает трубку. Что за мудило.

  Келли являлся надзирателем Аарона. Он прокручивает онлайн-каталог и находит его данные. Прежде чем он успевает позвонить, появляется Оскар со стопкой бумаг.

  — Эй, шеф, ты можешь кое-то сделать, чтобы помочь группе Лео. Надо изменить базовые двухзначные на четырехзначные даты. Никто из тех ребят при изменении не наделал багов, поэтому не наделай своих (Смешок).

  — Нет проблем, — отвечает Джеймс с усмешкой.

  — Это не к спеху, так что не торопись. Но ты окажешь огромную услугу группе, если поможешь с этим.

  — Я понял.

  Похлопав стенку кабинки, Оскал удалился. Джеймс вернулся к своей миссии, схватив телефон и набрав кабинет брата Келли.

  — Алло?

  — Да, брат Келли. Это Джеймс Перес из Интеграционных Систем. Я был бы удивлен, если бы у тебя нашлось свободное время, чтобы встретиться со мной сегодня днем.

  — У меня есть немного времени прямо сейчас. О чем речь?

  — Ну, это о неприятности, в которой оказался Аарон.

  — Ты знаешь об этом происшествии?

  — Я был там. И мне хотелось бы встретиться с тобой, чтобы обсудить это.

  — Это звучит как неплохая идея. Как я уже сказал, я могу уделить некоторое время сейчас, если ты готов спуститься.

  — Само собой, брат Келли. И спасибо тебе.

  Он приводит свой стол в такое состояние, чтобы он выглядел так, будто процесс работы в самом разгаре, — еще один трюк, которому он научился. Сейчас это было не особо актуально, ведь вряд ли кто-то будет проверять его прогресс в только что данном задании, но на всякий случай…

  Для Джеймса вполне естественно быть немного взволнованным, но этот уровень увеличивается на тысячу процентов, когда дело касается несправедливости. Он знал, что не может усугубить ситуацию, но что-то нужно предпринять. Это было абсолютно несправедливо и излишне, ведь за эти месяцы Аарон проявил себя с самой лучшей стороны. Одно из качеств, которого не достает Джеймсу, когда он рассержен, — это смирение. И шествуя по вестибюлю, он осознавал, что должен понизить кровяное давление до минимума. Вряд ли он вошел бы в какое-нибудь собрание с пеной у рта.

  Джеймс поднялся по лестнице к ближайшему грузовому лифту, основная цель которого состояла в том, чтобы отправлять экскурсионные группы вверх и вниз, заставляя их чувствовать себя соучастниками «индустриализации» производственного комплекса.

  Он поворачивает за угол, движется мимо Аарона и делает разворот, подобно автокару, который на поддонах доставляет упакованную полиэтиленом, заранее отсортированную продукцию, готовую к отправлению. И вот он подходит к стене производственных помещений с окнами, обрамленными в зеленый цвет, и с дверью посредине. Чтобы выглядеть вежливым, Джеймс стучит, помахивая рукой высокому чернокожему брату средних лет, одетому в рубашку с галстуком.

  — Брат Перес?

  — Да, сэр.

  — Пожалуйста, присаживайся. Так ты был с Аароном в прошлые выходные?

  — Да. Там был также брат из Строительного отдела, который здесь уже три года. Он поговорил со своим надзирателем об этом и сказал, что надзиратель просто рассмеялся.

  — Ну, Строительный отдел немного слабее, чем остальные.

  — Мой надзиратель, Ральф, сказал мне, что я должен следить за своим общением. Я объяснил, что все трое из нас не входили в общение с семьей, но были заняты с братом по просьбе его матери.

  — Я понимаю это. К сожалению, ситуация потребовала, чтобы вы находились в тесной связи с людьми, чьи моральные качества не соответствуют никому в Организации Иеговы, а уж тем более вефильцам.

  — Брат Келли, я их не знаю. Я был там не для того, чтобы судить их или строить предположения. И, конечно же, я был там не для того, чтобы общаться с ними или стать их другом. Обеспокоенная мать попросила нас помочь её сыну не отвлекаться на таких людей, кем бы они ни были.

  — Эта вечеринка проходила в их доме?

  — Это был соседний дом. Все они близки и очень общительны. Эта сестра весьма любезна и её дочь делает успехи в истине. Муж не особо.

  — Он является связующим звеном с такими людьми.

  — Да. И мама, и дочь достаточно сильны, чтобы возводить и возводить все новые укрепления и защитить себя в подобных ситуациях, но сыну Бобу необходима небольшая помощь в его нелегком выборе, за кем же ему следовать – за мамой или за папой. Он делает это на всех собраниях, и теперь, когда у брата Бичмана появился третий брат, прибывший в наше собрание, Боб начинает чувствовать себя воодушевленным от притока новых братьев, он начинает чувствовать…

  — Чувствовать давление?

  — Я не знаю, является ли слово "давление" правильным или исчерпывающим. Его мать просто чувствует, что кто-то из вефильцев мог бы найти… более близкий подход, чтобы поддержать его.

  — И?

  — И поэтому мы подумали, что поскольку он пойдет на это торжество, в его же доме… поблизости, где ожидается его присутствие и он знает каждого, то почему бы не окружить его положительным влиянием, которое он вполне признает, и не занять его чем-то более ободряющим, нежели то, что они могли ему предложить.

  — Смысл в том, Джеймс, что братья из семьи Вефиль должны следить за каждым своим шагом. Там Сатана, готовый поглотить тебя и других братьев и сестер, следя за вами, поскольку вы являетесь примером для всех остальных. Вы сознательно ставите себя в положение, связанное с духовной и психологической опасностью, флиртуя с одной из организаций Сатаны. Вы являетесь представителями единого истинного Бога, Иеговы, и приходите на вечеринку, устроенную мафией. Любой, кто увидит или услышит об этом, не будут иметь всех фактов. Вы не только ставите под угрозу себя, но и создаете сценарий, требующий пояснений… Почему вефильцы оказались на этой вечеринке? Что с этим связано? Никто не собирается идти туда и уточнять все факты, а без фактов ситуация такова: вы посетили мафиозную вечеринку… и ничего более. Ты понимаешь, к чему может привести вся эта история, когда она всплывет?

  Святой трахальщик, этот парень изумителен, — думает про себя Джеймс. Он провел длительные совещания и дискуссии с другими взрослыми мужчинами, но пришел к весьма упрощенным и очевидным выводам. И всё-таки он боролся не за него, он боролся за Аарона.

  — То есть, ты предлагаешь в этой, как ты ее описал, предположительно опасной ситуации, столкнувшись с просьбой матери попытаться оградить ее сына от отвлечений, бросить его в одиночестве, чтобы позаботиться о себе только потому, что нас может увидеть кто-то, не имеющий всех фактов?

  — Конечно, нет. Но существуют альтернативные ситуации.

  — Да, но в этой конкретной ситуации было бы создано куда больше проблем, если бы он не пошел. Мать Боба попросила о помощи, и мы не хотели оставлять его там наедине, поэтому пришли и помогли. Он интересуется истиной, и он подросток. Мы пошли только для того, чтобы поддержать его. Мы не общались с семьей. Мы не ели с ними. Мы даже не представились. И когда мы предложили ему поиграть… это сработало! Через час или около того он не хотел иметь к происходящему никакого отношения, и это было его решением уйти. Мы возвратились в дом и до конца дня провели с ним время вдали от всех.

  — Хорошо. На этот раз это сработало. Но это всё ещё опасный звоночек, и ты избежал проблемы, которую минимизировал с точки зрения опасности.

  — Я извиняюсь, но мне кажется, что я максимизировал все возможные опасности и чувствовал, что когда мама обратилась с просьбой, то, по крайней мере, стоило попытаться.

  — Я это понимаю. Но к тебе будет много просьб от местного собрания помочь одному молодому, потом другому. Мы не можем помочь им всем. Твое служение — в Вефиле, а не служение молодежи. Видеть и избегать опасностей или возможных слухов, которые могут выставить тебя в плохом свете, это одна из множеств обязанностей, которые имеют молодые вефильцы.

  — Я знаю. И я также знаю, что было бы куда разумней не допускать столь активную помощь, независимо от причин.

  — Хорошо, я рад слышать это от тебя.

  — Тем не менее, нас не очень часто просят о помощи. Собрание довольно далеко и половина возвещателей – вефильцы… большинству из которых остается год, и они едут домой.

  — Ты сказал, что это Зал Бичмана?

  — Да.

  — О, да. Старина. Это деление собрания было не особо продумано. Сорок пять минут езды? И теперь два собрания, и в одном из них едва ли найдутся местные братья? Я с трудом понимаю это.

  — Если кто-нибудь прошерстит этих вефильцев, задумается над тем, кого из них позвать на помощь, и обратится к нам двоим, что ж... есть ощущение, что мы достигли небольшого успеха.

  — Я это понимаю.

  — Но, поверь, мы хорошо представляли себе опасности. Мы поехали не для того, чтобы расслабиться или попасть на вечеринку. Мы поехали только по одной единственной причине, а затем уехали. Я понимаю, что мы никогда не должны идти на риск, но я заверяю тебя, что наши глаза открыты 24 часа в сутки.

  — Я соглашусь, что вы с Аароном хорошо знали об опасностях и проявляли осмотрительность. И на этот раз это сработало, но не всегда всё будет идти так гладко. Мир – это злое и обманчивое место. Мне нужно убедиться, что вы вдвоем никогда не сделаете подобного впредь.

  — Я думаю, что могу утверждать вполне осознанно, что мы никогда не будем вновь приближаться к подобной компании людей. В мире существует многое, чего я был бы счастлив не знать, и я хочу сохранить такой настрой.

  — Хорошо. То же самое я хочу услышать от Аарона.

  — Это действительно вопиющий проступок?

  — Несомненно.

  —Тогда, если ты собираешься отправить кого-нибудь домой, отправь меня. Это было мое решение поехать туда, и именно я нашел оправдания этому, те самые, что ты услышал от меня сейчас.

  — Но я не говорил, что мы собираемся кого-то отправить домой.

  — Да, но ты оставил такое впечатление. Такое впечатление создалось у Аарона.

  — Это впечатление касалось серьезности ситуации. Мы не хотим отсылать тебя или Аарона домой. Теперь я понимаю эту ситуацию гораздо лучше благодаря тебе, и я учту это, когда снова поговорю с Аароном после того, как мне сообщат о результатах осмотра комнаты. Если они не найдут в ней спиритических карт Таро, то, я думаю, все будет прекрасно.

  — Хорошо, потому что он действительно хочет быть здесь… Какое-то время ему было трудно, но он хочет этим заниматься, и ему нравится здесь, в Вефиле. Эта ситуация довела его до слез, он не знает, как ему быть. Поэтому я очень признателен тебе за то, что ты нашел время для разговора.

  — Нет проблем. У меня еще несколько телефонных звонков, а затем я переговорю с ним. Я думаю, тебе пора возвращаться к работе.

  Джеймс встает и пожимает брату руку:

  — Да. И у меня не было мысли прийти и побить тебя.

  (Смеется): Не переживай. Всё нормально.

  — Спасибо. Хорошего дня. – Джеймс открывает дверь и собирается выйти.

  — Джеймс.

  — Да?

  — Мы не пытаемся избавиться от него, мы пытаемся воспитать. Мы знаем, что у него доброе сердце.

  — Это действительно так.

  — И если ты хочешь подойти и успокоить его, это было бы хорошо, но сделай это кратко.

  — Спасибо, брат Келли.

 Джеймс закрыл дверь и постарался сохранить спокойствие на виду у проходящих мимо братьев. Он идет к рабочему месту Аарона, машет ему рукой. Аарон подходит к нему и снимает наушники. Джеймс наклоняется вплотную к его уху и осторожно хватает за талию. Даже на таком близком расстоянии ему приходится практически кричать.

  — Когда тебя спросят, извинись, скажи что выучил урок и больше такого не повторится.

  — Меня оставляют?

  — Да, Аарон, тебя оставляют.

  — Спасибо. Огромное спасибо.

  — В следующий раз держи язык за зубами, — Джеймс смеется и похлопывает Аарона по животу.

  — Обязательно, — отвечает Аарон с облегчением в голосе.

  — Увидимся дома.

  Джеймс разворачивается, проходит мимо грузового лифта до лестницы в дальнем углу помещения. На втором этаже он направляется к своему столу. Сообщений нет. На лекционной доске никаких заметок. Отлично.

  Он сидит за столом и размышляет, стоит ли браться за работу, если до конца рабочего дня осталось 45 минут. Это был четверг, вечером собрание. В этот момент ему захотелось попросту выпить снотворного и дрыхнуть до утреннего завтрака.

  Аарон – чрезвычайно эмоциональный человек, который не выявляет этого, однако все эти американские горки, должно быть, изрядно истощили его. Джеймс все еще не определился насчет собрания. И существовал вопрос: видел ли кто-нибудь его, когда он ехал к своему зданию общежития.

  Мне кажется, я узнаю это, когда доберусь до комнаты.

  Звучит звонок, сообщающий об ужине, и Джеймс направляется домой, паркуя машину на обычном месте. Он немного нервничает от осознания того, что его комната подверглась обыску.

  Пока ничего. Комната А314 выглядит вполне прилично. Было очевидно, что кто-то прошелся по компакт-дискам в шкафу, но помимо этого помещение не выглядело как-то иначе. Подлые ублюдки.

  Джеймс просматривает почту и садится на кровать. Аарон возвращается домой и закрывает за собой дверь с лучезарной улыбкой, озаряющей его белую кожу.

  — Окей. Как, черт возьми, у тебя это получилось?

  — Что?

  — Он вернулся после тебя и спросил, вынес ли я урок из произошедшего. Я ответил точно так, как ты мне сказал. Затем он начал приносить миллион извинений. Он хотел встретиться, чтобы я знал, что он не имел в виду мое будущее в Вефиле. Он задарил меня комплиментами и заставил чувствовать гораздо лучше. Это похоже на то, что теперь у меня появился новый надзиратель.

  — Я раз за тебя, Аарон.

  Он подпрыгивает и бросается на Джеймса, захватывая его в объятия, и оба падают на кровать.

  — Спасибо тебе. Спасибо тебе.

  — Нет проблем, если не считать тип удушения…

  Оба парня смеются и усаживаются рядом. И вдруг до Аарона стало доходить:

  — Постой, а как насчет…

  — Я почти уверен, что они прошлись по всей комнате. Я забрал компакт-диски, массажное масло и ладан.

  Аарон испытывает момент сильнейшего шока.

  — Боже мой, я даже не подумал о массажном масле и ладане. Спасибо тебе. И где всё это?

  — В машине, где пробудет не меньше недели.

  — Но завтра пятница.

  — Да. Мы только что увернулись от основной пули, и было бы неплохо немного разрядить ситуацию.

  — Согласен.

  — Смотри. Я знаю, что у тебя был ужасный день. И я знаю, что ты нуждаешься в глотке свежего воздуха. Так что давай захватим несколько бутербродов из магазина пиццы, прогуляемся по тропинке и найдет какое-нибудь укромное место.

  — Бичман начнет подозревать, если мы пропустим много встреч вместе.

  — И что? Он всегда что-то думает и всегда что-то подозревает. Прямо сейчас через твой мозг прошла лавина, и призна́юсь тебе… через мой мозг тоже. Последнее, чего бы я очень хотел сейчас, так это надеть костюм и галстук и всем улыбаться.

  — Это правда. И честно говоря, я не в состоянии сегодня видеть Бичмана. Иногда он вынуждает меня пропускать встречи.

  Джеймс смеется. Было так приятно видеть лицо Аарона спокойным и расслабленным, его глаза возвратились к прежней сладострастной глубине, а в его словах звучала музыка. Маленькая тропа неподалеку казалась безмятежной и умиротворенной, и это именно то, что требовалось изнуренным хиппи для дозаправки. И Джеймс знал это.

  Следующим вечером Аарон и Джеймс уютно уселись бок о бок на плоской крыше «Строения А», подпирая спинами стену лестничной клетки и наблюдая за пестрыми огоньками, рассыпавшимися в лесном мраке под впечатляющим звездным небом. Никому не разрешено быть на крыше, но иногда дверь вдруг может остаться открытой, и этой ночью они решили воспользоваться ситуацией, поскольку здесь самое тихое и умиротворяющее место на всей территории Фермы Сторожевой Башни.

  Аарон, кажется, успокоился и, в отличие от Джеймса, уже отбросил в прошлое сложившуюся накануне ситуацию.

  — Я не понимаю, почему всё должно быть так несправедливо. Нет никакой логики.

  — Каждый отдел отличается друг от друга, и у каждого свои собственные стрессы. У тебя работа, связанная с мозговой деятельностью, поэтому они доверят тебе использовать твой мозг. У меня иначе, мы работает наподобие машин. Ты не сможешь применить одни и те же правила ко всем без исключения.

  — Я не представляю, как можно работать так быстро, как это постоянно делаешь ты.

  — Это не постоянно, это взлеты и падения… иногда по вторникам медленнее, а по пятницам всегда с большим энтузиазмом.

  — По пятницам у нас проходит класс жонглирования.

  — Что? Не говори мне об этом.

  — Это должно помочь соединить правую и левую сторону мозга, чтобы они функционировали сообща.

  — Окей, я даже не знаю, как отреагировать на этот счет.

  Джеймс ухмыляется и склоняет голову между колен.

  — Прости. Я не хотел тебя уколоть. Я много работаю и улаживаю все дела. И бесконечное чтение строк кода может временами слегка сносить крышу. Поэтому ради долголетия мы совершаем прогулки, жонглируем, и что-то еще, чтобы сохранить себя в здравом уме.

  Аарон наклоняется к Джеймсу:

  — Я понимаю. И это поможет найти друзей в Компьютерном отделе, которые сразятся за тебя, если вдруг тебя решат вышвырнуть из Вефиля.

  Оба парня смеются, и Джеймс реагирует с покорностью:

  — Ты выдающийся человек и потрясающий друг. Я люблю тебя, потому что ты такой нонконформист.

  — Да, я такой. Но и ты тоже такой.

  — Я буду бороться за тебя, невзирая ни что и на кого. Я люблю тебя так сильно… что готов спорить с надзирателем на производстве!

  — Точно? Ты безумец. Все вокруг только и говорят: «этот чокнутый» и «тот тоже чокнутый», потому что здесь ты штучный товар. (Смеется). И я люблю твой мозг и всё, что в нём происходит.

  — Спасибо.

  — И ты знаешь, как заставить меня чувствовать лучше.

  — Приму к сведению.

  — И ты знаешь, как можно чувствовать себя еще намного лучше…

  — Нет, — Джеймс отвечает с полуулыбкой.

  — На этот раз я хочу подарить массаж ТЕБЕ.

  Джеймс немного ошеломлен. Он делал массаж Аарону с учетом специфики его работы, но выполнял он его либо без рубашки, либо в своем нижнем белье. И, тем не менее, это оставалось довольно односторонней и рискованной затеей. Однако сам по себе массаж всегда считался физической потребностью. То, что Аарон предложил массаж для чистого удовольствия и решил изменить правила игры, стало неожиданностью, но он, безусловно, приветствовал эту инициативу.

  — Ты собираешься сделать мне массаж?

  — Всему телу, полностью обнаженному, — широкая улыбка Аарона сияет от волнения.

  — Я бегу к машине, если ты приготовишь выпивку.

  — По рукам.

  В комнате дверь закрыта на замок и звучит музыка. Джеймс довольно сильно взволнован. Ему не нравилось быть обнаженным перед людьми в ситуациях, не связанных с сексом, и он не уверен, закончится ли эта ситуация сексом. Пока Аарон снимает свою рубашку, оголяя лишенные растительности грудь и руки, Джеймс думает: «Со мной всё будет в порядке. Пора преодолеть собственные страхи». И он полностью раздетый ложится лицом вниз на матрас, сдвинутый на пол.

  Аарон, как звезда массажа, садится на него сверху. Джеймс ощущает дыхание Аарона тыльной стороной шеи, когда он чувственно перемещает пальцы совсем близко к лицу, при этом нежно качая бедрами и, тем самым, добавляя новый уровень эротизма. Когда он делает паузу для того, чтобы выпить, то начинает тереть стаканом о позвоночник, что приводит к живому, сладострастному стону, который Джеймс не собирался издавать.

  Аарон хихикнул. Нижняя половина тела шла следом, и он мог чувствовать эрекцию Аарона тыльной стороной ноги. У него самого стояло в полную силу с того момента, как он лег. Джеймс занервничал уже не на шутку. Очевидно, что такого уровня чувствительности они еще не достигали, и… секс изменит всё. Это смесь возбуждения, потому что Джеймс очень любил Аарона и страстно желал прикосновения его кожи в течение многих месяцев, опасаясь того факта, что существует огромный психологический скачок между областью «валять дурака» и «трахаться», и не было уверенности, что Аарон осознаёт это.

  Массаж – это массаж. Если в результате массажа возникает эрекция, то существуют два способа справиться с ней: либо игнорировать, либо управлять. Джеймсу нравилось управлять. Но когда всё сказано и сделано, это всего лишь игра в биологическую механику, не более того. Движение тел в непосредственной близости, ощущение дыхания друг друга, раздражение сенсорных границ, выходящее за пределы чисто биологического извержения семени, и направленное в область настоящего чувственного возбуждения и удовольствия, — именно в этом и заключается Аарон.

  Настало время Джеймсу перевернуться, что он и делает

  — Оба-на, что у нас тут? – Аарон усмехается и берет больше масла, затем снова опускается на Джеймса, прижимая к нему свой пенис.

  Джеймс расставил руки в стороны, чтобы не касаться бедер Аарона, хотя ему этого очень хотелось. При массаже спереди Аарон дотошный и медлительный, что становится для Джеймса почти невыносимо.

  Опять же, как далеко это зайдет? Джеймс знал, чего он хочет, но в этот вечер он передал бразды правления кораблем в этом преступлении. Аарон не выявлял никакой нервозности, но иногда останавливался и спрашивал: «Это хорошо?», на что Джеймс отвечал: «Этим вечером всё в твоих руках», и улыбался.

  Тем не менее, в глубине его сознания по-прежнему звучало: «Секс изменит всё». Но в какой-то момент пути назад уже не будет. Трущиеся тела – это чистое зрелище, грандиозная симуляция секса. Это прекрасно, это эротично. Но реально «секс-часть» начинается тогда, когда люди доходят до определенных стадий, например, «я не хочу заходить так далеко». Любой парень встречался с ситуацией, когда, кажется, даны все сигналы, но в последний момент вдруг он слышит: «О, нет, я не собираюсь ЭТИМ заниматься».

  Не то, чтобы Аарон назначил свидание или заигрывает. Он хрупкий и мягкий, великодушный и понимающий, завернутый в легко возбуждаемую упаковку. Он занимался сексом с женщиной… дважды. Он описывает это как просто секс. Что бы ни произошло сейчас, это будет его третий сексуальный опыт, и до сих пор их тесные дружеские отношения превосходили базовое определение слова «секс», которым Джеймс с большой долей уверенности мог управлять… но понятия не имел, сможет ли Аарон всё это переварить.

  — Я могу задать тебе один вопрос?

  — Аарон, я голый, со стоящим членом, а ты в своем нижнем белье сверху. Ты можешь спрашивать, что пожелаешь.

  — Обещай, что ты не разозлишься?

  — Это твоя ночь. Спрашивай.

  — Могу я тебя поцеловать?

  — Конечно. Зачем было столько ждать, чтобы спросить?

  — Я не знаю. Иногда я стесняюсь.

  — Стесняешься? Пожалуйста, трахни погорячее.

  — Смотри. Я люблю образ твоего мышления и то, что выходит из твоего рта, всегда так прикольно. И твой нос такой милый… и твои глаза, которые меняют цвет… они иногда зеленые, иногда золотые, а иногда похожи на коричневый хрусталь. Но когда я смотрю на твои губы… мягкие красивые губы… я просто хочу испробовать их на вкус. Я хочу отведать их с тех пор, как впервые встретил тебя.

  Джеймс улыбается в изумлении от столь нетипичного выражения привязанности.

  — Спасибо.

  Ему пришлось перевести дух, чтобы осмыслить это:

  — Иди ко мне.

  Джеймс приподнимается и нежно берется за лицо Аарона одной рукой, притягивает его вниз к своему лицу и целует. Он целует так, будто мечтал поцеловать с того самого дня, когда впервые увидел его. Он целовал его вместе с теми месяцами, которые он провел в страстном желании и томлении духа, счастье и волнении.

  Джеймс обнимает Аарона за плечи, осторожно поворачивает его вправо и укладывает на спину, позиционируя себя сверху и не прекращая поцелуя. Одна рука удерживает голову, а другая потянулась к нижнему белью и крепко сжала его задницу. Он продолжает свой поцелуй, словно от него зависит каждый момент счастья будущей жизни, а каждый момент былой печали был навсегда смыт слюной. Он целовал его со страстью в каждой клетке сердца.

  Спустя минуту Джеймс высвобождает Аарона.

  — Ну как тебе?

  — О, боже. Ты так целуешься?

  — Один из способов, — говорит он, смеясь.

  — Это было похоже на оргазм во рту. Я…, - он немного запыхался. – Я хочу заниматься этим с тобой всю ночь.

  — У меня с этим нет проблем. Но ты должен скинуть нижнее белье.

  Одним скоординированным усилием обоих нижнее белье исчезает, и Джеймс накрывает своим телом Аарона и снова целует его. Движение между ними легкое и нежное, почти наэлектризованное, но гладкое как крем. Джеймс решает действовать более агрессивно и оставляет его рот, сфокусировавшись на сосках. Это, по-видимому, сладкие точки, поскольку Джеймс ощутил, как у Аарона становится всё тверже.

  Интенсивность растет с такой скоростью, что парни чувствуют, что вот-вот взорвутся. И тогда Аарон задает самый страшный из желанных вопросов этой ночи:

  — Ты трахнешь меня?

  — Ты уверен? Как только мы потрахаемся, обратной дороги уже не будет.

  — Да. Ты же делал это раньше, правда? 

  Джеймс отвечает не сразу:

  — Один или пару раз.

  — Тогда я в надёжных руках.

  — Ты уверен?

  — Да, я хочу знать, что чувствуют при этом. И я тебе доверяю.

  — Ладно… Я трахну тебя. Но не только, — сказал он с грозной усмешкой

  Теперь, когда это стало очевидно, Джеймс вернул контроль над ситуацией. В эту ночь, в эту очень конкретную ночь, Аарон горяч и игрив. Он благодарен и испытывает облегчение. Это практически походит на долбанную смерть и последующее абсолютно новое восприятие жизни. Но завтра или к следующей ночи он возвратится к своей чувственной невинности. Напряженность полового акта может быть не слишком велика или же лучше вообще не перегружать эту ночь, особенно с учетом нескольких выпитых напитков, но всё это может оказаться слишком много, чтобы справиться с этим завтра, если вдруг подступит волна вины.

  Принимая это в расчет, необходимы сознательные усилия, чтобы все происходило с уважением и вниманием, но в то же время с силой и доминированием. Элемент уважения и внимания заключается в том, чтобы сделать очевидным, что это не «просто засунуть в жопу» в ответ на просьбу Аарона. Он не был таким парнем. После того, как Джеймс получил допуск, он собирался удостовериться, что Аарон будет наслаждаться всем, что он делает, от начала и до конца. Тем не менее, сознание Джеймса повсюду, и ему трудно сосредоточиться. Он так много желает сделать с телом Аарона, но знает, что должен придерживаться основ и позволить энергии комнаты доделать всё остальное.

  На утро двое возбужденных друг другом парней все еще обнажены. Аарон потягивается и зевает.

  — У меня болит голова, и у меня болит жопа.

  Он с отвращением оглядывает комнату. Идет к шкафу, достает нижнее белье, надевает халат и собирает свои туалетные принадлежности.

  — Мне нужно смыть весь этот… грех… с себя.

  — Извини, что твоя жопа болит.

  Аарон бросает в его сторону широкую улыбку:

  — Не заморачивайся. Это приятная боль.

  Джеймс откинулся на кровати. Он не знает что думать. Это было всё, чего он хотел, просто не там, где он хотел. Он увлекся Аароном, потом ощутил привязанность, зависимость, влечение и счастье на протяжении нескольких месяцев. Но где-то вокруг всего этого он пропустил романтическую любовь, и был почти уверен, что то, чем они занимались этой ночью, это именно то, что люди называют «заниматься любовью», или, по крайней мере, ее гомосексуальный эквивалент.

  С Олли было гораздо легче, проще и грубее. Это было мгновенное чувственное подчинение своему обаянию, основанное на химии притяжения. Так уж вышло, что он оказался еще и отличным парнем, с которым можно было потусоваться, поговорить, посмеяться, и он выявлял нереально мощную энергию везде, куда бы ни пошел. Они могли моментально поведать о желании друг друга, просто взглянув в глаза, а затем действовать, касается ли это интеллигентной беседы за ужином или же безудержного развратного секса.

  Аарон совсем другой, из совершенно иного измерения. Он уже мог сказать, что Аарону нравиться погрубее, ему по душе немного мазохизма, так что сексуально это может быть всё, что угодно. Проблема в том, что это была неторопливая чувственность с многомесячным наращиванием, и теперь Джеймс достиг всех уровней эмоций и аттракционов на вершине желаний и потребностей. У него уже сложилась сильнейшая любовь к Аарону, прежде чем он достиг этого момента, и естественный, органичный путь сексуального горения стал неизбежен, и, честно говоря, это было феерично. Но к тому времени, когда такое множество уровней любви слились в одной точке, это, кажется, очень похоже на подарок, который они не припрятали на потом.

  Одно можно сказать наверняка. Аарон гораздо более открыто проявляет свои эмоции, когда он выпивший, нежели трезвым. Это значит, что Джеймс не мог бы рассматривать произошедшее лишь в одном контексте, не применив к другому. Столь динамичная связь друг с другом в течение одного вечера вовсе не означает, что каждое утро он будет просыпаться от поцелуя, или его будут ожидать крепкие объятия или занятия любовью.

Они не были парой, они не были влюблены. Тогда кто же они?

  Это сбивало с толку. Трудно взять любовь из занятий любовью. Джеймс поклялся, что это будет всего лишь один раз.

  Это должно быть один раз, — думает Джеймс. — Это слишком масштабная реальность, чтобы поместить её в свое сердце.

  И эта мысль пугает его. Аарон возвращается из душа:

  — Тебе лучше принять душ, мистер. Я умру ради блинов.

  — Да, сэр, — Джеймс улыбается.

  Он встает и собирает свои вещи, чтобы привести себя в порядок, пропускает Аарона, который только что побывал в душе и выглядел очень привлекательно со своей шевелюрой. Он остановился, чтобы еще раз посмотреть на него. Аарон оглянулся назад:

  — Что?

  Джеймс просто улыбнулся, погладил Аарона по спине и ушел. Нет, они не были парой. Нет, они не были влюблены.

  В одну из поздних ночей он встает и всматривается в Аарона, спящего на кровати рядом с ним. Они не лежат близко, они никогда не ложатся близко, даже после того, как уехал Джейк. Наблюдать за ним, когда он спит, это все равно, что смотреть на подсолнух, нежно раскачивающийся на легком ветерке лунного света. Он настолько прекрасен в своих чертах и манерах… даже для хиппи.

  Он выходит в коридор, проходит до самого конца и открывает дверь. Эта комната пустовала всю неделю и домохозяйки оставляли ее открытой, пока кому-то не будет выдан ключ. Джеймс закрывает за собой дверь. Это зеркально отображенная версия его собственной комнаты. Сквозь большие окна лунный свет заливает серое ковровое покрытие резкими диагональными линиями, освещая пространство по центру, но всю остальную часть комнаты оставляя в темноте.

  Он ложится на пол в том месте, где сияет пятно, освещенное светом из окна, подобно парящему орлу раскидывает в разные стороны руки и позволяет своему телу впитать как можно больше лунного отлива. Если он надеялся, что после секса между ним и Аароном что-то изменится, то он ошибался, этого не произошло. Они оставались всё тем же неугомонным дуэтом, как и прежде. Такими же заботливыми слушателями, такими же усердными членами собрания и такими же трудолюбивыми работниками, как и раньше.

  В течение месяцев отношения взяли похотливый оборот в более извращенной форме. Аарон действительно был мазохистом, а у Джеймса было достаточно опыта в садизме. Но это было впервые, когда сексуальное удовольствие соединялось с горением воска на сосках или атакой на спину при помощи самодельных когтей, пока кожа не вспыхивала красным от боли. Аарон не стеснялся озвучивать любую просьбу. И это делало чувственность пятничных ночей более похожей на «живое ночное шоу с микрофоном» в каком-нибудь клубе для людей с необычными сексуальными запросами. Они не били палкой или не издавали шлепки по причине возможного шума… проблема, которая стала для Джеймса привычной.

  В повседневной жизни Аарон стал более уверенным в себе, тем более что он и его надзиратель смогли найти общее понимание того, как ладить друг с другом. Но в кровати он был более пассивным, и даже если что-то предлагал, ему нравилось, как Джеймс брал это под свой полный контроль, и всё же… в одну из ночей, нежданно-негаданно, поменявшись ролями, он связал Джеймса и прошептал ему: «Теперь моя очередь».

  Это было очень приятно, но осталось в конкретной пятничной ночи. Это была их единственная ночь потворства, пьянства и полной удовлетворения релаксации. В другие дни и ночи они оставались Обыкновенными Вефильцами, которые выполняли для Организации хорошую работу. Каждое утро они находились на предназначенных им местах для прослушивания ежедневного текста и обсуждения. Каждое утро они общались со всеми за столом, обмениваясь духовными мыслями, прежде чем отправиться на работу.

  Каждый полдень они встречались на обеде и наслаждались компанией любого, кто мог методом случайного отбора оказаться за их столиком, и с уверенностью демонстрировали идеальную модель Обыкновенного Вефильца. Они трудились на своих рабочих местах, и трудились отменно. По вечерам они по отдельности подготавливались к собраниям, посещали вечернее изучение «Сторожевой Башни» для вефильцев по понедельникам, совершали 45-минутные поездки до своего собрания два раза в неделю, или даже три, если участвовали в полевом служении по субботам.

  Они остались теми же глупцами, они остались такими же проницательными, но ничего из этого не было злым или связанным с желанием контролировать кого-либо. Это были неплохие люди. Ничто из того, что они делали, не несло чего-то зловещего или разрушительного. На самом деле, они были более согласованы и гармоничны с точки зрения того, что «одна голова хорошо, а две – лучше».

  Они по-прежнему находят время поесть вне дома, отправиться на весенний фестивальный концерт, где Аарона пригласили на сцену потанцевать с Игги Попом, исполнявшим песню с подозрительным кровотечением из носа. Они добрались до города Олбани, чтобы посмотреть тур «Габидж» и «Смэшинг Пампкинз», ходили в походы по лесным тропам, совершали поездки в город, чтобы насладиться мюзиклами вместе с Нейлом.

  Джеймс крутится на полу и открывает глаза, чтобы увидеть потолок, синий и едва различимый, поскольку его глаза ослеплены сиянием луны. Но это не то, что беспокоит его сейчас.

  После первых девяносто дней вефильцы получают по одному дню к отпуску за каждый месяц, который они отслужили. Джеймс и Аарон накопили достаточно, чтобы взять продолжительные каникулы для посещения областного конгресса «Вестники Божьего мира» в любом месте, где пожелают. Выбор заключался в том, что либо Аарон посетит Хьюстон, либо Джеймс посетит Сиэтл (где будет проводиться их конгресс). Джеймс никогда не был в Сиэтле летом и отчаянно желал туда поехать… а Аарон очень сильно хотел увидеть свою семью.

  Джеймс и близняшки ведут переписку. У Джеймса и Давида всё иначе. В первый месяц Давид получил целую серию неожиданных, чрезвычайно мрачных и удручающих писем от Джеймса. Это привело к одному и единственному телефонному звонку между парнями.

  — Так ты собираешься наложить на себя руки?

  — Нет.

  — Хорошо, приму к сведению. Мне пора.

  Джеймс описывал свои чувства, чтобы вытащить их из головы и отправить в безопасное место, которому он доверял… в комнату Давида. Даже с самой продвинутой поисковой группой там ничего не найдут. Все эти эмоции претерпели изменения, как только на сцене появился Аарон, и Джеймс действительно очень хотел, чтобы два его лучших друга смогли пообщаться друг с другом.

  Джеймс пригласил Давида и близняшек в Сиэтл, и они согласились. Он был вне себя от радости. Они проведут летние каникулы вместе, Аарон познакомится с Давидом и близняшками, а два вефильца смогут иметь вполне приличное пространство вдали от Фермы. Предварительные заказы были сделаны, билеты куплены и ожидание было в полном разгаре.

  Встреча друзей состоялась днем позже, из-за того, что одна из близняшек неверно прочитала время вылета. Теперь полет должен был состояться днем позже, и это разозлило Давида до такой степени, что он чуть не дал задний ход. На следующий день семья Аарона и Джеймс забрали Давида и близняшек из аэропорта. Джеймс никого не хотел видеть в своей жизни так сильно, как этих троих, и он был счастлив. Давид имел полноценную бороду и надутый вид, и в той же одежде, что и раньше, бросил мимоходом: «Я обниму тебя позже», и с неохотой поприветствовал семью Аарона. Близняшки компенсировали это, начав знакомиться с мамой и сестрой Аарона. Это была динамика, которая ускользнула от глаз Джеймса.

  В гостиничном номере парней Аарон занят своей семьей, а Давид находит себе предлог пойти помыться и побриться. По возвращении он свеж и чисто выбрит.

  — Ну, теперь я могу тебя обнять, — и дарит Джеймсу самые крепкие объятия за всю его жизнь.

  — Я так рад, что ты приехал.

  — Я почти передумал. Я чуть не обоссался от злости.

  — Я не верю в это. Ты слишком сильно хотел меня видеть.

  — Ага… не будь таким легковерным. Так он новичок вместо меня?

  — Нет, он не новичок вместо тебя. Тебя никто не сможет заменить.

  — Вот тебе на!

  — Отношения у меня с ним и у нас с тобой очень отличаются.

  — Вы пара? — спросил он шутливо.

  — Нет, мы не пара.

  — Вы ведете себя как пара.

  — Нет же, мы не пара!

  В дверях раздался стук и вошли близнецы, всех крепко обнимая и постоянно извиняясь за то, что не появились днем раньше. Все голодны… самое время для приема пищи.

  Джеймс закрывает глаза и вдыхает в тишине пустой комнаты. Он задерживает дыхание… затем высвобождает его. Он делает это снова. Он делает это еще раз. Они ведут себя как пара, они чувствуют как пара, они трахаются как пара, они работают рядом друг с другом и проявляют заботу друг о друге как пара… но они не пара. Чего-то не хватает, что невозможно иметь, а именно, немного интимности и чувственных эмоций.

  Этого не хватает, потому что это именно то, что происходит между парой, и внешне этого просто не может существовать, ведь если кто-то заметит даже малейший поцелуй на щеке или подмигивание, это приведет к немедленному расстрелу на правовом комитете и высылке домой.

  Но этого так не доставало. Джеймс очень любил Аарона и время, которое они проводили вместе, взрывало мозг, и он готов пожертвовать всем ради того, чтобы поцеловать его в щеку после трудного рабочего дня или обнять сзади, когда он необычайно подавлен. Он так отчаянно желает удерживать его в своих руках, когда они смотрят фильм или прижимаются друг к другу холодными ночами. Он скучал по взгляду, подобному Олли, который вглядывался в его глаза, независимо от того, что они делали и где были, — посещая магазин, прогуливаясь по улицам Хьюстона, трахаясь, и даже в тот момент, когда вокруг них рушился весь мир... Олли всё равно будет всматриваться в глаза Джеймса все время… все с той же полуулыбкой и всё так же сияя яркими голубыми глазами, которые обращают внимание на окружение вокруг, чтобы уличить момент и протянуть кисть своей руки, пока никто не видит. Ему так не хватало этого... связующего цемента, чтобы сказать: «Ты засел в моем разуме так же крепко, как и я в твоем».

  Бумага, которую они используют, дешевая и тонкая, вдвое дешевле обычной бумаги для журналов. Краску, которую они производят сами, не стоит почти ничего. Пищу выращивают и готовят тоже сами, здания и инфраструктура на постоянном обслуживании… и всё трудом добровольцев. Они используют устаревшую технику, и бригада рабочих содержит её в работоспособном состоянии. У продукции печатных станков нет никакой реальной стоимости и, тем не менее, звучат настойчивые напоминания Свидетелям Иеговы, находящимся снаружи, о том, что производство книг и журналов дорогостоящее и затраты должны быть компенсированы пожертвованиями. Во всей остальной части Организации может наступать паника оттого, что Армагеддон возможен в любой момент, но только не в Мировой Штаб-квартире. Делаются огромные инвестиции, планируются будущие проекты, проводится реорганизация для внедрения программы SAP в следующем году. Идет 1996 год и Джеймс тратит большую часть своего времени на подготовку к переходу с 1999-го на 2000 год. За стенами Всемирной Штаб-квартиры Свидетели Иеговы преподносятся как религия веры и преданности, но внутри стен Вефиля процветает бизнес, зависящий от рабского труда. И когда два, не подчиняющихся общим правилам, человека, которые, кажется, напрочь связаны друг с другом, начинают уклоняться от соответствия системе и нескончаемых улыбок, то это не согласуется с Вефилем как бизнесом.

  Он поворачивается на левый бок, лицом к лунному свету, текущему сквозь окно, плывущим облакам и пульсирующим звездам, покрывающим пространство подобно прохладному одеялу. Он скрещивает руки и держит их близко к груди. Это проблема. Аарон реально хорош… слишком хорош, чтобы работать в Вефиле. Джеймс знает, что у него есть способность вытягивать все лучшее и худшее из людей, это дар и проклятие. Он может справиться с разбитым сердцем. Он может справиться с отказом. Он может справиться с отсутствием секса. Но то, с чем он не способен справиться, надламывает.

  Это было то, что и должно было произойти с Аароном, либо в руках Джеймса, либо в руках Вефиля. Экспериментировать с границей дозволенного – это одно, даже секс – это одно, но совсем другое – причинить жгучую боль сердцу, а это непростительно.

  Джеймс знает, что он может поставить секс на должное место, но некоторые из сексуальных предпочтений, чувственно выраженных Аароном, подобны уровню, ведущему не туда… куда Джеймс хотел пойти… и всё же он идет туда, но только на одну ночь в неделю.

  Конечным результатом становится взаимоотношение лимбо, при котором демонстрируется презентация кирпичной стены, но строительный раствор между кирпичами отсутствует, что, тем не менее, придает стене некую структурную целостность. Аарон и Джеймс демонстрировали пару, и любой мог это заметить. Они даже демонстрировали это себе по пятницам. Но утонченное изящество отсутствовало, крошечные элементы строительного раствора, которые делают взаимоотношения несокрушимыми и придают им реальную структурную целостность, не наблюдались.

  Они могли расходиться во мнениях самым решительным образом. Услышав весной песню «Аренда» «Пэт Шоп Бойса», Аарон решил, что это смелый рассказ о любви и искусстве. Джеймс посчитал её неприятной историей о бродягах, которые не смогли устроиться на работу. Они обсуждали это весь вечер за ужином в Городе и вплоть до самого дома. Не было конца разговору и умственной стимуляции, без какого-либо осуждения или покровительственного тона, что стало освежением от работы на производстве, где так много преуспели в осуждении и покровительственном тоне.

  Претензий к физической стимуляции также не было. Аарон был красив и статен. В его теле не было ничего, что бы ему ни нравилось, но Аарон предлагал новые идеи в постели, что порой раздражало Джеймса. Это не являлось проявлением извращения… Аарону предстоял еще долгий путь, прежде чем он достигнет границ Джеймса. Дело не в том, что предложение было в чем-то не хорошим… им всегда было весело. Но иногда в сознании Джеймса созревал простой вопрос: «Разве мы не можем просто сидеть здесь и наслаждаться мгновением друг друга?» Энергия, источаемая двумя телами, настолько успокаивает, что Джеймс всего лишь желал просто расслабиться, переплестись и принять всё это с благодарностью. И они этого не делали. Это было бы слишком эмоционально.

  Слишком поздно. Он уже связан с Аароном эмоциями. Он любил его, он желал его, он чувствовал поток свежего воздуха, когда Аарон входил в комнату, он защитил бы его, сразился за него, сделал все, что угодно, чтобы убедиться, что солнечный свет, который он приносит на эту планету, продолжает светить. Но столь сильная эмоциональная любовь также рассматривается Организацией, как один из самых наихудших грехов. В этом и заключалась проблема.

  Нет, секс ничего не изменил. Он просто сделал очевидное более очевидным, и это еще больше сбивало с толку. Это доверие, честь, любовь, возбуждение было тем, что испытывают гетеросексуальные люди постоянно, каждый день. Они могут быть охвачены страстью друг к другу, не надышаться друг на друга, схватить друг друга руками, сидя за столом, обнимать друг друга на вершине горы на фоне захватывающих видов… и со временем, пройдя сквозь испытания и потрясения, связь между ними лишь усилится и укрепится, перерастая из отдельных моментов привязанности в честную и истинную веру и уверенность. Это именно то, что есть у этих двух вефильцев, а эмоции и чувства в завершении всего, приносят глубокое удовлетворение. И всё это с ярко расцвеченной негой.

  Но только в пятницу вечером.

  Джеймс познал секс. Он знает, как управлять им в самых разных проявлениях. Он также познал любовь… во всех её самых разнообразных формах. Всё в этой конкретной ситуации находится в пределах его компетенций, но он никоим образом не уверен, что они находятся в пределах психологических способностей 19-летнего Аарона. У него нет столь обширных знаний, чтобы осознавать различие между сексом, любовью и интимной близостью, и как отделить эти три уровня от типичной мужской «закрытой» техники уклонения. А Джеймс делал это. И Олли делал. Трудности с пониманием секса зависят исключительно от количества правил, на него возложенных. С Олли структура секса была простой, чистой и мощной… слишком мало правил, что создает условия для нескончаемой радости, признательности и жажды приключений. С Аароном же существует груз ограничений, связанных с психическим благополучием человека, уровнем уместности, установками религии, влечением, зависимостью и всеми вопросами сердца и самопознания, которые затем отбрасываются прочь на благо Вефиля, Инкорпорейтед.

  Он хороший человек. Не похож на нас.

  И хотя Джеймс хочет быть с Аароном на всю оставшуюся жизнь, реальность такова, что этого не случится до тех пор, пока они находятся в этой Организации… и это то, о чем он уже знал, скорбел и оплакивал. Аарон – идеальный друг, но ему просто не позволят быть идеальным спутником жизни. Конечным результатом является постоянная эмоциональная дистанция, и это поедало Джеймса изнутри.

  Джеймс усмехнулся, ведь, если подумать, он помог Аарону обрести уверенность в себе. Любой, кто был очарован этими большими карими глазами и полуулыбкой, заметил бы, что исходившая от него энергия вызывала непреодолимую зависимость, доходящую до безумия. Его сердце выскакивает из груди всякий раз, когда он подшучивает над ним, застигая Аарона врасплох. Он тает каждый раз, когда Аарон входит в дверь с широкой улыбкой, чуть вскинутой в сторону головой, и начинает со слов:

  «О, Боже».

  Всё это Джеймс сохраняет внутри. За свою жизнь он научился делать это бесчисленное количество раз. Он предпочел бы не держать этого в себе и стать свободным, поскольку он всё ещё скучает по Олли. И со всем грузом, навалившемся на его сознание, он вовсе не уверен, осознает ли Аарон глубину всего происходящего.

Дверь открывается. Джеймс остается неподвижным.

  — Вот ты где, — Аарон осторожно закрывает дверь, подходит к Джеймсу, опускается рядом с ним на колени и потирает плечи. — Что ты тут делаешь?

  — Размышляю о том, как мы пойдем в ад. 

  Аарон усмехается:

  — Я думаю, что лучше мозг просто избавить от этого.

  Джеймс улыбается. Это нереально. Это действительно проблематично для человека, дотошно копающегося во всем.

  — Возвращайся в кровать.

  Аарон поглаживает спину Джеймса до тех пор, пока он не встает с пола и они вместе возвращаются в комнату А314, минуя коридор.

  Это был единственный физический контакт, который они имели в эту ночь.

  За пределами внутренних смятений, беспокоящих Джеймса, вокруг него в воздухе всё еще витало невероятное блаженство. Юные подростки в собрании видели вефильцев счастливыми и радостными, а порой и забавно шумливыми. Джеймс никогда не уделял особого внимания детям и подросткам, как в Организации, так и вне её, вопреки аргументам, которые он приводил брату Келли. Но Аарон делал это, когда общался с ними, играл на гитаре или ободрял их самым сердечным и любящим образом.

  Два соседа по комнате стали проводить все больше и больше выходных отдельно друг от друга. В такие моменты Джеймс мог чувствовать себя одиноко и скучал по Аарону, когда его не было рядом, и через его разум пробегало нечто «О, Аарону бы понравилось это» или «Аарон посчитал бы это прикольным». Но казалось, что появилась необходимость злом отделить страстное желание сердца от ситуации в целом, и тогда, может быть, все перестали бы смотреть на них, как на пару. Потенциал, который люди порой возлагали на них, намного превосходил реальность, — нет ничего более утомительного, чем представлять себя как личности, просто живущие парой. Джеймс нашел решение, переговорив с руководителем Проектного отдела Фермы Сторожевой Башни.

  Его вызвали и он согласился работать на третьем объекте Мировой Штаб-квартиры Свидетелей Иеговы в Паттерсоне, Нью-Джерси, в составе проектной группы Зала конгрессов, который должен был строиться еще дальше по трассе 84, в Ньюбурге. Брату Бичману эта идея пришлась не по душе, и он выговорил Джеймсу, по крайней мере, дважды об отсутствии на собрании «Согерти Южное». Джеймс сознавал проблему, но его сердце было в проектном отделе, где братья давали ему зеленый свет на работу по выходным. Он поехал бы в субботу и вернулся обратно. В воскресенье снова ехать, чтобы ухватить речь, преподносимую в собрании Паттерсона, и затем сбежать с изучения «Сторожевой Башни», поскольку у него уже было изучение «Сторожевой Башни» в понедельник. Это позволяет работать над проектом около 14 часов на выходных. Он встречал новых людей, заводил новых друзей и имел приятное времяпровождение в расслабленной атмосфере.

  Еще одним моментом, на который брат Бичман смотрел с неодобрением, являлся тот факт, что добровольная работа на стройках (в данном случае Зала конгрессов) засчитывается в часы полевого служения. С тех времен, как Джеймс начал работать в Розенберге, техасском Зале конгрессов, никогда не было никакой определенности в вопросе, какой промежуток времени рабочий на стройке может рассматривать как часть полевого служения.

Всем Свидетелям Иеговы необходимо проводить не менее 10 часов, выполняя проповедническую работу в разных аспектах (как правило, от двери к двери). Если у кого- то есть время, он может стать подсобным пионером, посвящая каждый месяц 60 часов «полевому служению». Истинно трудолюбивыми становятся общие пионеры, дающие по 90 часов каждый месяц в течение года, после чего им предоставляется преимущество посетить конфиденциальную двухнедельную школу, чтобы стать еще более лучшими проповедниками слова («Светилами мира», как называет их учебная книга, которая им выдается). Время, потраченное на все аспекты Организации, записывается, и на каждого возвещателя имеется своеобразный «табель учета рабочего времени», который включает данные за каждый месяц и рассматривается старейшинами. На основании записей о полевом служении, старейшины могут судить о том, как человек трудится.

  Общее неписанное правило касается строительных работ, которые могут засчитываться как 50% от времени «полевого служения», так что это может оказаться, например, 5 часов хождения от двери к двери и плюс 5 часов помощи в строительстве Зала Царства. Вместе эти 10 часов будут удовлетворять минимальным требованиям по времени для данного конкретного Свидетеля за этот месяц. Для полновременных строительных рабочих и членов комитетов отчеты становятся непропорциональными, когда, к примеру, они проводят 5 часов в «полевом служении», но имеют по 160 часов за счет строительных проектов, поэтому в их отчетах будет записано «165 часов» в качестве «полевой службы». Таким образом, когда выходят ежегодные отчеты Свидетелей Иеговы, в них фигурируют дутые цифры о том, сколько времени потрачено на проповедническую работу.

  Эти противоречия базируются на отношении к званиям и значимости для Организации. Разработчику, который является обычным активным возвещателем, всё равно пришлось бы делать 10 часов минимального среднего времени, в то время как член организационного комитета и старейшина могут зачесть все 100% своей добровольной работы как «полевое служение». Это варьируется от объекта к объекту и от совета старейшин к совету старейшин.

  Джеймс решает отработать пять часов полевого служения в Согертисе за одну субботу в месяц, а остальные субботы работать в ньюбургском Зале конгрессов. Он чередует воскресенья, так что всегда имеет место неизменное проявление интереса к членам собрания, и местным братьям это искренне нравилось. Надзиратели из комитета Зала конгрессов считали это отличным решением. Брат Бичман так не считал, и его презрение к данной ситуации стало еще более очевидно, когда Джеймс включал в отчет «38 часов» или «42 часа». Это раздражало Бичмана, и иногда он спрашивал:

  — И сколько из этих часов реально приходится на полевое служение?

  — Как минимум пять, конечно, — и Джеймс улыбнулся бы.

  Собрание было довольно слабым и изможденным, а количество вефильцев, наводнивших это место, заглушало их. Им требовались братья, такие как Аарон, Джеймс и Кайл, чтобы находиться там, улыбаться им и проявлять заботу. Им требовались братья, такие как Нейл, чтобы расширить их мировоззрение и заставить смеяться. У Джеймса нет потребности быть там. Он являлся рабочим, исполнителем и координатором производства. Он был в ладах с организацией и планированием… но не со взаимодействием между людьми. Его работа программиста на FoxPRO была приятной, но едва ли стимулирующей. Работа в Зале конгрессов помогала ему поддерживать некоторую стабильность в его рассудке, делая то, что он любил, после того как он осознал, что они с Аароном проведут значительное время отдельно друг от друга.

  Братья и сестры в Паттерсоне были дружелюбными и несли освежение. Среди всех людей и надзирателей, которых он там встретил, не нашлось ни единого заносчивого Бичмана. Это казалось Утопией. И это действовало, подобно омолаживающему крему, помогало избегать гнетущих мыслей и быть полезным для Организации Иеговы.

  Порой по воскресеньям Джеймс, Аарон и Джейк могли оказаться вместе в комнате, чтобы что-то выпить, посмотреть фильм… и придуриваться. Аарон готовит выпивку и убирает за кухонным столом, пока Джеймс и Джейк меряются силами на скинутом на пол матрасе. Они уже дважды боролись друг с другом, и оба раза Джейк одерживал победу.

  — Я единственный, кто думает, что тебе нужен час после еды, чтобы сделать это? 

  Джейк пристально смотрит на своего противника:

  — Ладно, злой Джеймс, ты еще не победил меня. 

  Джеймс вовсе не обескуражен:

  — Иди в жопу, сучка.

  Оба атакуют друг друга. Джейк пытается перевернуть Джеймса. В свою очередь Джеймс наносит несколько ударов в живот.

  — Я так полагаю, — саркастически говорит Аарон сам себе, но потом повышает голос. Итак, я полагаю, что желающих выпить нет?

  Джеймс выпрямляется: «Выпить?»

  Джейк наносит полноценный удар, обхватывая Джеймса руками, стараясь прижать его к матрасу.

  — Попался, сука!

  — Это нечестно! Меня отвлекли алкоголем! — голос Джеймса приглушен, поскольку лицо уперлось в матрас.

  Джейк выпускает Джеймса с пола, и они встают. Джеймс обманчиво затаился, пока Джейк расплывается в улыбке, чувствуя уверенность в себе.

  — Стоп, Джеймс. Не шевелись. Я хочу кое-что испробовать.

  — Что?

  — Боремся стоя.

  Он становится в стойку и начинает отсчет:

  — Раз, два, три.

  Джейк пытается нанести удар в прыжке, чтобы попасть по колену Джеймса и вынудить его   рухнуть   на   задницу.   В   реальности   происходит   следующее:   используя   прием «ножницы», Джейк ударяет по правой ноге Джеймса, заставляя бедренную кость и все бедренные мышцы двигаться в одном направлении, а малую и большую берцовые кости в противоположном. Затем коленная чашечка и все взаимосвязанные с ней сухожилия и связки растягиваются до такой степени, что чашечка смещается из своего положения. С криком Джеймс падает на пол.

  Всё в комнате замирает, и даже частицы пыли становятся неподвижными. Аарон находится у микроволновой печи, в его глазах потрясение и, кажется, он даже не дышит. Джейк оборачивается в сторону Джеймса со смертельным ужасом на лице. Никаких движений. Никаких звуков. Полная остановка пространства и времени.

Затем он чувствует удар. Боль от колена пронзает так, будто по ней проходит раскаленный скальпель. Джеймс хватается за ногу и чувствует, что коленная чашечка неуклюже возвращается на своё место, когда он притягивает ее к груди… что бесит еще больше, чем боль.

  Боль.

  Она исходит отовсюду: спереди, сзади, изнутри, от костей, света и даже стен. Это одна сплошная волна агонии, которую он никогда не испытывал в своей жизни.

  — БЛЯ…

  Аарон подходит ближе:

  — Что нахрен это было?

  Джейк встает напротив Джеймса:

  — Ты в порядке? Пожалуйста, скажи мне, с тобой всё в порядке? 

  Джеймс был не в порядке.

  — БЛЯ… БЛЯ… БЛЯ...

  Он раскачивается взад и вперед, держась за колено.

  — БЛЯ… БЛЯ… ЁБ… БЛЯ… БЛЯ… БЛЯ… 

  Аарон старается не паниковать:

  — Окей, Джеймс, мне надо, чтобы ты прекратил говорить «бля…» так громко. Пожалуйста. Скажи мне что-нибудь.

  Джеймс пристально смотрит на Аарона и пытается привстать у кровати. Его нога не функционирует, и движения лишь усиливают боль. Джеймс чувствует головную боль, которая вызывает головокружение и тошноту. Он не в состоянии сформулировать ни одного слова, кроме «бля…». Он подпирает колено, пытаясь приподнять его. К этому моменту вся нога начинает пульсировать. Он поднимает указательный палец, чтобы два его друга сохраняли тишину, пока он не будет в состоянии хоть что-то произнести.

  — Джейк, вытащи два пакета из-под раковины и наполни их льдом.

  — Это мини-холодильник. Мы использовали лед для выпивки, — заметил Аарон.

  — Окей, тогда сходи в соседнюю комнату к Брайану и возьми у него, а потом по коридору к Джейсону. Заполни один пакет полностью, а второй наполовину. Давай!

  Джейк срывается с места, достает пакеты и выходит в коридор на поиски льда.

  — Аарон, дай мне эту подушку и какое-нибудь обезболивающее. И не забудь мой напиток.

  — Ты думаешь, тебе стоит…

  — Аарон, я не хочу это слышать. И еще дай мне мусорное ведро.

  — Мусорное ведро? Зачем?

  — За тем, что я собираюсь в него блевануть, бля… Просто поторопись.

  Джеймс берет болеутоляющее, запивает напитком и пытается успокоить желудок. Его тело пульсирует, а боль заставляет ногу содрогаться, посылая сигналы всем мышцам, вызывая тем самым приступы морской болезни и увеличивая вероятность рвоты.

  Аарон приносит ведро и смотрит прямо в глаза Джеймса с неподдельной любовью и заботой.

  — Вот, пожалуйста. – Он делает паузу. – Мне так жаль. Что я еще могу сделать?

  Джеймс с трудом дышит… пытаясь совладеть со своим желудком.

  — Когда вернется Джейк, я попрошу тебя что-то сделать. Пожалуйста, сделай это для меня.

  — Ты меня пугаешь.

  — Нет, всё окей. Когда Джейк вернется, я хочу, чтобы ты приподнял мое колено и подложил под него небольшой пакет. Затем верни ногу обратно, а большой пакет положи сверху. Ты сможешь это сделать?

  — Да.

  — Давай попрактикуемся. Приподними здесь.

  — Я боюсь прикоснуться, ведь... это причинит тебе боль.

  — Мне будет очень больно. Поэтому я и собираюсь прижать подушку к лицу, чтобы не орать на всю округу.

  Аарон делает паузу:

  — Я не смогу этого сделать.

  — Пожалуйста, Аарон. Просто приподними здесь…

  — Ты не понимаешь. Я никогда не смогу причинить тебе боль. Никогда. И это… сделает твою боль сильнее.

  — Лишь на мгновение, но я не в состоянии приподнять ее сам, и мне нужно положить лед под колено.

  — Я даже… Я…

  — Давай, Аарон. Посмотри на меня. Пожалуйста. Просто приподними здесь и возьми лёд…

  Аарон встает, чтобы продемонстрировать, как должен лежать лед с тыльной стороны ноги.

  — Да! Молодец!

  Джеймс, наконец, понимает, что, должно быть, чувствовала Энн Салливан с Хелен Келлер.

  — Здесь нельзя быть нежным, нужна скорость. Делай это быстро.

  Джейк возвращается с двумя пакетами, один из которых наполнен наполовину по сравнению с другим.

  — Мне пришлось постучать в четыре двери, зато теперь вполне достаточно.

  — Спасибо тебе, Джейк. Передай их Аарону.

  Аарон берет пакеты и кладет один на пол, а второй, поменьше, рядом с коленом. Он сосредоточен и готов. Пристально смотрит Джеймсу в глаза. Джеймс кивает и закрывает лицо подушкой.

  Аарон приподнимает ногу и укладывает лед под колено, затем опускает ногу в исходное положение… всё это время Джеймс орет в подушку. Аарон устанавливает второй пакет со льдом на колено. Через несколько секунд боль начинают ослабевать, оставляя за собой чувство тошноты. Джеймс убирает подушку. Джейк берет полотенца и обкладывает ими колено, чтобы закрепить пакеты.

  — Джеймс, я так сильно извиняюсь.

  — Джейк, честно, потом еще будет время принести извинения… но не сейчас. Хорошо? Выкинь это из головы.

  — Но я…

  — Послушай, всегда слова «я хочу кое-что испробовать» означают, что произойдет что- то плохое. Мы все это знаем.

  — Так и есть.

  — Извинись передо мной завтра или в любой день. А пока давай разберемся с этим.

  — Может отвести тебя в медицинский кабинет? – спросил Аарон.

  — Медицинский кабинет по выходным закрыт, разве что медсестра выдаст мне какой-нибудь пластырь. Я могу сходить утром, мне просто нужна помощь добраться туда.

  Поскольку Джейк являлся разносчиком, ему необходимо было выйти на работу на час раньше, чтобы подготовить завтрак для всех остальных членов семьи Вефиль.

  — Я должен быть на работе до открытия медицинского кабинета.

  — Я могу сводить его. Ты сможешь сегодня заснуть?

  — Да, конечно.

  Ребята проговорили чуть больше обычного… а затем удобно устроились в кровати. Джеймс старается сохранять неподвижность, чтобы не усилить интенсивность боли. Лед успокаивает и вызывает болезненные реакции одновременно. Колено горит так, будто в него воткнули и прокручивали иглу.

  Джеймс так и не уснул, лишь ненадолго задремал один или пару раз. Он не мог дождаться встречи с врачом.

  Добровольные работники в Штаб-квартире Свидетелей Иеговы получают по 90 долларов в месяц на непредвиденные расходы, такие как мыло, зубная паста, шампунь или дополнительные продукты, которые им могут понравиться. Для них предусмотрено трехразовое питание, чистая комната и кровать. Деньги также тратятся на то, чтобы вефильцы могли добраться до собраний, в которые они назначены. Каждая поездка на встречу и обратно составляет 3 доллара за пассажира. Также пассажиры дают свои деньги водителю, чтобы компенсировать топливо, а в случае братьев, отправляющихся в Согертис, еще и транспортный сбор за движение по автомагистрали Нью-Йорка. Поскольку 90% братьев, работающих на Ферме Сторожевой Башни, не имеют транспортных средств, это означает, что из 90 долларов ежемесячного пособия около 24 долларов тратится на поездки в собрание. Это не включает в себя другие поездки, например, в полевое служение по субботам или на посиделки с местными братьями.

  На каждого члена семьи Вефиль существовал текущий счет. Если человеку необходимы очки, по себестоимости будут сделаны линзы и оправа. Джеймс купил очки за 15 долларов. Но эта суммы начисляется на счет. Если брат или сестра желают помыть свою машину или заменить лампочку фары, все будет сделано, и затем выставлено на счет как долг. Даже такие мелочи, как записная книжка, ручки, бинты и прочее, всё выставляется на счет и в конце месяца эти суммы… вычитаются из пособия.

  Некоторые братья сталкивались с ситуацией, когда они оставались абсолютно без копейки после всего лишь одного выходного дня, желая развеяться от динамики людей, работающих в Мировой Штаб-квартире единого истинного Бога Иеговы, при этом больше походя на «детей улиц» Лондона времен 18 века, нежели на достойных рабочих, о которых им постоянно твердили.

  Задача состоит в том, чтобы изолировать работников от внешних, не позволяя им получить какой-либо опыт снаружи. В редких случаях, как, к примеру, с Джеймсом и Аароном, родители предоставляли некоторую помощь банковскими чеками или кредитной картой. Посылки с гостинцами, как те, что отправляли Амбер и близняшки, всегда будут включать в себя лакомства, забавные книги для чтения и банковский чек. Деньги могут быть обналичены в окне обслуживания Финансового отдела в течение обычного рабочего дня.

  Все братья из Компьютерного отдела находились на ротации, проводя туры для посетителей, и для Джеймса это стало уже привычным явлением. В конце каждого тура некоторые братья пожимали ему руку, оставляя в ней 40 или 60 долларов. Иногда эта сумма была от одного человека, а иногда от нескольких. Однажды Джеймсу дал телефонный номер отец молодой сестры, который всегда чувствовал себя как сутенер-сводник, как он выразился. Маленькие старушки были милы, и давали как подаяние 5 или 10 долларов. Тем не менее, он улыбался и был благодарен за то, что они потратили все свои сбережения, чтобы приехать на Ферму Сторожевой Башни из хрен знает какой дыры, но по-прежнему оставаясь достаточно щедрыми, чтобы расстаться со своими пятью долбанными долларами.

  И именно в этот момент Джеймс целиком осознает, как Вефиль меняет каждого. Он понял менталитет не иметь ничего и находиться в зависимости от единственного поставщика, позволяющего им быть вашим единственным источником финансовой поддержки, веселья, отдыха, духовного роста, умственной стимуляции и физического благополучия. Он понял, как создается класс людей, жаждущих любой бесплатной еды, гостинца или предложения поесть в такой степени, что это перерастает в потребность нуждаться. Существуют определенные нормы, созревающие в недрах системы добровольцев Вефиля, которые, укоренившись, — а они обязательно пускают корни, — становятся порочной и требовательной сучкой.

  Единственным человеком, кто не был поражен этим явлением, являлся Аарон.

  Такая иждивенческая зависимость порой может приобретать самые лукавые формы, особенно, когда речь идет о системе здравоохранения в Вефиле. Травмы подразделяются на две категории: несчастный случай, связанный с производством, и несчастный случай, с работой не связанный. Разница между ними деморализует.

  Встреча №1. День спустя.

  Это похоже на кабинет врача. Пахнет, как в кабинете врача. Но это не кабинет врача. Пропустив находящихся в комнате ожидания людей с ушибами головы или позеленевших от отравления желудка, Джеймс, наконец, сидит за врачебным столом, ожидая результатов рентгеновских снимков. Его колено по-прежнему болит, но, по крайней мере, опухоль сошла на пару сантиметров или около того. В суставах нет никакой силы.

  Ферма Сторожевой Башни не имеет штатного полновременного врача. У них есть медсестры и люди, которые были назначены в отдел точно так же, как и Джеймс был назначен на компьютеры, а Аарон – на сортировку почты. Ему уже произнесли речь о стоимости рентгеновских снимков, которая в настоящий момент выставлена на его счет.

  Джеймс упирается головой в руки: «Надо же так облажаться».

  Входит медицинский работник. Это крепкая женщина, чуть выше Джеймса, с коротко подстриженными волосами, в белом халате и доской-планшетом в руках.

  — Джеймс, у меня плохие новости.

  — Что это значит?

  — Врач посмотрел твои рентгеновские снимки и у тебя, кажется, суставная мышь – осколок хряща, плавающий в пределах колена.

  Это было именно то, о чем Джеймс мог сказать со всей определенностью, просто пытаясь согнуть эту чертову штуковину, но он позволил ей продолжить.

  — Получилось так, что твоя коленная чашечка отошла и встала обратно, при этом повредив хрящ и, может быть, даже сухожилия. Мы не определим точно без скана магнитно-резонансной томографии.

  — Хорошо.

  Процесс пошел. Он чувствует некоторое облегчение.

  — Хорошо, давай сделаем её.

— Что сделаем?

  — Получим скан МРТ.

  — Ну, поскольку эта травма не связана с производством, тебе придется платить самостоятельно.

  — Я это понимаю. Но сейчас я испытываю сильнейшую боль и хотел бы как можно быстрее решить эту проблему.

  — Джеймс, я не уверена, что ты действительно понимаешь. Стоимость МРТ составит около 500 долларов. В конечном итоге, всё может закончиться операцией… по удалению плавающего хряща.

  — Хорошо, когда мне будет назначено?

  Сестра смотрит на Джеймса с ошеломленным видом, выражающим неверие и изумление одновременно, прежде чем слегка усмехнуться.

  — Ты – вефилец. Ты не можешь себе этого позволить.

  Он не мог поверить в только что услышанное. Существует путь к выздоровлению, к свободе от этой не утихающей боли. Эта сестра полагает, что, поскольку вефильцы бедны, лучше всего просто не знать, что происходит в колене. Ему требуется целых тридцать секунд на постижение того факта, что она говорит на полном серьезе… она действительно верит в это, и конечным результатом является то, что она не собирается помогать ему… вообще.

  — Послушай, сестра… вефилец я или нет, но моё здоровье не отработать за 90 долларов в месяц. У меня есть родители, я могу попросить у них деньги. В моем бумажнике лежит кредитная карта, на которой достаточно средств, если мы хотим это сделать прямо сейчас. Просто запланируй МРТ.

  Сестра была слегка поражена столь настойчивой мольбой, но, взглянув на свой планшет, решила посодействовать Джеймсу.

  — Мы можем запланировать это только с привлечением сторонней компании. Это займет некоторое время.

  — Пожалуйста. Я испытываю ужасную боль.

  — От боли у меня есть для тебя 300 миллиграммов «Викодина». Для МРТ тебе нужно подать заявку, заполнив форму, которую можно найти в вестибюлях. Кажется, у нас осталось несколько штук в комнате ожидания.

  — Что?

  — Между тем, я собираюсь передать тебя сестре Уоллес из физиотерапии. Надеюсь, она сможет помочь тебе с некоторыми упражнениями, чтобы уменьшить отечность, и сохранить гибкость колена. Она могла бы подобрать тебе какие-нибудь эластичные ленты для растяжки. Тебе придется заплатить за них, но они достаточно дешевые.

  Он не мог понять, что он слышит.

  — Я в замешательстве. Физиотерапия? Ты только что сказала, что может потребоваться операция.

  — Опять же, тебе нужно сделать МРТ, прежде чем думать о хирургии.

  — Ладно. Так давай сделаем МРТ.

  — Вот я и пытаюсь объяснить, что тебе необходимо сначала подать заявку, и если они одобрят её, ты сможешь запланировать МРТ. На это уйдет не менее шести недель.

  Это было похоже на то, когда до поверхности воды остается всего 10 см, но нет никакой возможности достичь свежего воздуха. Она действительно абсолютно не понимала масштабов травмы и пыталась избавиться от проблемы, чтобы дать новый ошибочный медицинский совет следующей жертве.

  — Шесть недель? Но я нахожусь здесь в критической ситуации.

  — Ой, да ладно. Я бы не назвала эту ситуацию критической. Но, знаешь, я дам свою рекомендацию, чтобы тебе отсканировали колено. Мы запишем тебя к ортопедическому специалисту, к которому обращаются вефильцы… и у меня есть «Викодин».

  — Сколько мне оставаться без работы?

  Она снова удивлена им.

  — Без работы? Сейчас мы закончим с этим и достанем тебе костыли, поэтому ты сможешь приступить к работе прямо сегодня.

  Встреча №2. Физиотерапия.

  Помещение физиотерапии выглядело как школьный кабинет для первоклассников. Ярко окрашенные мячики и ленты, разнообразные виды резиновых и пластиковых приспособлений для подвижности, и всё это вокруг большого стола из шпона с деревянными стульями. Сестра Уоллес – энергичная женщина средних лет, с красновато- светлыми волосами до плеч, с видом клубничного пирога не первой свежести.

  Джеймс проглатывает «Викодин», не запивая.

  — Хорошие новости! – говорит она, входя в комнату. – Я дала разрешение на это… Она подходит к шкафу и вытаскивает пару костылей.

  — С помощью них ты сможешь вернуться к работе уже во второй половине дня. Ты их просто возьмешь на время. Если захочешь купить, то нужно подать заявку. Но надолго они тебе не понадобятся, поэтому какой смысл тратить деньги.

  — А как насчет МРТ, чтобы уточнить, что произошло с коленом?

  Сестра Уоллес старалась приободрить его, однако получалось это довольно неправдоподобно.

  — Мы знаем, что произошло с твоим коленом. У тебя плавающий хрящ. Он осядет. Если сохранять движение колена, то это предотвратит дальнейшее усугубление ситуации.

  — Постой, сестра. Это имеет смысл для передней и боковой части колена, но ты не можешь сказать, что боль, которую я чувствую с тыльной стороны ноги – это всего лишь плавающий хрящ.

  — Да, может стать хуже. Но с помощью терапии мы сможем удостовериться, что произойдет, когда опухоль сойдет и хрящ осядет. Окей?

  — Нет. Я бы предпочел, чтобы моя травма было полноценно отсканирована и осмотрена ортопедом. Сегодня, если это возможно.

  Сестра подходит к Джеймсу, кладет свою руку на его спину и пытается говорить мягко:

  — Джеймс, МРТ – это очень дорого, как и визит специалиста ортопеда. В любом центре за консультацию и сканирование возьмут 700 долларов… и тебе придется заплатить за поездку на такси, чтобы добраться туда, если у тебя нет собственной машины. Цена только увеличится.

  Искренность в ее голосе была настолько велика, что аргументировать это не представлялось возможным. Это ловушка, в этом не было абсолютно никакого смысла.

  — По сравнению с моим коленом, деньги – это не такая уж и большая проблема.

  — Я дам своим надзирателям знать о том, что тебя интересует сканирование, но тебе всё равно придется заполнить заявку. Ну, а теперь, когда я получила одобрение на использование этих эластичных лент, тебе, конечно же, тоже придется заплатить за них. Их три, они разных цветов и для разного уровня сопротивления…

  Далее сестра Уоллес продемонстрировала использование ленты, обвязав ей лодыжку и закрепив вокруг офисного стула. С такой позиции можно было выполнять несколько упражнений, как фронтальных, так и боковых. Так же можно было встать и тянуть ногу назад. Джеймсу было предложено начать с самого низкого уровня сопротивления (желтого) и затем увеличивать нагрузки.

  В этот день он не вышел на работу. Он совершил прогулку до комнаты на своих новых костылях, не зная, как реагировать на все это. Он чувствовал себя беспомощным и потерянным. Он позвонил родителям. Как и в отношении любой проблемы, что касается Свидетелей Иеговы, их вердикт был предсказуем: «Слушай, что говорит тебе Организация». Независимо от того, какой вопрос стоит на повестке дня, ответ всегда один и тот же: «Слушай, что говорит тебе Организация». Джеймс знает, что эта фраза заставляет каждого чувствовать себя белым и пушистым, потому что она освобождает от бремени ответственности за чьё-то духовное благополучие. Но в этом случае физическая травма лишь ухудшалась из-за пренебрежения и «слушания, что говорит Организация». Это не тот совет, в котором он нуждался, потому что Организация ошибалась.

  На следующее утро он просыпается от мучительной боли. Он принимает «Викодин» и крепко забинтовывает ногу. Он с трудом добирается до столовой, поскольку присутствие на завтраке обязательно. Чуть позже он пытается сделать упражнение на растяжку за своим рабочим столом. Это почти невыносимо, но он старается до слез. Он кладет локти на стол и упирается в них лицом. Ему хочется плакать. Ему хочется кричать от разочарования. Кто- то привстал со словами: «Эй, мне кажется, этому парню нужен настоящий доктор».

  К кабинке подошел Оскар:

  — Эй, шеф, что происходит?

  Джеймс поднимает голову и понимает, что он, вероятно, больше похож на краснолицего дебила во время тренировки с эластичной лентой, обвязанной вокруг лодыжки, и в слезах… нежели на хладнокровного и собранного компьютерного программиста, который обычно сидел за этим столом.

  — Ничего, Оскар. Я просто делаю то, что доктор прописал… глотаю эти пилюли и делаю своему колену еще хуже.

  — Я не понимаю.

  Джеймс объяснил ситуацию как можно спокойней, начиная с несчастного случая накануне.

  — Ты сказал, что это произошло вчера?

  — Да.

  — Ах, вот что. Это не был несчастный случай, связанный с работой. Любые дополнительные услуги должны запрашиваться по заявке.

  — Об этом мне все время твердят.

  — Ну, надеюсь скоро тебе станет получше. Я знаю, как трудно сосредоточиться, когда что-то болит.

  — Вот почему это со мной, — Джеймс встряхивает пузырек «Викодина».

  Оскар смеется и возвращается к своему столу. Джеймс не оставляет попытки выполнить упражнения, но в итоге это становится невыносимо. Он двигает коленом, чтобы убедиться, что не появилось новых хрящевых осколков. Он всё ещё не может объяснить невозможность стоять на ноге из-за ноющей боли в задней части колена.

  Встреча №3. Три недели спустя.

  В течение недели Джеймсу удалось обойтись только одним костылем. Нога плотно забинтована и в ней по-прежнему нет никакой силы. Сегодня он сидит у ножного тренажера с грузом, пытаясь заставить его двигаться, но не в состоянии вытянуть ногу, пока есть сопротивление. Так что ему остается просто глазеть на тренажер.

  Сестра Уоллес с удивлением смотрит на Джеймса, который не может справиться с грузом.

  — Как дела, Джеймс?

  — Сестра, прошло уже три недели, но стало только хуже.

  — Это невозможно.

  Джеймс подсел на «Викодин» и был раздражительным.

  — Нет, это именно так. У меня не было надлежащего ухода за коленом. И теперь становится всё хуже.

  — Джеймс, передохни. Я знаю, что тебе кажется, будто становится хуже, но на самом деле всё становится лучше. Ты уже передвигаешься с одним костылем.

  — Сестра, у меня боль сильнее, чем раньше. Мне требуется два часа на то, чтобы утром наложить лед. Я уже дважды отсутствовал на завтраке, но не пропустил работу, и мне уже выговорили из отдела экскурсий, что я паркуюсь слишком близко к зданию и занимаю места для посетителей. И я все время хочу орать, потому что мне очень и очень больно.

  — Ладно, ладно. Я знаю, что процесс исцеления может быть разочаровывающим. Я также буду следить за наличием болеутоляющих средств. Но, Джеймс, если это становится проблемой в твоем назначении как служителя Вефиля, ты мог бы подумать о возвращении домой, чтобы позаботиться об этом.

  Последняя часть предложения никак не укладывалась в голове. Ничего не делалось. Из-за постоянного принятия «Викодина» Джеймс уже не мог отличить реальное от предполагаемого. Он нуждался в людях, с которыми можно было бы вести конкретную беседу. И когда действие таблетки прекращалось, он испытывал сильнейшее, чем когда- либо, уныние. В такой момент обрушившихся на голову страданий, невозможно было не реагировать маниакально. Но не могло быть ничего более маниакального, чем вернуться домой и бросить Аарона. Это не вариант.

  — Если пересказать твои слова, то это несчастный случай, не связанный с работой, хотя все знают, что нужно делать, и я готов заплатить, и Вефиль умышленно затягивает процедуру и откладывает лечение. И если, в конце концов, это станет проблемой для моего служения в Вефиле, то я должен поехать домой?

  — Да.

  — Ты в этом видишь какой-то смысл?

  — Вефиль не предлагает тебе ехать домой, Джеймс. Я просто сказала, что такое может произойти. Позже.

  — Хорошо, спасибо за предупреждение. Но ты говорила, что я могу сделать сканирование и проконсультироваться, если заплачу за это сам.

  — Это невозможно. У вефильцев нет таких денег.

  — Сестра, пожалуйста, не исходи из предположений.

  — Ладно, ладно. На следующей неделе здесь будет брат, который проживает недалеко от Паттерсона и посетит нас на один день. Раз в месяц он делает объезды каждого объекта. Он настоящий врач, имеющий дело с суставами и прочим, и ты сможешь переговорить с ним. Я внесу тебя в его список. Однако сначала он примет тех, у кого травмы связаны с работой.

  Каждый раз, когда Джеймс посещает медицинскую комнату, у него создается впечатление, что он разговаривает с деревянными марионетками, у которых куриная память. Казалось нелогичным, чтобы кто-либо из людей придавал столь мало значения вопросу здоровья, и при этом целая организация боролась с любым благоприятным решением, — всё это обескураживало. Он сомневался, что врач окажется другим.

  Джеймс покидает физиотерапию и задерживается в медицинской комнате, чтобы заполнить заявку… третью по счету.

  Встреча №4. Месяц спустя.

  Это похоже на кабинет врача. Пахнет, как в кабинете врача. И в отличие от первого раза, когда он побывал в этой комнате, она будет функционировать как кабинет врача. Из-за медикаментов порой возникает рассеянность. Дело не в том, что он не осознает происходящего, а в том, что существует бесконечное количество эмоций, которые зарождаются и выходят наружу в любой момент времени без предупреждения. До этого момента он один раз накричал на Джейка и дважды на Аарона, даже запустив в гневе костылем. И из-за чего? Абсолютно беспричинно. Это эмоция, которая выходит наружу без какой-либо причины… а затем исчезает. Потом возникает волна стыда и вины, будто он одним ударом расправился с невинным младенцем. Такие чувства он испытывал и раньше, но теперь их мощь, как и несоответствие ситуации, стала совершенно неконтролируемой.

  Он кричал на людей, потому что никто не сделал бы того, чего он от них хотел. Поэтому возникал вопрос: чего он хотел от них? У Джеймса не было ответа. Это окончательно подрывало веру в свои силы. Эмоции всех окружавших его людей стали настолько интенсивными, будто перед ними стояли увеличительные стекла. И он реагировал согласно увеличенной проекции, но НЕ реальному выражению эмоций людей. И с каждой ошибкой возникало непреходящее чувство раздражения за неудачу. Он знал, что способен контролировать свои эмоции. Он сумел одновременно справиться и с миром Салона, и с миром Свидетелей Иеговы, при этом всё ещё переживая глубокую печаль по Олли. И сейчас он опять вспыхнет гневом, потому что Аарон проведет выходные с семьей в Согерти вместо того, чтобы терпеть в своей комнате пациента с биполярным расстройством, который, похоже, не в состоянии контролировать свои эмоции.

  И Джеймс не винил его. На самом деле, он… ревновал. Джеймсу хотелось убежать от всех. Порой у него возникали вспышки гнева, предмет которых был для него не ясен. В других случаях он испытывал сильнейшее головокружение и выходил из себя, задаваясь вопросом: «Как я сюда попал». Иногда он пытался перенастроить себя, но не знал, что делать со всем этим арсеналом эмоций. Невозможность понять чувства без контекста и жестокость без мотивации намного хуже, чем физические муки от травмированного колена.

  Врач входит в комнату. Он высокий, хорошо сложенный, лет, примерно, сорока.

  — Привет, Джеймс.

  — Привет.

  — Я просмотрел твои рентгеновские снимки месячной давности и сравнил с сегодняшними.

  — Я знаю, знаю… я должен заплатить за них.

  Он делает секундную паузу и старается утешительно улыбнуться Джеймсу:

  — Я полагаю, что финансы в данной ситуации не так критичны, как сама ситуация.

  Джеймс посмотрел врачу в глаза. Это был самый замечательный приговор, который он слышал за этот месяц. Занавес. Воздух в комнате исчез и Джеймс опустил голову.

  — Это то, что я пытался сказать весь последний месяц, и никто, кажется, не услышал меня.

  Врач слегка жестикулирует и старается говорить сочувствующим тоном:

  — Я профессионал. А эти братья и сестры здесь… они от всего сердца стараются сделать лучшее для тебя. Но они не всегда информированы так, как следовало бы.

  — За прошедший месяц с тех пор, как это произошло, я находился под действием «Викодина», который я сейчас…

  — Что? 750 миллиграмм два раза в день? Три раза в день?

  — Я не помню. Я просто пью их, когда начинается боль. Каждое утро я ложу на колено лед на пару часов. И мне снова требуется лед, когда после обеда я нахожусь за рабочим столом. Я все время пытаюсь делать эти дурацкие упражнения с эластичной лентой, чтобы убедиться в подвижности колена…

  — Стоп. Какие ленты?

  — Ты знаешь… эти растяжные ленты, разных цветов… Мне нужно самому за них заплатить, но физиотерапевт прописала эти упражнения…

  Джеймс показывает, как это выглядит. Врач встревожен и шокирован.

  — О, Иегова, помоги мне. — Он встает и выходит из комнаты.

  Джеймс не знает, что и думать. Это может быть хорошо, это может быть и плохо. Хотя это уже не имело никакого значения, поскольку всё хреново, и останется хреновым на всю оставшуюся жизнь. Он ощутил потрясение от грандиозности такого анализа на десятилетия вперед. Он попытался сосредоточиться: Давай, Джеймс. Держи себя в руках.  Кажется, у тебя появился кто-то, кто на твоей стороне. И у тебя нет никакого психического расстройства.

  Врач возвращается с той же крепкой сестрой, которую он видел в первый день после травмы, и с двумя рентгеновскими снимками в руках. Он помещает снимки на световое табло и включает его.

  — Сестра, Джеймс сказал мне, что проходил физиотерапию в течение этого месяца.

  — Да, с ним работает сестра Уоллес, как назначил врач. 

  Врач берет документ, ранее оставленный на стойке:

  — Но здесь ничего не сказано об эластичных лентах для упражнений на растяжку.

  — Он написал «физическая терапия».

  — Под этим можно понимать все, что угодно. Я хочу, чтобы ты посмотрела на это. 

  Он указывает ей на световое табло с рентгеновскими снимками:

  — Это колено Джеймса месяц назад. Это колено Джеймса несколько часов назад. Что ты видишь вот тут?

  — Да, это небольшое углубление.

  — Я о том же. Углубление, если хотите. Это кость, а не хрящ. Колено Джемса стало еще хуже, и никто ничего не делает.

  Он обращает свое внимание на Джеймса, уловив в нем страх, но не без доли облегчения.

  — Прекрати все упражнения сегодня же. Забинтуй ногу как можно туже и используй больше льда. Урежь дозу «Викодина». Джеймс, это будет тяжело и болезненно, но это необходимо сделать. До той поры, пока не будет назначен специалист.

  — Может быть, ты займешься этим, пока ты здесь? – нервозным голосом произнесла сестра.

  — Сестра, я юридически не имею права заниматься медициной в штате Нью-Йорк. Я приезжаю сюда, чтобы помочь, чем могу, но ему нужен местный специалист, причем как можно быстрее. Поэтому, если ты можешь, окажи мне услугу, сходи в клинику и назначь прием у любого специалиста, которого вы используете. Спасибо.

  Сестра совершенно ошарашена и кивает головой, прежде чем в спешке сорваться с места, захлопнув за собой дверь.

  Джеймс не знает, как реагировать. Ему хочется обнять брата. Ему хочется плакать. В конце тоннеля замерцал свет. Он мог бы снова ходить. Кто-то с мнением и авторитетом, наконец-то, встал и дал этому произойти. Это так освежает.

  — Спасибо!

  — Мне жаль, Джеймс, но это форменное сумасшествие. Месяц физиотерапии? Мне снова придется переговорить с этими братьями. Джеймс… Сходи к врачу, он запланирует и МРТ. После сканирования у тебя будет выбор. Я приезжаю сюда раз в месяц, так что приходи и держи меня в курсе, хорошо?

  — Хорошо.

  Он говорит это с улыбкой. Прошел уже месяц с той поры, как он улыбался. Прошел уже месяц с той поры, когда он чувствовал благодарность и признательность. Теперь он снова это чувствует. И он не перестает улыбаться.

  Встреча №5. Спустя шесть недель.

  Через две недели после визита к врачу, приехавшего из Паттерсона, Вефиль оказался достаточно любезен, чтобы транспортировать Джеймса к местному ортопедическому специалисту. Это был невысокий, громогласный, пожилой мужчина.

  — Ты хочешь сказать, что с этой проблемой ты уже ходишь шесть недель?

  — Мне потребовалось две недели, чтобы просто получить назначение к врачу.

  — Джеймс, мне не хочется говорить тебе это, но у тебя нет никакого плавающего хряща… Я могу почувствовать это, когда поворачиваю твое колено. Но что-то не так с твоими связками. Именно поэтому у тебя такая резкая боль за коленом.

  — Вау.

  — Я выписываю тебе МРТ немедленно, и будем решать по поводу операции.

  — Доктор, смотрите, люди на Ферме начнут откладывать и чинить проволочки. Пройдет еще месяц, прежде чем мне сделают МРТ.

  — У тебя нет никакого месяца. Это необходимо сделать в течение ближайших дней.

  — Тогда, пожалуйста, пообещайте мне, что вы сообщите им о серьезности ситуации, иначе я не смогу позаботиться об этом.

  Врач непонимающе посмотрел на Джеймса, как будто он говорил на другом языке.

  — Нет, нет, нет, нет, нет, как такое возможно.

  Встреча №6. Два месяца спустя.

  Одного из братьев, который по утрам завтракает за столом с Джеймсом, зовут Фрай – высокий, черный, спокойный человек с мягким взглядом и добрым смехом. Он также работает в медицинском отделе, и однажды утром даже посетовал на медлительность рассмотрения заявок.

  Через две недели после визита к «внешнему» врачу, брат Фрай позвал его в медицинский кабинет для беседы. Джеймс пошел с тростью, всё ещё испытывая боль и пытаясь жить без «Викодина». Он стучится в дверь и входит в кабинет.

  — Джеймс, доброе утро! Почему бы нам не присесть на этот диван?

  Джеймс садится, и брат Фрай хватается за документ и кладет его на противоположную сторону дивана.

  — Когда я смогу пройти МРТ?

  — Ну, Джеймс… Я разговаривал с бруклинским Вефилем и другими братьями, пытаясь понять, что мы можем сделать. Мы все чувствуем, что, поскольку инцидент не был связан с работой, было бы лучше, если бы ты позаботился об этом самостоятельно и просто взял отпуск.

  — Ты, должно быть, смеёшься надо мной.

  — Если бы, но это не та ситуация, с которой мы хотели бы иметь дело. В этом районе есть несколько хороших больниц. Например, хорошая больница в Кингстоне, или в Мидлтауне.

  — Но у меня нет страховки. Как я…

  Джеймс ощутил волну неконтролируемой паники. Он делает несколько глубоких вдохов.

  — Все хотят, чтобы я поехал домой?

  Брат Фрай смотрит на свой документ и затем сочувственно возвращается к Джеймсу.

  — Были некоторые проблемы с тобой и твоей эффективностью в Компьютерном отделе и, похоже, проблема с тобой и твоим соседом по комнате.

  — Я не могу хорошо работать, когда мне больно.

  — И ты сказал, что не принимаешь болеутоляющее.

  — Потому что оно вызывает привыкание, и доктор сказал мне уменьшить дозу.

  — Тем не менее, обезболивающее убивает боль, и если ты их не принимаешь, то это твое решение. Если в результате этого ты пропускаешь завтрак или не в состоянии выполнять работу из-за боли, мы не можем тебе помочь.

  — Я не верю в это. А что не так с моим соседом по комнате?

  — Они не предоставили мне об этом никакой информации. Это говорит лишь о том, что вы оба пропустили слишком много встреч.

  — Он был расстроен. Мы же соседи по комнате. И переносим болезнь сообща.

  — Я просто говорю тебе, что мне известно. (Пауза) Джеймс, могу я дать тебе важный совет?

  — Конечно.

  — Я бы предложил тебе справляться со всем этим дома, а не здесь.

  — Это значит, что я должен написать письмо о том, что я покидаю Вефиль, а потом ждать еще 30 дней, чтобы была возможность уехать.

  — Это всё равно будет быстрее, чем ожидать чего-то от нас, и легче, чем пытаться разрешить ситуацию здесь.

  Брат Фрай мог наблюдать на его лице… потерю, безнадежность, порожний воздух, который выходил из его души прямо через глаза. Это оно. Он покидает Вефиль. Он возвращается домой, потому что у него травма, с которой никто не хочет связываться, и им потребовалось два месяца, чтобы сказать это.

  Он должен покинуть Вефиль.

  Ещё хуже… он должен покинуть Аарона.

  Жизненный цикл вефильца довольно прост. Он начинает работу в Вефиле и через 90 дней проходит рассмотрение. Если рассмотрение положительное, то добровольцу нужно будет отработать минимум один год. После окончания года нет никаких фанфар, подтверждений или уведомлений. Вефиль Инкорпорейтед считает, что он продолжит работу по умолчанию. Однако, если кто-то хочет уйти, ему необходимо написать письмо о намерениях своему надзирателю. Оно рассматривается как «уведомление за 30 дней». В случае, если кто-то отлучен (лишен общения), или по иной причине, требующей немедленного освобождения помещения, братьям предписывается собрать все вещи в комнате, погрузить их на поддон и увезти.

  Первым среди друзей, кто решил покинуть Вефиль, стал Джейк. Он передал свое письмо вскоре после инцидента с коленом Джеймса. Джейк переживал нелегкий период в связи со своей работой. К разносчику в Вефиле предъявляются немалые требования, и каждый отдельный предмет на столе в столовой должен соответствовать определенным «вефильским стандартам». Обслуживание каждого места, доставка еды, как наливать воду и сколько можно перелить – всё тщательно регламентировано. У Джейка артистичный, веселый, игривый свободный дух, и для него немыслимо связывать себя столь дотошным и мелочным трудом. К тому же у разносчиков продолжительный рабочий день, им надо приступить к работе до завтрака и остаться на уборку после ужина. Они едят позже всех, и, хотя им предоставляется дополнительное время, чтобы компенсировать отработанные часы, получается так, что пока другие работают, им абсолютно нечего делать.

  Первым, к кому он обратился в связи со своими эмоциональными терзаниями, стал Джеймс.

  — Чувак, тебя как будто подменили. Похоже, твои нервы ни к черту.

  — Они до сих пор ни к черту.

  Джеймс никак не мог совладеть со своими эмоциями. Отъезд из Вефиля такого талантливого иллюстратора и художника-портретиста, как Джейк, вызывал лишь глубокую сердечную тоску.

  — Похоже, я следующий, — сказал Джеймс, когда отправлял его в аэропорт.

  После встречи с братом Фрайем он понял, что может уйти… по-настоящему. Хотя такое понимание еще не полностью дошло до сознания.

  Аарон был изумителен, поскольку смиренно переносил биполярные всплески, контролируя и дисциплинируя человека с приступами бешенства. «Викодин» разрушил весь инструментарий сдерживания эмоций, без которого невозможно решить ни одной задачи, — от потребности обнять до приготовления яичницы на завтрак. Джеймс ненавидел ситуации, которые он не мог контролировать. Заключенные в нем эмоции были обширны, и без надлежащей модерации и сдерживания, они могли совершать путешествия в пространстве, нанося колоссальный ущерб.

  На всякий случай, он всё ещё хранил бутылочку «Викодина». Передвигаться по лестнице крайне затруднительно, стоять тяжело, но, по крайней мере, теперь он может ходить по ней с помощью трости. Он понимает, что обязан Аарону… всем. За последние два месяца Джеймс никогда не открывал такую гамму эмоций ни одному человеку, кроме Аарона. Он никогда не был так близок ни к кому, раскрываясь эмоционально и физически. Он никогда не заботился о чьём-либо благополучии так сильно, как он заботился о нем.

  Но с болеутоляющими таблетками все это несуразно и неустанно обрушивалось на голову Аарона.

  Пришло время попрощаться, извиниться и сказать Аарону, что, похоже, он отправляется домой.

  Он бронирует столики в «Mohonk Mountain House», где предлагается сезонное меню по 75 долларов за порцию. Аарон возвращается с работы домой и Джеймс рассказывает ему о планах на вечер. Аарон присаживается… он изумлен и потрясен. Он весьма взволнован, чего Джеймс не замечал в нем последние месяцы.

  Обеденный холл находился у озера, элегантное помещение из резного дерева с большими величавыми окнами, открывающими умопомрачительный вид на заходящее над долиной Гудзон солнце. Столик на двоих располагался в самом углу, и каждому предоставлялось три блюда из меню.

  После ужина они прогулялись по огороженным деревянным настилам, проложенным вдоль водной глади. Во время еды они мало говорили, зато улыбались, и впервые после травмы энергия над столом, наконец-то, нашла равновесие.

  Джеймсу нужно отдохнуть от ходьбы. Здесь есть небольшие укромные уголки со скамейками над водой. Они присаживаются на одну из них. Аарон сидит непривычно близко к Джеймсу. Он ощущает успокоение.

  — Я не могу себе представить ничего менее похожего на Вефиль, чем всё, что происходит.

  — И это прекрасно. Я должен извиниться перед тобой за свое поведение и поблагодарить тебя за терпение.

  — О, Джеймс, всё нормально. Я знаю, что это было тяжело.

  — На этой планете нет никого, кому бы я хотел причинить боль, но я всё-таки причинил тебе боль своими словами…

  — Джеймс, прекрати. Ты делаешь еще тяжелее.

  У него появилось ощущение, что они разговаривали в двух разных измерениях.

  — Почему я делаю тяжелее?

  Аарон вздохнул, и, опустив глаза, произнес:

  — Они собираются меня выселить.

  — Куда? Из Вефиля?

  — Нет, из твоей комнаты. Они сказали, что мы крайне негативно влияем друг на друга. Они сказали… — Аарон делает секундную паузу и в его глазах появляются слезы. — Это тяжело. Они сказали, что если я не выселюсь сам, то они отправят меня домой.

  Джеймс ошеломлен. Он злится, и в то же время отказывается верить в происходящее. Его эмоции колеблются между чувством предательства, поскольку Аарон ничего не сообщал ему до этого, и чувством негодования, поскольку против таких вещей невозможно молчать. Аарон может наблюдать мощное столкновение двух нахлынувших эмоций, терзающих его друга изнутри, но пытается продолжить:

  — Я не хочу съезжать. Ничто во мне этого не хочет… пожалуйста, поверь мне. Но если это означает остаться в Вефиле, у меня не остается выбора.

  Джеймс сосредоточенно вглядывается в окружающее их водное пространство и постепенно успокаивается, беря контроль над чувствами.

  — Ты думаешь, это Бичман?

  — Да, я так думаю. Я имею в виду, что брат Келли чувствовал себя довольно некомфортно в беседе.

  — Как это понять?

  — При всех предыдущих беседах он выглядел действительно обеспокоенным, как будто пытался оказать мне поддержку. Но в этот раз, не имея ни фактов, ни какой иной информации, он просто передал мне сообщение. И еще он говорил об участии во встречах собрания, так что…

  Джеймсу хотелось встать и бороться, но в нем уже не осталось борьбы.

  — Я не могу в это поверить. Все эти мелочные дрязги, которые распространяют о Бичмане… Я всегда искренне поражался, почему люди настолько напуганы им.

  Аарон сидит совсем близко к Джеймсу, и по его лицу стекают слезы:

  — Я не знаю, что делать, Джеймс. Мне хочется встать перед ними и сказать: «Вышвырните меня пинками под зад, если вам этого хочется, но не делайте этого из-за какого-то мнения непонятно кого».

  Джеймс обнимает Аарона:

  — Вау, это новый Аарон. Дерзкий. Мне это нравится. Мне это нравится гораздо больше, чем новый Джеймс.

  — Наводящий ужас. Но это не так уж и плохо.

  — Аарон, пожалуйста. Я знаю, что это было ужасно. Я и сам на себя злился.

  — Всё нормально, — говорит он, потирая спину Джеймса.

  — Я стараюсь не принимать больше таблеток от боли в надежде сбалансировать всё это, но это медленный процесс, и он влияет на мою работу… так что… — Джеймс на мгновение переводит дух. — Из-за колена… мне дали понять, чтоб я должен вернуться домой?

  — Что?

  — Это была травма, не связанная с работой, поэтому мой выбор состоит в том, что либо я беру отпуск, чтобы позаботиться о себе, либо отправляюсь домой. И в отпуске у меня не будет достаточного количества времени, чтобы сделать операцию на колене.

  Аарон обнимает Джеймса за плечи и притягивает к себе:

  — Мне очень жаль.

  Джеймс прижимает свою голову к груди Аарона:

  — Если бы всё могло подождать, я бы уехал через месяц, и комната стала бы твоей.

  В ударах бьющегося сердца Аарона Джеймс почувствовал, что вибрирующее напряжение взрыва угасает. В голове всё вопило и стонало… ударяя случайных прохожих своей тростью, чтобы выявить некоторую энергию, равную уровню досады и безысходности, которые он испытывал. Он в слезах, но держит себя в руках, как никогда прежде.

  Он поднимает голову, и Аарон опускает свою руку.

  — Это разорвет меня изнутри.  Ты не можешь покинуть комнату. Только не сейчас. Подожди месяц.

  — Нет, я не могу.

  — Пожалуйста! Скажи им, что собираешься подумать об этом и пережди месяц.

  — Я уже сказал им, что уйду.

  — Зачем?

  — Не сердись. У меня не было выбора… точно так же как и у тебя не было выбора.

  — Я имею выбор, который на самом деле ни к чёрту. 

  Аарон смотрит на Джеймса:

  — Пожалуйста, знай, что я не хотел, чтобы это случилось.

  Джеймс вглядывается в глаза Аарона и выдыхает:

  — Я верю тебе. Прости.

  — А тебе не кажется, что эти два эпизода взаимосвязаны?

  — О… да. Аарон, такая бурная вспышка неспроста. Я бы хотел остановить время и наслаждаться каждым моментом, чтобы знать, насколько прекрасной может быть жизнь.

  Аарон сморщил лицо:

  — А можем мы сохранить момент, который был несколько месяцев назад?

  Джеймс улыбается:

  — Да, это лучшая идея.

  Аарон приближается совсем близко к Джеймсу и хватает его за руку:

  — Мне это тоже очень понравилось.

  С этими словами он положил голову на плечо Джеймса.

  Близкий, интимный момент напротив курортных огней и очерченного кругом озера… люди, проходящие мимо, улыбающиеся, понимающие, чуждые дискриминации. Это был момент совершенного мира, стоящий против разразившейся штормовой бури такого масштаба, с которым он никогда не сталкивался. Это был глаз бури, и это было умиротворение и покой, подушка облаков вопреки холодному бетону Вефиля Бичмана.

  — Разве ты не чувствуешь бесстрашия в том, что прилюдно выражаешь свои чувства?

  Аарон выпрямляется, расплывается в улыбке и показывает жестами:

  — Что? Это единственное место, где вефильцев не может быть по определению. Немногие Свидетели могут заплатить 75 баксов за еду. Так что…

  Он снова приобнял Джеймса, всё с той же улыбкой привлек его к себе и поцеловал в щеку.

  Джеймс смеется:

  — Мы здесь находимся всего в 8 километрах от Вефиля и при этом в отдалении на миллион километров.

  — Мы всегда были в отдалении на миллион километров.

  — Да, но мы были в отдалении на миллион километров вместе.

  — Да. И мне это очень по душе.

  Джеймс пытается взглянуть Аарону прямо глаза. Это непросто.

  — Аарон, я хочу сказать с самым искренним и чистым сердцем, что я без остатка и по- настоящему тебя люблю.

  — Спасибо, потому что я тоже тебя люблю. Ты единственный человек, которого я прочувствовал и без которого не смогу жить.

  — Как, черт возьми, нам теперь быть?

  И вот они перестали говорить, чтобы впитать в себя окружающую природу, великолепие ландшафта, воздух, друг друга. Ничего изменить было уже невозможно… они оба это знали. Они хотели бороться, но не было ничего, чем можно было бы противостать… это всё равно, что скрести себе путь в монолитном кубе без окон и отверстий.

  На следующий день Джеймс подготавливает письмо о своем намерении покинуть Вефиль.

  Фермы Сторожевой Башни владеют различными жилыми постройками и фермерскими амбарами, разбросанными по приобретенным территориям, поскольку Вефиль скупает все больше и больше собственности в течение многих лет. Либо эти здания никто не трогает, либо они ремонтируются для определенной цели. Аарона отправили в одиночную спальню-обитель в небольшом белом фермерском доме на Стин Роад, почти на километр дальше от основных зданий Фермы Сторожевой Башни, чем и без того далекое «Строение А». Теперь ему требуется в два раза больше времени, чтобы попасть домой, и ему приходится ловить попутку, чтобы успеть на завтрак.

  Аарон пытался восстановить вид А314 в своей комнате, но, тем не менее, по-прежнему было холодно, изолировано и одиноко… и каждый мог заметить сокрушенность на его лице. Он пытался улыбаться и смеяться, но огонь, который он удерживал в своей груди, начинал охладевать.

  Через неделю после того, как его письмо было представлено на рассмотрение, Джеймса пригласили на заседание судебного комитета. Никакой информации дано не было, просто записка, которую принесли в комнату, и больше ничего. На следующий день в назначенное время он подошел к комнате для заседаний и открыл дверь. Внутри находились три старейшины, которых он никогда не видел, сидевших полукругом. У каждого блокнот, ручка и одна или две папки для документов. Стул в середине, предположительно для Джеймса.

  Брат №1: Брат Перес, пожалуйста, садись. Он садится на место и кладет трость на пол.

  Брат №2: Как твоё колено?

  — Не очень хорошо. У меня плавающий хрящ и скрученное сухожилие. Это очень больно, и убивающее боль средство лишь привело к нервозному состоянию.

  Брат №3: Когда у тебя произошел этот инцидент?

  — Более двух месяцев назад. Мне пришлось позаботиться об этом и вернуться к работе.

  Брат №3: И это был несчастный случай, связанный с работой? Я не получал никаких документов на этот счет.

  — Я понимаю, что если бы это было связано с работой, то была бы оказана помощь. Поскольку это не так, мне приходится месяцами обходиться без лечения.

  Брат №1: Джеймс, я могу сказать, что ты расстроен этим. И в твоем письме в Вефиль, предупреждающем нас о твоем 30-дневном уведомлении, мы можем видеть точно такую же злость.

  — Братья, я, конечно же, не намеревался проявить какую-либо злость. Но как иначе прикажите реагировать на полнейшее отсутствие беспокойства о моем здоровье? Никому, кажется, нет дела до того, что у меня ужасная боль из-за небольшого осколка, перемещающегося каждый раз, когда мое колено в движении.

  Брат №2: У тебя было несколько недель физиотерапии. Почему ты не поднял этот вопрос тогда?

  — Я с первого же дня, как только попал в медицинский кабинет, просил сделать МРТ и встретиться со специалистом-ортопедом. Всё, что я получил, это упражнения с эластичной лентой и нескончаемый поток «Викодина».

  Брат №1: Хорошо, мы дойдем до этого совсем скоро, потому что твоя дозировка находится на опасном уровне. И недавно ты попросил ее увеличить.

  — Нет, я не делал этого.

  Брат №1: Ты пришел, чтобы жаловаться на боль?

  — Потому что это больно, и лучший выход избавиться от боли – исправить проблему, а не покрывать ее болеутоляющим. Брат Фрай знает об этом.

  Брат №2: Хорошо, мы сейчас дойдем до этого. Давай сначала поговорим о твоей посещаемости завтрака, которая, как тебе известно, является обязательной.

  Любой разговор, который он имел с любым вефильцем после несчастного случая… и всё сызнова. Из-за характера судебных комитетов, основное внимание фокусируется не на фактах или справедливости, но на отношении и покорности человека перед структурой Организации Иеговы. Два человека могут совершить один и тот же грех (прелюбодеяние, к примеру, считается "естественным" грехом). Один человек может прийти на судебный комитет, исполненный раскаяния и готовый поведать обо всем, что произошло. Другой тоже может прийти, признать свою неправоту, но отказаться сообщить детали сексуального акта, заявив, что это «не их дело». Такого человека лишат общения за его отношение и нежелание сотрудничать со старейшинами в раскрытии всех интимных подробностей.

  В Вефиле каждый должен стремиться к единству и сплоченности. Отсюда свойственное военным требование слушаться каждого начальника, неважно, прав он или нет. Вызвало беспокойство тот факт, что Джеймс сопротивлялся указаниям медицинского персонала, а его настойчивость в поиске альтернативного лечения выявляла отсутствие гибкости в работе с братьями и сестрами из медицинского отдела. Конечный результат приема болеутоляющих средств показывал его неспособность оставаться здравомыслящим в данных обстоятельствах. Возникший вследствие этого гнев и разочарование рассматривались как отношение, не подобающее величавому облику вефильского работника. И хотя его эмоции могут быть оправданы, но их выражение считалось подрывным и опасным.

  Поскольку всё это было представлено настолько примитивно, Джеймс пришел к заключению, что он не согласен с братьями буквально во всем.

  — Вы правы, я сердит, неразумен и разочарован. Я хочу поехать домой, чтобы обеспечить уход за коленом.

  Брат №3: А как твое сердце?

  — Разбито. Я действительно надеялся остаться здесь подольше, а теперь я поеду домой, потому что никто не желает иметь ничего общего с этим несчастным случаем. Мое сердце полностью разбито.

  Итогом комитета стало решение не удерживать Джеймса в Вефиле на полные 30 дней. Вместо этого они попросили его уехать. Ему было предписано освободить комнату к четвергу. Тем не менее, они согласились на пятницу, если вдруг он не успеет за эти дни решить все свои дела.

  — Джеймс… — произнес потрясенный этой новостью Аарон, почти не дыша. — Но ведь это так скоро.

  Они сидели в комнате Аарона на футоне, бок о бок друг к другу.

  — Мне так жаль.

  — Говоря техническим языком, меня «попросили уехать».

  — Что за херня? Они даже не позволили тебе, чтобы этот уход был твоим. Это ты сказал им, что уезжаешь, а не они.

  — Они попросили меня уехать поскорее из-за моей позиции. И это дело прикончило меня, потому что они все записывали на бумагу и оправят это обратно в собрание.

  — Проклятье!

  — Я боролся, Аарон, я действительно боролся. Но это бесполезно. Чем сильнее я борюсь, тем хуже мои позиции.

  — И что ты собираешься делать?

  Как и в отношении многих других проблем прошлого месяца, Джеймс был настолько поглощен эмоциональной стороной происходящего, что не в силах понять, как следует действовать. Но нельзя было допускать такой концовки.

  Аарон обнял его, и они застыли, с трудом сознавая, что это могут оказаться последние дни, когда они вместе. Неспособность принять жизнь без другого человека, будучи в этом месте, — это то, с чем они не хотели столкнуться. Джеймс справлялся с этим, но теперь всё… иначе. Аарон действительно спас Джеймса от губительной «викодиновой» зависимости. Сердце Джеймса было очаровано такой любовью… но отныне, помимо этого, есть уважение и честь, верность и благодарность, что превосходит любые романтические желания, которыми Джеймс наслаждался. Это уже не о сексе и ласках… это о ярком маяке доброго и достойного человека, чей свет мерцал и темнел с каждым днем. Такого не может произойти.

  Джеймс настолько поглощен своими чувствами, что не способен понять, что ему надо упаковать все вещи в комнате и уложить в свою крохотную машину, чтобы через трое суток отправиться в Техас, где живут его родители. Ему предстоит физически удалить себя из Фермы Сторожевой Башни, от друзей, которых он нашел, от веселья в Городе, его работы, братьев и сестер в Согертисе, и всех, кого он знал… и оставить Аарона, единственного человека, открывшего ему такое множество самых разнообразных аспектов, которые способны пленить другого человека.

  Он не знает, как отпустить.

  Эпохи художников и поэтов, выходя из земных глубин, начинают вопиять в его ухо обо всех их муках и потерянной любви, сотрясая землю своим воплем. Это… разбитое сердце. Оба парня ощущали две разделенные версии одного и то же одновременно. Это такое чувство, будто душа вырвалась наружу через самое сердце. Это больно.

  Это больно... очень.

  — Я поеду с тобой.

  — Нет. Не делай этого.

  — Да, я поеду.

  Они быстро покидают столовую. Аарону нужно успеть вернуться на работу, а Джеймсу ещё требуется упаковать вещи. Он не хотел откладывать то, что становилось очевидным, но если Аарон что-то задумал, его трудно переубедить.

  — Ты не можешь поехать со мной.

  — Смотри. У меня есть четыре дня отпуска. Мы отправляемся в четверг, едем, прибываем в субботу. И я смогу вернуться самолетом в понедельник. А Нейл заберет меня из аэропорта после работы.

  Джеймс замирает. Это не такой уж и плохой план. На самом деле, это звучало как замечательный план.

  — Хорошо. – Джеймс с усмешкой признает свое поражение. – Я спрошу у своих родителей, и если им удастся найти дешевый рейс, тогда… да… ты сможешь поехать со мной.

  Аарон обнимает Джеймса одной рукой:

  — Ладно, я найду тебя позже.

  — Увидимся.

  Он направляется вверх по лестнице в Компьютерный отдел, в сектор, расположенный в противоположной стороне здания от его рабочего места. В конце ряда кабинок, в офисе преимущественно желтовато-красного цвета с элементами темного дерева, восседал брат Бичман. Джеймс не успел посетить встречи в своем собрании, чтобы должным образом попрощаться с братьями и сестрами, с которыми он разделил последние полтора года. Поэтому он написал персональные записки всем семьям, которым он был признателен, поблагодарив их за удовольствие присутствовать на их собраниях, и кратко объяснив свой отъезд тем, что ему требуется уход за коленом.

  — Джеймс, войди. Закрой дверь и садись.

  — Спасибо, что согласился встретиться со мной.

  — Я смотрю, ты всё ещё с тростью.

  — Да, у меня по-прежнему травма колена. Я хотел сообщить, что покину Вефиль в четверг.

  — Мне известно об этом.

  — Известно?

  — Да.

  — Хорошо. К сожалению, я был не в состоянии увидеться с кем-то из собрания, поэтому, пожалуйста, не мог бы ты раздать эти записки братьям и сестрам, и передать мои слова искренней благодарности всем в Согерти? Я был бы очень признателен.

  Брат Бичман берет открытки и откладывает их в сторону.

  — Ладно.

  — И, конечно, поскольку я являюсь служебным помощником, то хотел бы попросить тебя отправить письмо моему собранию с твоей рекомендацией.

  Брат Бичман не изменил выражение лица и даже не шелохнулся.

  — Не знаю. Ты полагаешь, что будешь рекомендован в качестве служебного помощника?

  Джеймс ошеломлен. Было трудно определить, задает ли брат Бичман свой вопрос всерьез или же это просто шутка.

  — Надеюсь, что да. Я не вижу причин, чтобы не рекомендовать меня.

  — Джеймс, если ты не знаешь, почему тебя не стали бы рекомендовать служебным помощником в твоем родном собрании, то тогда мне нечего тебе сказать по данному вопросу.

  — Я не понимаю. Какой вопрос не обсуждался? Ты не говорил мне и не отчитывал меня ни по какому поводу. Больше всего тебя беспокоила моя работа в Зале конгрессов.

  — Все хорошо, Джеймс. Ничего более я тебе сказать не могу. Твой совет старейшин получит наше письмо.

  — Тогда ладно.

  Джеймс встает и протягивает брату Бичману руку. Брат Бичман сначала смотрит на нее и только потом пожимает.

  — Желаю удачной дороги.

  — Спасибо.

  Покидая офис, он старался сохранить мышление здравым, при этом оставаясь в абсолютном неведении. Может быть, что-то они не обсуждали со мной. Это могло касаться посещения встреч. Действительно, как оказывающие помощь старейшинам в собрании, служебные помощники должны проявлять отличную посещаемость и активное участие во встречах. В период между работой в Зале конгрессов и травмой колена его посещение собраний было далеко не идеальным. Но опять же, никто не говорил с ним по этому поводу лично.

Он вспоминает свою беседу с братом Фрайем, который упомянул о посещаемости.

  Из-за этой ситуации он чувствует приступ тошноты, но старается успокоить себя мыслью о том, что «ничего хуже они уже сделать не смогут», чтобы не терять концентрации. У него есть всего несколько часов, чтобы запаковать вещи из своей кабинки и попрощаться с работой, а затем продолжить сборы у себя в комнате.

  Он вспоминает о семье. Бланш и Стив переехали из Розенберга в их родной город Рефухио вскоре после того, как Джеймс отправился в Вефиль. В Рефухио не хватало возвещателей для обработки территории в Синтоне, штат Техас, поэтому пара поехала в то собрание. А это означало, что какому-то незнакомому старейшине, с которым придется столкнуться Джеймсу, Бичман отправит письмо-осуждение. А так как этот район расположен недалеко от Корпуса-Кристи в Техасе, то Аарону придется вылетать с небольшого аэропорта по направлению в Нью-Йорк, а затем пересесть в машину, чтобы успеть на работу. Бланш нашла нужный рейс за считанные часы.

  Спустя два дня все, что возможно было впихнуть в маленький «Форд Эспайр», находилось уже там. Аарону дали отпуск, хотя это было всего лишь короткое сообщение. Джеймс попрощался с немногочисленной группой друзей, которые пришли проводить его на закате солнца. Нейл преподнёс Джеймсу длинное напутственное письмо. Объятия. Улыбки. «Приезжай в гости». «Мы приедем в Техас, чтобы увидеть тебя».

  Сентиментально. Волнительно. Очень эмоционально, но обрамлено поверхностными любезностями, чтобы дать надежду и радость, независимо от того, соответствуют они реалиям или нет.

  Покидать красный кирпич и белые колонны не просто. Здесь прошли полтора года жизни. Он многого достиг… получил продвижение в Компьютерном отделе, повстречал людей со всего мира, влюбился и повредил колено. Он видел смены сезонов и их потрясающее влияние на окружающий ландшафт. Так много произошло в совсем крошечной комнатке с видом на въездные ворота. Влияние, которое имеет конкретное место на кого-то, с признанием как хорошего, так и плохого, в своем общем понимании называется домом… и А314 стал его домом.

  Они уехали в среду вечером, и сразу же Джеймс почувствовал, как сильно и непроизвольно бьется сердце в его груди. Он так благодарен, что Аарон рядом с ним, но истина в том, что теперь им предстоит идти своими собственными путями. Эта поездка – всего лишь отчаянная попытка отложить неизбежное, и так не просто обернуться назад, чтобы разобраться во всех запутанных нюансах его любви к Аарону. Простое слово «любовь», перемешанное с перипетиями человеческого сердца и той непринужденностью, которую они оба демонстрируют, представляет собой мощную смесь, которую невозможно держать в себе.

  Первой проблемой стал снежный ураган, поразивший Пенсильванию. Маленькая машина, даже с учетом ее веса, с трудом могла оставаться на дороге. Джеймс не мог ничего разглядеть перед собой, и машина была настолько перегружена, что рассмотреть что-то позади тоже не представлялось возможным. И с обеих сторон сплошная белая пелена. Единственный выход — ползти на скорости менее 10 км/час. Их несколько раз заносило на обочину. Наконец, они преодолевают полосу бурана и проезжают довольно значительное расстояние, прежде чем остановиться на ночлег.

  Джеймс хотел физического прикосновения с Аароном, но между ними оказалась неловкая дистанция. И это вызывало смешанные чувства. Да, Аарон делает все правильно. Это могло стать их последним рандеву, и было бы гораздо мудрее использовать его, чтобы устранить в сердце определенные уровни во взаимоотношениях. Аарон прав. Необходима дистанция. В ту ночь они спали на двух отдельных кроватях.

  Коллизия состоит в том, что они оба желали делать доброе для Организации Иеговы. Аарон настроен поступать так в Вефиле, а Джеймс переждет необходимое время, чтобы восстановить свой статус служебного помощника, и у них всё сложится хорошо. То, что произошло между ними, было весело и волнующе, утешительно и сексуально… но пришло время двигаться дальше.

  Пришло время взрослеть.

  Они проснулись в отличном настроении в прекрасный, ясный, солнечный день. Ребята позавтракали, сделали остановку в «Волмарте», чтобы купить в дорожную поездку «сатанинскую» музыку и что-нибудь перекусить, заправили автомобиль и двинулись дальше по шоссе 81 до Ноксвилла.

  Вот и нет Вефиля. Нет Бичмана. Нет обсуждений будущих планов, прошлых ошибок и нынешних реалий. Это просто двое парней, двое улыбчивых друзей, колесящих по Соединенным Штатам, и их волосы разлетаются в разные стороны от дуновения ветра, летящего в открытые окна. Американа – временами это зрелище талантливо преподнесенной простоты. Останавливаешься ли ты у шутливо декорированного фруктового ларька в Вирджинии или на блошином рынке вдоль трассы в Теннесси, нет ничего, что не возбуждало бы двух искателей приключений в их поиске наслаждений по всей стране.

  На вторую ночь Джеймс оставляет Аарона в покое, напоминая себе, что ему предстоит разорвать еще несколько звенящих струн сердца. Это очень нелегко. В конце концов, после просмотра телевизора, Аарон ложится спать рядом с Джеймсом. Они не касаются друг друга и не дарят объятий. Сейчас им это не нужно. Они не смогли бы это сделать, даже если бы захотели. Флюиды, которые исходят от того, кто находится в непосредственной близости – это отрада, превышающая любое разделение на «гей» или «натурал». Аарон – не любовник и это не развод. Аарон – человек, дарующий энергию, на которую Джеймс прекрасно реагирует. И очевидно, что Джеймс отдает энергию, на которую прекрасно реагирует Аарон. И в такой уютной атмосфере Аарон погружается в сон.

  Романтическая сторона его сердца, кажется, подобна угасающей памяти о детстве, потерянном в торнадо. А в настоящем есть солнечный цветок, спящий в полумраке, хрупкий и тонко очерченный линиями, и все усилия подогнать это под какую-либо четкую классификацию терпят провал. Они были лучшими друзьями, и их близость не подпадала даже под определение «семья». Этот человек, спящий рядом с ним, — солнечный лучик, застывший в его улыбке, радость, которую он приносит людям, — она была очевидна даже в заботе о комнате… он не должен быть геем или натуралом… он просто должен быть. Его польза для мира превыше любых ярлыков, которые могут навесить на него общество или Организация. Это, вне сомнений, гораздо более существенно, нежели любые ярлыки, которые — и Джеймс чувствовал это — навесят на него.

  Но отныне всё должно быть разделено на составляющие. Секс, экспериментирование и всю прочую гей-хрень нужно удалить и больше не упоминать о ней. Но к несчастью, когда кто-то удаляет секс, экспериментирование и прочую гей-хрень… по-прежнему остается невероятная любовь лучших друзей, и умиротворение, когда они спят рядом друг с другом. Аарон – это просто человек, у которого есть сердце. Джеймс – это просто человек, у которого есть сердце. Два человека, которым нет дела до воспаленной страсти или безнравственных мыслей. Может быть, они просто прекрасно сосуществовали вместе, даруя энергию этой планете.

  На следующий день они преодолели последний участок шоссе под грохот музыки и настолько громкое пение, на которое они вообще были способны, словно отпугивая своим вокальным напором боль и реальность, с которыми им предстоит столкнуться.

  Они много смеются, но вот уже на подходе Хьюстон… К тому моменту, когда они завершили путь, проехав более трёх тысяч километров до техасского Рефухио, они уже утомлены сердцем, утомлены духом, утомлены любовью и готовы отпустить.

  Они останавливаются у небольшого белого, одноэтажного, каркасного дома в закоулке, недалеко от дома его бабушки и дедушки. Его сердце трепещет от волнения. Мама и папа счастливы возвращению сына и обнимают его… и интересуются состоянием ноги. Бланш устраивает пиршество и они садятся за стол. После ужина она показывает Аарону фотографии маленького Джеймса. Стив рассказывает разные истории и демонстрирует фото Зала конгрессов в Розенберге. Предполагается, что Аарон будет спать в комнате Джеймса, а Джеймс на диване, что они и делают.

  В воскресенье собрание в Синтоне. Джеймс входит в бежевое кирпичное здание с зелеными дверьми и встречается с местными братьями и сестрами. Родители хвалят его и очень гордятся достигнутыми им успехами. С тех пор, как Стив перешел в это собрание, он непрестанно говорит о том, как Джеймс изменил свою жизнь… добавляя при этом слово «вефилец». Безмятежность воскресной встречи несет облегчение и освобождение от забот. Аарон тоже чувствует это. Это чувство, которое они уже подзабыли, существует на этой стороне Организации. Это самая обыкновенная радость искренних братьев, у которых нет камня за пазухой. Спокойные улыбки и случайный громкий смех порождают подлинность мира. Динамика каждого в Зале Царства незамысловата, мягка и уютна. Такая реальность утешительна.

  — Я не представляю, что ты здесь будешь делать? – смеется Аарон.

  — Что? Это приятное место.

  — Но ты же городской пацан.

  — Так и есть. Но, возможно, это тихое и спокойное место – именно то, что мне нужно, чтобы забыть Вефиль.

  Аарон очень переживает за Джеймса. Он видел, как весьма прилежный вариант Свидетеля превращался в сплошной комок нервов и заработал травму. Джеймс тоже переживает за Аарона. Будучи одиноким, загнанным в удушливый фермерский домик, Бичман может сотворить с ним все что угодно. У Аарона больше не будет Джеймса, который бы защитил его, утешил, заставил смеяться или забрал куда-нибудь на вечерок.

  На следующее утро Бланш приготовила завтрак. Парни едят, не торопясь. Джеймс решает пораньше отвести Аарона в Корпус-Кристи, чтобы они смогли насладиться побережьем. Они почти не разговаривают. Больше не о чем говорить. Трудно вырваться на поверхность воды, не вызвав при этом катастрофических разрушений, поэтому они просто наслаждаются чувством присутствия друг друга, пока это возможно. Каждый пытается оставаться сильным ради другого.

  В аэропорту они обнимаются. Чтобы отпустить, требуется время. Небольшой самолет находится на взлетной полосе и Аарону нужно выйти наружу, пройти через ворота и подняться по миниатюрному трапу. По периметру расположена скованная цепью ограда, чтобы люди, не имеющие билетов, не смогли проникнуть в лётную зону.

Джеймс хватается за ограждение и смотрит вперед. Аарон поворачивается к нему, заметно волнуясь. Из-за океанского ветерка его темные волосы развеваются по лицу, а белая рубашка ударяет по его телу. Он произносит одними устами: «Не переживай, я тебе позвоню». Джеймс улыбается и кивает: «Хорошо».

  Он не в состоянии отпустить ограждение. Трап самолета убирается и закрывается дверь. Самолет-такси. И вот он взлетает. Он ждет до тех пор, пока самолет не исчезает в небе, и упирается головой в ограду, глядя на темный асфальт.

  Он ушёл.

  Вернувшись в родительский дом, он не может остановить абсолютно бесконтрольный поток слез на своем лице. И дело не в том, что у него не осталось эмоций, но он слышит напряженный звук, вызывающий оцепенение мыслей, а слезы в его глазах, похоже, текут сами по себе.

  Джеймс открывает шкаф и вытаскивает оттуда зашнурованную пару ботинок Аарона «Док Мартинс», — единственная пара «Док Мартинс» из всего вефильского имущества, помимо его собственной. С запиской внутри: «Я думаю, тебе должно понравиться это».

  В доме пусто.

  Джеймс больше не может сдерживать себя. И он заплакал.

  Он плачет в голос. Он кричит, пока его легкие не чувствуют боли. Он зарывается лицом в вязаные подушки и кричит от безысходности. Боль… она была гораздо сильнее, чем он предполагал. Не должно быть так больно.

  Никогда не было так больно.

  Он лежал… часами… не в состоянии двигаться, держа ботинки рядом с собой. И плакал.

  Он не плакал о любовнике. Он не плакал о партнере. Он плакал о своем друге… своем лучшем друге. Он плакал о человеке, который пришел в его мир и раскрасил огнями, подобно костру. Он оплакивал гнев и эгоизм. Он оплакивал потерю и одиночество. Он оплакивал разлуку и всю долбанную ситуацию, в которую они оказались загнаны. Вся скопившаяся до этого момента душевная боль вдруг обрушилась всей своей массой, разлетаясь на тысячи разбитых сердец.

  И Джеймс закричал.

  — Ты должен увидеть его комнату. Она выглядит точно так же, как и твоя.

  — Я знаю. Я видел ее перед своим отъездом.

  — Но в нем больше нет жизни. И я не знаю, что можно предпринять. Я бы не стал звонить тебе из такой дали, если бы это не было так важно.

  — Спасибо, что позвонил мне, Нейл. Я это очень ценю. Я подумаю, что можно сделать.

  — О, Джеймс. Ты не представляешь, как сильно я скучаю по тебе.

  — Я тоже по тебе скучаю. Сейчас мне неудобно говорить, я еду по Хьюстону.

  — Окей, поговорим позже. Напиши мне!

  — Обязательно!

  Прошло около недели, прежде чем Джеймс, наконец-то, смог получить назначение на МРТ-сканирование в больнице Джона Сили в Галвестоне. Поскольку она является медицинским филиалом техасского Университета, то услуги и лечение предоставляются исключительно за наличку. Потребовалось несколько попыток, так как Джеймс не мог держать ногу прямо, без судорог, но все были очень терпеливы с ним и, в конце концов, удалось получить вполне внятный скан. Через несколько недель ему предстояло прийти за результатами.

  Родители помогли ему заполучить мобильный телефон, и на обратном пути ему позвонил отец, который попросил его сразу же вернуться домой, а это значило, что нет времени отвлекаться на Хьюстон. Чуть позже раздался звонок прямиком из Вефиля, от Нейла, в подробностях описавшего степень депрессии Аарона.

  Его друг страдает. Это не остается незамеченным другими. Он знал, что это случится. И что он мог сделать. Ничего.

  Всё, что ты мог сделать, так это оставить его трахаться наедине с собой.

  Проезжая Эль Кампо, он делает звонок в комнату Аарона. Ответа нет. Проклятье, Аарон.

  Джеймс продолжает свой путь в Рефухио в полнейшей тишине, не оставляя попыток поддержать своего одинокого друга в Уоллкилле и придать ему сил. Его собственное будущее в Организации — это последнее, о чём он мог бы переживать.

  По приезду домой, отец ждет его за небольшим деревянным обеденным столом, установленном с самом углу кухни.

  — Привет, сын. Как прошло МРТ?

  — Всё очень хорошо. Через пару недель результаты будут готовы.

  — Значит, тебе придется возвращаться за ними?

  — Да. А где мама?

  — Я отправил их вместе с бабушкой в Корпус-Кристи. Присаживайся.

  Он сразу же понимает — что-то не так. Его отец не сердится и не выглядит огорченным. Он, кажется, пребывает в шоке. Как человек, чьё эмоциональное состояние за последние месяцы не поддавалось логике, Джеймс ощущал определенную долю комфорта в общении с отцом.

  — Пап, что случилось?

  — Сын. (Долгая пауза). Что произошло в Нью-Йорке?

  — Это довольно расплывчатый вопрос. О чем конкретно речь?

  — В общем… — Стив присаживается удобнее, положив руки на стол. — Перед отъездом ты являлся служебным помощником и общим пионером. В Нью-Йорке ты тоже являлся служебным помощником, и когда ты вернулся, мы рассчитывали, что продолжишь служение в качестве служебного помощника. Никто не ожидал, что ты сразу же станешь общим пионером… главным образом, из-за твоего колена, и, к тому же, большая часть времени приходилась на работу в Зале конгрессов в Розенберге… и мы ожидали, что ты посодействуешь в этом.

  — Окей, спасибо за теплые слова.

  — Но, сын, наш совет старейшин получил письмо от брата Бичмана, в котором… это больше похоже на последовательное перечисление всех твоих недостатков как личности.

  «Недостатки личности» Джеймс вполне мог пережить. В реальности это означало конфликт личностей. Он не воспринимал это как актуальную проблему, ведь два человека должны общаться, чтобы избежать конфликта. И все-таки дело пахло керосином.

  — И что он написал?

  — Я не могу рассказать тебе подробности, поскольку это конфиденциально, но… он не рекомендует давать тебе служебного помощника… вообще. Он считает, что о пионерском служении не может идти и речи. И он рекомендовал рассмотреть вопрос о твоем лишении общения.

  Джеймс уставился на своего отца, который внешне выглядел спокойно, но внутри его раздирали противоречия. Ему казалось, что он движется по тоннелю, погружаясь все в большую тьму.

  — Что за херня?

  — Следи за своим языком, сын. Я понимаю, что всё это немного странно… и весь местный совет старейшин пытается разобраться в этом.

  — Это личное письмо?

  — Нет, это письмо, отправленное в собрание и подписанное всем советом старейшин. Джеймс словно ощущает удар под дых… «подписанное всем советом старейшин».

  Местные старейшины были такими милыми и любезными. Его единственная связь с ними — это встречи собрания. Как можно было принимать решение, не зная о нем практически ничего.

  — Я без понятия.

  — Нет совершенно никаких мыслей?

  — Нет. Когда во время отъезда я попрощался с братом Бичманом, я спросил, есть ли что-то, требующее истолкования, и он сказал, что не знает таких вещей.

  — Он не знал?

  — Я сказал, что тоже не знаю, и мне было сказано, что обсуждать больше нечего. Еще он сказал, что пошлет письмо. Вот и всё.

  — То есть, ты хочешь сказать, что твое поведение не обсуждалось?

  — Какое поведение? Всё, что я делал в Вефиле, так это ел, спал, работал… ходил на собрания и ошивался с Аароном и парнями. И это всё.

  — Я понимаю.

  — Пап, будь откровенен со мной. В чем я обвиняюсь?

  — Это должно остаться между нами. Там целый список… — Стив выдержал паузу и стал говорить медленнее. — Его список включает в себя попытку поколебать молодых братьев в собрании, попытку подорвать авторитет старейшин, вызвать разделения в собрании, создать группировку, неуважение к устройству старейшин, пропуски встреч, ты бездельничал вместо того, чтобы находиться в полевом служении, не повиновался указаниям старейшин…

  — Стоп.

  Объём потрясения измерялся исключительно уровнем недоверия, и сейчас оба они были слишком далеки друг от друга. Ему приходится перебивать всякий раз, чтобы как-то усвоить услышанное.

  — Я… Постой. (Пауза). Папа…

  — Сын, это только начало. Письмо содержит 12 страниц текста.

  — Двенадцать страниц?

  — Такие письма с рекомендациями передаются старейшинами одного собрания старейшинам другого. Они конфиденциальны и обычно коротки… максимум полстраницы. «Мы, совет старейшин, рекомендуем такого-то продолжить служение в прежнем качестве и желаем ему самого наилучшего». И всё. Или, в каких-то случаях, «не рекомендуем». Но, как бы то ни было, это всегда очень короткое письмо. Не 12 страниц.

  — Я не…

  — В этом маленьком собрании в Синтоне восемь старейшин, и никто из нас никогда не видел и не слышал о подобном письме. И мы не знаем, как дальше быть.

  — Я не знал об этом.

  — Мы оправим письмо обратно, потому что здесь явно какая-то несправедливость. Он лично рекомендует выгнать тебя из организации и лишить общения… за проступки, о которых ты даже не имеешь никакого представления.

  Джеймс обхватывает голову руками и вздыхает.

  — Мне очень жаль, папа.

  Стив встает и нежно обнимает Джеймса.

  — Не переживай, сынок, мы всё выясним.

  Джеймсу никак не уснуть. Всё это должно иметь какой-то смысл, но его здесь просто нет. Зачем кому-то потребовалось всё это заварить? В его сознании пробегает масса вопросов. Весь совет старейшин подписал письмо. Это не укладывается в голове. Его уровень разочарования намного превышает ту радость, которую он испытывал за время пребывания в Вефиле. Он не знает, как с этим бороться. Он не приспособлен играть в подобные политические игрища, основанные на лжи. Он не плачет. Он не горюет. Ведь в этом нет абсолютно ничего, имеющего хоть какой-то смысл.

  Аарон ответил на телефонный звонок, когда Джеймс двигался по направлению к Корпусу-Кристи. В волнении от нахлынувших чувств, он останавливает машину на обочине и выходит из нее, опираясь на заднее крыло. Вокруг широкое открытое пространство равнинных полей вспаханной земли, простирающихся до горизонта.

  Он так счастлив, наконец-то, иметь возможность услышать Аарона. Он рассказывает о письме, полученном старейшинами.

  — Подрыв авторитета старейшин…

  — Наверно, у старейшин был какой-то грандиозный план, который ты сорвал?

  — Полагаю, что так. Отсутствие на встречах и безделье во время полевого служения?

  — Ну, ладно… это что-то типа правды.

  (Смеется). Ладно. Я дал им этот козырь. Но как можно было совершить так много преступлений, если я не был ни на одном собрании?

  Аарон засмеялся. Джеймс мог сказать, что в его голосе было нечто странное. Звук в телефоне казался тяжелым и приземистым, а в ушах постоянно раздавались какие-то щелчки.

  — Как у тебя обстоят дела?

  — Полное безумие. Без тебя здесь всё иначе.

  Он начинает хлюпать носом. Прямо в трубку. Кажется, что грудь Джеймса готова разорваться на части, и он чувствует, как силы покидают его. Он никогда не видел, чтобы Аарон рыдал в течение всего времени, как они узнали друг друга.

  — Здесь… так одиноко. И все такие… безмозглые.

  Джеймс соскальзывает в траву рядом с колесом машины и в замешательстве вглядывается в пропаханные ряды голой земли, ведущие к одиноко стоящему обнаженному дереву вдали.

  — Аарон, я понимаю. Но, может быть, это не так плохо… дать нам время сосредоточиться и всё обдумать?

  — Здесь все – просто безмозглые роботы, делающие всё, что им скажут. Никто не думает своей башкой. Ты не можешь сказать, что здесь «не так плохо».

  Чувство вины и беспомощность.

  — Аарон, я даже не знаю, что тебе ответить.

  — И эти встречи, на которые они таскают меня.

  — Встречи?

  — Джеймс, они таскают меня на встречи старейшин… у меня их было уже три… и все о тебе.

  — Постой. Обо мне?

  — Эти люди одержимы тобой. Они не остановятся. (Пауза). Я думаю… я думаю рассказать им всё.

  — Рассказать им что?

  Аарон заливается слезами на другом конце провода. Джеймс вытягивает ноги в траву и прислоняется головой к машине. Он знает ответ на этот вопрос.

  — Рассказать им о нас.

  Он чувствует приступ паники. Ему абсолютно наплевать, что случится с ним самим, но Аарону не может быть причинен вред, его свет должен и дальше ярко сиять. Любой ценой.

  — Аарон, нет! Почему ты думаешь так поступить?

  — Джеймс, тебя нет здесь. Когда ты так далеко, это не одно и то же. У меня не получится быть сильным. Эй, они таскают меня с одной встречи на другую, и я думаю, что просто сломаюсь.

  Он поднимается из травы и бредет через мелкую канаву по направлению к полю. Он пытается говорить громко, сдерживая при этом желание закричать.

  — Аарон, нет! Не смей так поступать. Я предпочел бы скорее, чтобы умерли мои родители, нежели чтобы ты прошел сквозь ад лишением общения в Вефиле.

  — Мне жаль, Джеймс, из-за всего этого, моя совесть начинает беспокоить меня… и… я…

  — Аарон! Остановись! Пожалуйста. Ты слушаешь меня?

  — Да. 

  — Если ты собираешься признаться и твоя совесть в самом деле тревожит тебя, я это понимаю, в этом нет проблемы. Но не позволяй за счет этого стать марионеткой у Бичмана. У меня есть предложение. Ты меня слышишь?

  — Да.

  — Отправляйся домой. Оставь им письмо и езжай домой. Признайся старейшинам твоего родного собрания. Они любят тебя, они будут с тобой работать, и у них нет тайных мотивов. О тебе позаботятся, и ты сможешь восстановиться духовно. Но не признавайся в Вефиле. Что ты по этому поводу думаешь?

  — Да… ты прав.

  — Что бы ты ни сделал, не позволяй Бичману использовать это. Пожалуйста, просто поезжай домой.

  — Хорошо. Я попробую.

  — Аарон…

  — Да?

  — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Мне пора идти.

  — Мне тоже. Пока.

  Он подошел к машине и тяжело опустился в траву рядом с задней дверью. Он положил руки на колени и опустил голову, прислушиваясь к ветерку, гуляющему по просторам Техаса. Он чувствовал, как в него закрадывается паранойя. Записывался ли телефонный разговор? Не был ли он заранее организован? Это не имело значения, потому что ему на всё это было наплевать. Он не думал о себе. Он был «плохим христианином» так долго, что ему настала крышка в любом случае. Проблема в беспрецедентной импульсивности Аарона с его стремлением привести все к органичному порядку, будучи атакованным. И его атакуют… из-за МЕНЯ.

  Это нужно остановить.

  На следующий день Джеймс делает еще один звонок в Нью-Йорк по стационарному телефону, сидя за кухонным столом. Он просит соединить с кабинетом Бичмана, стараясь сохранить спокойствие и хладнокровие, насколько это вообще возможно.

  — Я не понимаю, почему ты или какой-то другой старейшина ни о чем меня не предупредили.

  — Джеймс, это письмо является конфиденциальным, между нашим советом старейшин и твоим.

  — Но мой совет старейшин в замешательстве. Когда они приходят ко мне с вопросами… я не в состоянии на них ответить, потому что мне неизвестно о чем они говорят. Откуда у меня нашлось столько времени, чтобы отводить с пути истинного детей собрания или создавать в собрании группировки?

  — Джеймс, ты прекрасно знаешь, о чем речь и хорошо, что мы обсуждали это.

  — Нет, такого не было. Пожалуйста, освежи мою память.

  — Я не собираюсь играть с тобой в эти игры. Поэтому, если ты выбираешь путь отрицания, это твой выбор. 

  — Я не могу отрицать то, о чем ты мне никогда не говорил.

  — Мы отказались от намеков и предположений.

  — Опять же, напомни мне, пожалуйста, когда?

  — Мне жаль слышать, что за время пребывания в Вефиле ты растерял всю память, но предложенные нами дисциплинарные меры останутся в силе.

  — Быть лишенным общения за то, что не уловил намеков и предположений?

  — Послушай, это не твоя забота, но наш совет старейшин находился в процессе обсуждения, когда тебя попросили уехать.

  — Это было моё собственное решение уехать.

  — Как бы то ни было, Джеймс, но любое дальнейшее обсуждение может проводиться только в присутствии твоего совета старейшин.

  — Если у тебя возникли со мной проблемы, разве ты не должен следовать словам из Матфея 18 и сначала поговорить со мной? Я всё ещё жду этого.

  — До свидания, Джеймс.

  — Так да или нет?

  Брат Бичман положил трубку.

  Трахнутый ублюдок! Джеймс с грохотом повесил трубку. Одно дело, что двенадцать страниц проступков Свидетеля Иеговы вытащили из ниоткуда, и совсем другое состоит в том, что он только что усугубил ситуацию для Аарона, и нужно отнестись к этому предельно серьезно. Нет никакой возможности постигнуть тот уровень морального истощения, который испытывает Аарон, и от этого Джеймсу становится трудно дышать. Не существует более жестокого разочарования, после которого нет иного исхода, как оставить прежнюю жизнь позади. Он больше не в состоянии чувствовать себя брошенным той самой Организацией, которой посвятился в десятилетнем возрасте.

  На протяжении многих лет он совершил массу проступков и слушал много нечестивой музыки. Есть масса изъянов, за которые его можно было подвесить на веревке или истолочь в порошок, но ни один из них не был настолько дьявольским, чтобы сбивать людей с толку, устраивая заговор против Организации и пытаясь создать локальные боевые отряды… это о чем? Он слишком уважал людей, чтобы разрушать то, что делает их счастливыми, а многих людей в Организации Истина делает счастливыми. Это не заслуживало разрушения… и глубокое уважение к другим людям исходило именно от Аарона.

  У него нет шанса заявить о том, чего он хотел от Бичмана: Если я признаю всё это, ты оставишь Аарона в покое? Джеймс смотрит на телефон и задается вопросом, стоит ли ему перезвонить. Он уже сожалеет о том, как прошел разговор. Но если перезвонить – станет ли от этого лучше или хуже?

  Нет, они не собираются оставлять Аарона в покое. Эти два момента никак не связаны друг с другом. Во всех намерениях и целях Джеймс должен быть лишен общения и немедленно изгнан из организации, и только вследствие замешательства местных старейшин этого еще не произошло. Тем не менее, Джеймс, как Свидетель Иеговы, не в курсе происходящего в Нью-Йорке, и его дело будет рассматриваться в Техасе. Бичман желал для Аарона совсем другого изгнания.

  Стив находился за дверью. Он оставил Джеймса, чтобы дать ему возможность поговорить наедине.

  — Джеймс, что ты выяснил?

  — Ничего. Он мне ничего не сказал и не привел никаких доказательств. Это лишено всякого смысла.

  — Я знаю, что это нелегко. Мы тоже пытаемся найти в этом хоть какой-то смысл.

  — Он сказал, что это то, о чем мне уже известно, но он никогда не разговаривал со мной о чем-то подобном, поэтому я… — Джеймс был весь в слезах. — Поэтому я в полном замешательстве.

  — Прости, сынок, — и Стив обхватывает Джеймса руками.

  Так хочется выругаться матом.

  Бывают такие моменты, когда психическая перегрузка выстреливает в воздух, словно эластичная лента, и достигнув высоты, происходит приостановка, зависание реальности. У Джеймса нет никаких возможностей, чтобы помочь своему другу, его любви и его сердцу. Он бессилен против страданий, которые он переживал. Мало того, что он не мог защитить Аарона, он являлся единственной причиной, по которой Аарона избивают до слез. На что еще они готовы обречь его? Кто сидит там и принимает сознательные решения в отношении того, что этому слабому и одинокому человеку, только что потерявшему своего лучшего друга и застрявшему в брошенном на отшибе фермерском домике, нужно добавить к его мучениям еще больше пыток? Что за монстр взирает на человеческое существо и приговаривает, что психологические травмы — это так разумно… по любой причине?

  Пока он рос в Истине, его всегда учили, что «всё откроется в свое время». То, что делали Джеймс и Аарон, Организацией было сочтено предосудительным… «противоестественным» грехом. Но это было не так, и положительная энергия, которую они посылали во Вселенную, оказалась захватывающей и умиротворяющей. И этому необходимо было «открыться», и «в свое время» было открыто.

  Как и в отношении его растлителя, который находился в организации еще целый десяток лет, прежде чем кто-то разоблачил его, потому что Джеймс во время дорожной поездки в Оклахому, случайно проговорился, и информация дошла до старейшин.

  Вероятно, Аарону нужно признаться… прекрасно. Но истина в том, что это должно идти изнутри, да, свободным волеизъявлением, но никак не путем унижений и порки человека с целью выбить из него признания.

  Он не в состоянии есть и не в состоянии спасть. Он просто хочет попасть в свою машину, похитить в нее Аарона и отвезти его обратно в Орегон. Джеймс идеально осведомлен о своих сексуальных наклонностях. Уже доказано, что он любит мужчин. Он способен иметь активные взаимоотношения с ними и может найти счастье в парном дуэте. Ошибки быть не может. Джеймс – гей.

  Аарон – нет. Это одухотворенный ветерок, постигший изысканные пространства между реальным и воображаемым. Это человек с сердцем и любовью, не ведающей границ и не подвластной ярлыкам. Он сам себе ярлык. Как удивительная душа, он ни в коей мере не заслуживает того, что творят с ним, и отсутствие информации убивает Джеймса. Его сердце разрывается от боли за то, что приходится претерпевать Аарону, и его рассудок, его глупый досаждающий рассудок, не перестает напоминать ему, насколько он виноват.

  Несколько дней спустя Джеймс ехал в сторону Корпуса в поисках работы, ведь жизнь продолжается. В этот момент на мобильник поступил звонок.

  Это был Аарон и он рыдал:

  — Я рассказал им.

  В ушах раздается пронзительный звон.

  — Что?

  — Прости, Джеймс, но я больше не мог сдерживать это.

  Джеймс орет в полнейшей панике, при этом не издавая ни звука. Быть лишенным общения в Вефиле — это чудовищное зверство.

  — Я думал, ты отправишься домой, чтобы позаботиться об этом.

  — Слишком поздно. Через час со мной проведут заседание судебного комитета.

  — Аарон, я не соглашусь с этим. – У Джеймса начинается полноценная истерика. – Нет! Нет! И нет!

  — Не ори на меня. У меня не было выбора!

  — Я не хочу орать, но остановись. Ты выше всего этого.

  Голос Аарона перемешивается со слезами.

  — Нет, я не такой. Я сволочь и педик.

  Он уничтожен. Ни информация, ни секс, ни грязные подробности… ни секреты, витающие в комнате А314 и вокруг нее… сам человек был уничтожен. Его существо, дух и разум – всё, что делало Аарона Аароном, было разбито вдребезги, и Джеймс мог слышать, как осколки осыпались прямо по телефонной линии. Было впечатление, что на том конце провода раздается нытье умирающего агнца.

  — Ты никогда не говорил так, мать твою… Это неправда, и ты это знаешь. Ты гораздо выше всего этого. Не отдавай это Бичману… Просто езжай домой и будь со своей семьей. Или приезжай сюда, если хочешь.

  Аарон смягчился:

  — Там было классно.

  — Здесь есть музыканты, с которыми ты можешь потусоваться. Я имею в виду, что даже если на тебя наложат дисциплинарные взыскания, то, по крайней мере, ты будешь среди людей, которые тебя любят.

  — Я… Я больше не могу говорить. Мне надо идти.

  — Аарон, пожалуйста, что, к чертям собачьим, происходит?

  — Прости, Джеймс, у меня встреча, и мой папа прилетает сегодня вечером. Завтра я уеду. И никогда больше мне не звони.

  — Аарон, нет! Только не это.

  (Со злостью): Я никогда не смогу с тобой общаться.

  — Аарон, пожалуйста…

  — Джеймс, никогда больше не говори мне ничего. Никогда.

  — Аарон, я прошу прощения за всё. (Пауза). Я люблю тебя.

   (Мягче): Я… Я… Я знаю. Прощай.

  Аарон вешает трубку.

  Это всё его вина. Аарон, как невинный наблюдатель, просто наслаждающийся жизнью, был разрушен как сущность.

  Разрушение. Из-за меня.

  Приближаясь к мосту Харбор, Джеймс швыряет телефон о приборную панель и тот отскакивает на коврик пассажирского сиденья. Он колотит руль и его лицо налилось краской от вины и гнева. Его легкие словно наполнились тягучей жидкостью, и он не может дышать. Когда он добирается рукой до мобильного телефона, он почти врезается в грузовой автофургон.

  Что? Могу я погибнуть в несчастном случае? Так нахрен, что? Я уже разрушил самое важное в своей жизни. Я заслуживаю того, чтобы, мать его, умереть.

  Маленький «Форд» уже начинает вилять в сторону, когда въезжает под арочный пролёт моста. Грузовой автофургон приближается.

  Совсем близко.

  Он закрывает глаза.

  Удар. Визг тормозов и хруст метала. Он чувствует, что машина начала вращаться. И кромешная тьма.

  — Джеймс, я Бет. Мне хотелось бы с тобой немного поговорить. Надеюсь, мы сможем прояснить, что случилось, — она говорит, сложив руки перед собой, с милой, отсутствующей улыбкой.

  Он уже не мог выносить этой женщины. Он бы охотнее поговорил с «Клубничным Пирогом» из медицинской комнаты Вефиля, чем с этой передозированной Мэри Саншайн.

  — Хорошо. Так что случилось?

  — Я лицензированный терапевт, который работает со Свидетелями Иеговы, такими, как ты.

  То есть, она имеет в виду молодых, тайных Свидетелей-гомосексуалистов, которые переехали в Нью-Йорк, трахали своего соседа по комнате, испытали любовь и получили пинком под зад из Вефиля? Она вряд ли была готова справиться хотя бы с одной из этих проблем, не говоря уже об их комбинации. А, может, она хотела поговорить о его времяпровождении в Хьюстоне? Окей.

  — Но прежде, чем мы начнем, мне нужно, чтобы ты сначала подписал вот это.

  Они сидят в маленьком офисе, расположенном в её доме в Рокпорте, неплохо декорированном… в убаюкивающем стиле. Нет ничего слишком кричащего или неистового, что могло бы возбудить пошатнувшийся разум или заставить демонов выскочить прямо изо рта. Она скользнула листком бумаги через расписной деревянный журнальный столик.

  Да. Побольше бумажной волокиты. Как будто он уже не тонул в ней, будучи в больнице.

  — Что это? Соглашение о конфиденциальности?

  — Да, типа того. Это мое соглашение о конфиденциальности. В нем сказано, что всё, о чем ты говоришь, останется между тобой и мной, за исключением случаев, когда ты доносишь информацию, которую, по моему мнению, необходимо знать старейшинам твоего собрания. Тогда я им скажу.

  Он вполне уверен, что это незаконно и лишено всякого смысла с точки зрения термина «конфиденциальность», за что она вполне может лишиться своей лицензии. Это раздражает его. Он даже не уверен, почему… но спрашивает:

  — Что? Ты это серьезно?

  — Конечно. Я связана законом Иеговы, который выше законов правительств. По закону Иеговы старейшины должны быть в курсе. Поэтому, если ты что-то сообщаешь или в чем- то признаешься, что, по моему мнению, они должны знать, то сообщить необходимо. Это для твоей же собственной защиты.

  Человек, покинувший разбитый автомобиль, очень отличался от человека, который входил в него. Теперь он покорный, безмолвный и пустой. В нем не осталось никаких эмоций, поэтому эмоции не выводятся на экран.

  Все говорили ему одно и то же, и казалось, что каждый оказался замурованным в плодном пузыре, издавая бесконечные пронзительные звуки. Он не мог слышать их отчетливо, и масса людей сталкивалась и сдавливала друг друга, вызывая приступы удушья. Его дзэн-подобное состояние – это способ пережить настоящее, подготовиться к тому, что предстоит, и справиться с разочарованием неудачи. Он говорит всем, что ничего не помнит об аварии. Он заявляет о своем неведении и амнезии.

  Он помнит, как открыл глаза и увидел кровь… немного, но достаточно, чтобы испугаться. Он столкнулся со встречным движением. Его голова раскалывалась надвое, пульсируя, как будто в нее ударял гигантский колокол. Он старался не потерять сознание. Кто-то открывает дверь. Женщина. Она трясет его за плечи, чтобы не дать отключиться.

  — Сэр, оставайся со мной.

  Он не в силах сосредоточиться; кажется, его глаза непроизвольно вибрируют из стороны в сторону. Он вглядывается в бетонный барьер.

  И вновь закрывает глаза. Сквозь бездонную темноту бушующего над мостом морского ветра, до него доносятся приглушенные слова:

  — С того места, где я ехал, это выглядело так, будто у него лопнула шина.

  Да. Моя шина лопнула. Пусть будет так.

  И вдруг все угасло, пока он не очнулся в реанимации Госпиталя Спона. Ему дают подписать документ, хотя он понятия не имеет, что, собственно, подписывает. Кажется, он вновь засыпает. В полузабытье он может слышать шаги брата Бичмана, весело прогуливающегося с документами и папками в руке, с ехидной ухмылкой, означающей ликование. Джеймс знал, что Аарон вынес столько боев, сколько смог. Но, к сожалению, у Аарона отсутствует тактический опыт для этого, и, самое главное… это была не его драка. И, в конце концов, Бичман получил всё, чего пожелал.

  С его отлучением прекратятся любые обсуждения. Имя Аарона будет объявлено во всех трех местах Вефиля – в Бруклине, Паттерсоне и на Ферме. Его тут же конвоируют на выход за территорию. Семья запретила бы ему любую связь с Джеймсом, возложив на него всю вину и оклеветав его. А самому Аарону осталось бы возрастать в гневе и ожесточении. Так протекает этот процесс. Так протекает каждый процесс. Аарон был потерян. Джеймс должен научиться справляться с этим… и он мог. С чем он не мог справиться, так это с чувством вины.

  И Джемсу предпочтительней умереть, нежели думать о том, что пришлось пережить Аарону.

  — Твоя мать привезла несколько фотографий того времени, когда ты был в Нью-Йорке. Итак, кто эти люди?

  — Это парни, с которыми я тусовался. Эта фотография сделана в Олбани.

  — И кто это?

  — Это Аарон.

  — Ты хочешь рассказать об Аароне?

  Она упомянула его лучшего друга, который открыл ему новые грани любви и понимания, научил быть нежным к людям, и заплатил за это унижением, пройдя через очернительство и пытки. И всё из-за Джеймса. Нет. Тут не о чем говорить.

  В то время, как его родители считали важным, чтобы Джеймс испытал радость Свидетеля Иеговы от совсем не конфиденциальной «конфиденциальной» терапии, он знал, что за кулисами сцены строчатся и отсылаются письма, раздаются телефонные звонки и составляются резолюции. Он знал, что последний элемент из пазла Бичмана был помещен на свое место. И он добился этого, не брезгуя никакими средствами.

  Его отцу удалось отремонтировать машину. Она была очень сильно искорежена, но не убита в хлам. Каркас почти не пострадал, но пришлось устанавливать новое крыло, потрудиться над капотом и дверью, и прочими деталями, после чего автомобилем снова можно управлять. Но Джеймс больше не ездит. Он боится водить, он не доверяет сам себе. Он зол и расстроен, и желает довести дело до конца. Кажется, он ненавидит этот автомобиль, потому что он напоминает ему об Аароне.

  В конечном итоге, есть у тебя черепно-мозговая травма или нет, находится ли твое эмоциональное состояние на должном уровне или нет, тебе все равно придется предстать перед судебным комитетом. На этот раз обладающим, хотя и уточненной, но куда более опасной информацией.

  Однажды, после вечернего собрания во вторник, совет старейшин остался в небольшом Зале Царства в Синтоне, чтобы обсудить дело молодого брата Переса.

  Джеймс входит в библиотеку и сталкивается с сидящими по кругу восемью братьями, один из которых, справа за спиной, его отец. Они спросили, не против ли он, чтобы отец остался, и он согласился. Джеймс почему-то испытывает нервозность. Впрочем, его нервы настолько очерствели, что шокировать его чем-то уже невозможно. Наихудшее преступление человечества — это вовсе не гей-секс, и в своем сердце Джеймс в этом уже не сомневался. Ему всё ещё трудно дышать, медицинский кислород не в состоянии обеспечить достаточное питание мозга вследствие возникшей клаустрофобии из-за замкнувшегося перед ним полукруга сидящих. Он беспокоится о возникающих признаках физического бессилия в удушающей комнате, наполненной глазами, а вопросы могут натолкнуться на бессилие умственное.

  — Джеймс, в сопроводительном письме из твоего собрания мы получили тонну дополнительных обвинений к уже существующим из первого письма. Всё это очень серьезно, и мы хотим пройтись по ним поочередно.

  — Я готов.

  — Джеймс, ты угрожал, что можешь убить своих родителей. 

  Это его потрясло. Подобного он никак не ожидал.

  — Что?

  — Так ты угрожал убить своих родителей, или нет?

  — Я не понимаю, откуда взялся этот вопрос?

  — Ну, от Аарона мы знаем, что в разговоре ты угрожал убить своих родителей, умертвить их.

  Кинжал, гарпун, копье и меч — всё вылетело из дальней части комнаты и ударило его прямо в грудь, одно за другим, пока на коже не осталось сплошного месива. Он понимает, что все его слова и разговоры будут искажены и извращены, чтобы соответствовать текущей повестке дня, вопреки всем реалиям. Это позорный маневр со стороны Бичмана, с которым бесполезно бороться.

  — Я не припоминаю подобного разговора.

  — Ладно, ты можешь этого не помнить, но мы должны знать, стоит ли нам беспокоиться о благополучии твоих родителей.

  — Нет, я не собираюсь убивать своих родителей.

  — Ты занимался в Вефиле оккультизмом или колдовством? 

  Он не был готов к подобному уровню безумного бреда.

  — Простите? Не мог бы ты повторить это еще раз.

  — Практика оккультизма. Чествование Сатаны. Использование ладана и свечей часто связано с этим. Аарон сказал, что вы оба сжигали ладан и свечи, и совершали другие действия, чтобы вовлечься в практику оккультизма.

  У него больше не было сердца, готового разорваться, и больше не было крови, готовой покинуть тело. В этот момент, с учетом мировосприятия на да́ли и перспективы, всё это казалось ужасающим абсурдом.

  — Я даже не знаю, как реагировать на это.

  — Джеймс, это серьезный вопрос, с которым ты столкнулся.

  — Тогда задавайте серьезные вопросы.

  — Это серьезные вопросы, потому что очень серьезные обвинения. Если ты отвергаешь их, пусть будет так. Но мы должны продолжить.

  И они продолжили, один за другим. Он создавал фракции в собрании, которые едва посещал. Он сбивал с истинного пути детей в собрании, которых он не знал даже по имени. Джеймс соблазнил Аарона, напоил его и использовал над ним свою власть, манипулируя им и угрожая расправой над жизнью членов его и своей семьи. Его обвинили в попытках соблазнить других членов семьи Вефиль и собрания. Конкретные имена тех, кто являлся этими братьями, а также их показания отсутствовали.

  Если кто-либо из братьев и сестер когда-либо присутствовал на судебном комитете из-за какого-то греха, связанного с сексом, то они могут подтвердить то количество интимных подробностей, которые старейшины желают знать о сексе, и это очень влияет на психику. Джеймс сидит с семью гетеросексуальными старейшинами и отцом, и вопросы летят со скоростью минометного огня.

  — По поводу орального секса Аарон сообщил, что «это было так часто, что он не в состоянии сделать подсчет». Это выполнял ртом ты ему или он тебе?

  — Как часто происходил анальный секс?

  — Ты сам вводил в него половой член или был одним из участников?

  — Ты эякулировал каждый раз, когда совершал половой акт?

  — Ты когда-нибудь эякулировал внутрь прямой кишки Аарона?

  — Ты когда-нибудь занимался сексом с Аароном, когда он находился без сознания?

  Последний вопрос бьет словно гонг, настолько мощно, что в крохотной комнатке физически ощущается вытеснение воздуха из-за вопиющего неуважения и извращения любого намерения, что заставляет его губы содрогаться от каждого предложения. Появилась слеза, но он не стал вытирать ее. Он дал ей упасть. Это было неправильно во всех отношениях и во всех пониманиях.

  И это продолжалось. И продолжалось, вызывая тошноту.

  — Я не признаю ничего из этого… вообще. Это нелепо.

  Джеймс не знал, что трахнутый на всю башку Бичман сотворил с Аароном, но что бы он не сотворил… свет, который он так любил, померк, и ответная негативная реакция, с яростью прокатившаяся из Нью-Йорка в Техас, была опустошительной. Какие бы технологии и методы не были применены при допросе, у Аарона не оставалось шанса, кроме как признать все, что угодно. Это дико и нелогично… но главное, это отвратительно в своей злонамеренности. Они восприняли всё, что он испытывал в своем сердце и в своей душе, любящую чистейшую энергию счастья и удовлетворенности, доверие и покой, и низвели всё это до серии животных, не ведущих к деторождению, половых актов, и это отвратило его.

  Дальше было уже невыносимо.

  — Стоп. С меня хватит. Я не собираюсь ничего признавать… по всем пунктам. Что бы ни находилось в этом списке, я отрицаю всё. Если вам угодно, лишайте меня общения.

  — Ты собираешься опровергнуть все эти обвинения?

  — Я же сказал, что не собираюсь ничего признавать. Убийство собственных родителей? Оккультизм? Изнасилование? Нет. Всё… всё это… нет. Я не соглашусь ни с чем из этого. Никогда.

  Он не способен противостоять безрассудным обвинениям, которые были выбиты кем-то в мировой Штаб-квартире этой религии. И теперь Джеймс сидит на своем стуле среди семи весьма простых и смущенных мужчин, глядящих во все глаза то на него, то на его отца… и это сразило его.

  — Я не заслуживаю такого дерьма. Никто на этой планете не заслуживает такого дерьма.

  Он дважды читал Библию, и нигде в ней не говорится, что человек может иметь столь неограниченную власть над другим человеком, чтобы избивать его угрозами и ложью, пока их душа не станет темной от запустения и отсутствия воздуха. Нигде не сказано, что сотворение десятка эпизодов лжи оправдывается получением на выходе одной истины. Люди, как человеческие существа на этой планете, как индивидуальные сущности и энергии, не заслуживают того, чтобы кто-то другой судил их, осуждал их настоящее и диктовал им будущее со столь безграничной властью. Это презренная и омерзительная идея рабства.

  Он в гробу видел тех, у кого отсутствует мозг, и ощущал гораздо более подлинную духовность, чем то, что демонстрировал собой весь этот спектакль, и не существовало ничего, что Организация могла бы предложить ему в качестве хотя бы отдаленной альтернативы. Он не собирался отрекаться от этого славного творения энергии между двумя людьми… независимо от пола… просто потому, что эта нечестная и несправедливая Организация что-то полагает.

  Он еще раз подтверждает, что не собирается ничего признавать. Старейшины говорят, что они рекомендуют лишение общения. Джеймс полностью согласен. Он встает, покидает библиотеку и выходит на улицу, где в машине его ждёт мать.

  — Как всё прошло?

  — Меня лишат общения.

  — О, Джеймс, мы ничего не сможем поделать.

  — Нет. Всё это глупо и смешно.

  — Джеймс, не говори так о старейшинах.

  — Я не о них. Они просто выполняют свою работу. Я о ситуации в целом.

  А ситуация в целом была, сука, долбаная. Джеймса отлучают от религии. Аарона отлучают от религии. И что дальше? Организация стала лучше? Она стала более «чиста»? Отсутствие какого-либо равновесия происходит из беспрецедентной атаки на человеческую суть, что намного превосходит содеянное Джеймсом и Аароном. Вероятно, они были эгоистичны и безнравственны, но, по крайней мере, они были честны с самими собой и производили очень достойный, чистейший свет, не имеющий себе равных ни перед кем, кого они встречали на своем пути. И это разрушается на благо каждого в Истине, за исключением самой Организации…

  И затем она избивает его.

  Организация, религия его детства и его юного взросления, настаивает не на радости и счастье, не на духовном благополучии или аккумулировании добра от каждого человека. Она настаивает на контроле и страхе… Она настаивает на замках и шторах, чтобы быть уверенной, что «стадо» и «овцы» не заметили слишком много, не научились слишком многому, не накопили слишком много жизненного опыта. Как и в случае с Вефилем, чем меньше человек находится вне его границ, тем легче им манипулировать.

  … Как и в любой другой религии со времен расцвета современной цивилизации.

  Не было ничего нечестного в том, что он чувствует в своем сердце. Он ничем не отличается от его гетеросексуальных коллег. Он такой же человек, ощущающий вполне нормальные эмоции и вполне нормальные желания… просто он гей. И он был счастлив. Он был полноценен. Может быть, Аарон не был таким, но, по крайней мере, он оставил мимолетное видение, которое хочется чувствовать даже годы спустя, с таким же головокружением, как и раньше, когда он впервые взглянул на него. Он познал, что значит быть бескорыстным и думать о потребностях другого гораздо в большей степени, нежели о своих – это одно из многих потрясающих приобретений Джеймса. Он познал горечь разбитого сердца из-за потери этого человека… и отпускает их.

  Теперь он знает, что значит потерять их… целиком и навсегда… и неспособность продолжать прежнюю жизнь. Ему снова нужно стать поэтом, чтобы выразить весь объем и масштаб. И он был громаден в своем великолепии, и в то же время, почтительно нежен в своей тончайшей структуре. Это был настоящий и полноценный спектр жизни – такой славный и превосходный, сука. И осуждая это, его религия ничем не отличалась от любой другой.

  Он прислонился головой к окну в ожидании отца. У него еще есть неделя, чтобы составить письмо-апелляцию о несогласии с лишением общения, и за эту неделю его отношение ко всему должно поменяться, но он не изменит своего долбанного отношения. Это предполагает, что человек, лишенный общения, будет присутствовать на встрече, когда прозвучит публичное объявление собранию. Но в его планах не значится когда-либо снова ступать своей ногой в любой из Залов Царства.

  Он упирается головой в окно и молча плачет. Не за себя. Он не позволил им засадить себя на член. Он оплакивает все, через что пришлось пройти Аарону. Конечный результат этой пытки был чем-то ужасающим, и он не позволил узаконить это признанием чего-либо. Он чувствовал себя спокойно в своем решении.

Его отец выходит из Зала Царства и садится в машину. Его мама потирает руку. Они оба смотрят друг на друга. Стив крепко сжимает губы и делает неуверенный кивок в сторону Бланш. У них обоих есть сын, с которым им больше не позволено общаться. У Джеймса был лучший друг, который обвинил его в непостижимых грехах, и каждый человек, которого он знал, с кем наращивал социальные контакты от рождения и до сего дня, теперь ушли из его жизни.

  И с понимаем этого приходит невероятная безмятежность. Возможно это ограждение, возможно это мера защиты, но у него больше нет страха. Он не испуган и не высокомерен. Он свободен.

  Это так превосходно. Одиноко, но превосходно.

  — Что за хрень у тебя произошла с тачкой?

  — Ну, машина имела неслабый пробег.

  — И ты попал в аварию?

  — Да, шина лопнула прямо на мосту в Корпус. Перекрыли всю трассу.

  — Блин! Почему ты не держишь меня в курсе?

  Джеймс и Давид сидят друг напротив друга, — единственные посетители ирландского паба «Беннигэнс». Солнце в середине дня ярко освещает половину темного деревянного стола. Во время беседы оба парня бросают лишь редкие взоры друг на друга, и, опустив головы, ковыряются в своих тарелках.

  — Извини.

  — Так что с коленом?

  Джеймс вздохнул.

  Ранее, тем же утром, он вновь побывал в Госпитале Сили в Галвестоне. После регистрации, ему было сказано подождать в небольшом коридоре, где стояло несколько стульев. Наконец, появился врач и пригласил Джеймса в свой кабинет. Он был молод, в очках и немного нервничал, но, тем не менее, держался профессионально. Джеймс вошел в кабинет и уселся на один из стульев у стены. Рядом с ним на стойке находилась модель человеческого колена.

  — Итак, Джеймс, для тебя есть две новости. Ладно… Во-первых, у тебя смещенный хрящ, и он находится здесь (показывает на модель). И похоже он имеет повреждение, но я не могу сказать, какое… В любом случае, на данный момент он может не заявить о себе, но по мере взросления начнутся проблемы. И хотя это вызывает у меня не самую большую обеспокоенность, но со временем проблемы будут. Да…

  Врач поворачивает модель вокруг, чтобы показать Джеймсу тыльную часть колена, и поправляет очки.

  — Самая большая проблема… Я полагаю, что твои связки вот здесь (показывает на модели) были оторваны от кости.

  — При схватке мы даже услышали, как это произошло.

  — Да! Точно. Это могло звучать, подобно громкому щелчку, и крайне болезненно.

  — Так и было.

  — Сожалею. – Он смотрит на Джеймса приятным сочувствующим взглядом. – Да… Произошло так, что связки полностью перекрутились и снова присоединились к кости, но в обратном направлении. Мы называем это слабыми связками. Да… Я не могу сказать, как такое могло произойти. Предположительно, из-за определенных движений, но каких, мне сказать сложно. В любом случае, это очень болезненная травма и мы имеем перекрученные связки.

  — И что мне теперь делать?

  — На мой взгляд, лучшим выходом из положения является… операция. Необходимо отслоить связки от кости, вернуть их в прежнее состояние и снова закрепить на кости. Одновременно с этим они смогут разобраться с хрящом. В противном случае, ты, конечно, можешь жить с этим, но колено всегда будет склонно к смещению из-за давления связок. Тебе постоянно нужно носить металлическую шарнирную скобу. Я имею в виду, что ты сейчас молод и, вероятно, по мере улучшения здоровья, тебе покажется эта проблема малозначительной, но с возрастом ситуация будет ухудшаться. Твое колено слабое, и шансы на его смещение довольно высоки. И это останется с тобой на всю оставшуюся жизнь. Так что…

  — В общем, ты ничего не сделал, — сказал Давид.

  — Если я не лягу в больницу, то после лишения общения никто не сможет побыть со мной.

  — Чувак, я до сих пор не могу в это поверить.

  — Почему?

  — Получить ЛО. Это просто… Не о тебе. Близняшки будут в панике.

  — Сделай всё возможное, чтобы смягчить удар.

  — Хорошо. Но я рад, что наконец-то хоть чем-то задели твою надменную задницу. (Смеются): Это ты сказал.

  — Эй, не я приносил жертвы Сатане в мировой Штаб-квартире Свидетелей Иеговы.

  — Ты даже не представляешь, как трудно было добывать для этого кровь голубей.

  — Джеймс, честно, я не знаю, как ты справишься со всем этим?

  — Я не справлюсь с этим. Потому что мне это не нужно. Я не хочу быть затраханным и выслушивать кучу дерьма от надменных харь, абсолютно некомпетентных, типа «У меня есть на тебя что-то», слишком слепых, чтобы стать порядочными людьми. Так что позволь мне отплатить моему вефильскому старейшине с мелким членом.

  — Проклятый Джеймс.

  — Я сейчас обоссусь.

  — Уверен? (Пауза) Эта религия реально трахнутая многократно.

  — Если ты думаешь, что она трахнутая в таких небольших местах, как наше собрание, то в мировой Штаб-квартире она чертовски трахнутая.

  — Когда они сделают объявление?

  — Во вторник.

  — С тобой всё будет хорошо?

  — После колена, Аарона, брата Бичмана, боли, которую это причинило моим родителям, отсутствием рядом тебя и близнецов, находясь в самой жопе Техаса и без работы… как я могу себя чувствовать?

  — У меня есть один личный вопрос к тебе об Аароне. 

  Джеймс улыбается, глядя на свой сэндвич.

  — Да?

  — Вы вдвоем, кажется, довольно близки.

  — У меня не было Давида, поэтому я нашел Аарона.

  — Не пойми меня неправильно, но я представить не мог, что жизнь без меня может оказаться настолько разрушительной. Но вы вдвоем… ближе некуда.

  — Ты пытаешься спросить, был ли у нас…

  (Некоторая заминка): Да.

  Джеймс смеется про себя. Простота ответа принизит истинную красоту реальности.

  — Да.

  — В Вефиле?

  — Да.

  — Ты понимаешь, что твоя дорога в ад?

  — Мы не верим в ад, Давид.

  — Я почти уверен, что Иегова собирается создать ад именно для тебя.

  — Мне стоит сберечь твою жопу?

  — Да, наверно.

  — Где наша официантка. Я умираю от жажды.

  Давид начинает ерзать своей соломинкой из стакана.

  — Кто ее знает.

  Джеймс может заметить обескураженность и внутренний конфликт, разыгравшийся у его друга. Это напоминает ему тот вечер на футоне почти два года назад.

  — Давид, вот что…

  Давид прерывает:

  — Я всё равно по-прежнему буду общаться с тобой, так и знай.

  — Спасибо.

  — Но нам нельзя делать этого здесь. Нас знает слишком много людей в Хьюстоне.

  — Да. Я знаю.

  Давид делает секундную паузу:

  — Кто-то может увидеть нас.

  — Но это не то, что тебя реально волнует.

  (Длинная пауза): Я… Я просто не могу принять всё это гей-дерьмо.

  — Давид, всё в порядке. Я тебя очень понимаю.

  — Ты ЛО – это одно, и если это была одноразовая эпопея, то все хорошо. Но если ты на всю катушку гей, то я не смогу с тобой общаться.

  — Окей. Я не прошу тебя об этом.

  Давид заметно нервничает, пока управляется с едой.

  — Я просто не понимаю, как гей делает нечто подобное в жопу.

  — Так не делай этого.

  — Что? Я серьезно.

  — Не используй это в сексе. Есть масса разнообразия, и не стоит низводить все это до элементарного траханья. (Длинная пауза). Тем более, что ни каждому нравится делать подобное в жопу.

  — Чувак, без разницы. Я просто говорю, что не могу этого принять. Не надо общаться со мной, если ты собираешься делать все это гей-дерьмо.

  — И я говорю тебе, что все нормально. Я не прошу тебя принимать всё это. И я могу не общаться с тобой.

  — То есть ты не собираешься возвращаться в Истину через год?

  — Нет, не собираюсь.

  — Ты уже принял решение.

  — Да, обо всем. Прости.

  — Тогда я полагаю, что это всё. Наше прощание.

  — Я тоже так думаю.

  Какое-то время два парня купались в солнечном свете, сохраняя тишину. Больше нечего сказать, но им не хочется уходить из-за стола. Опять же, существуют две энергии, которым так уютно рядом друг с другом, даже если они не согласны в каких-то фундаментальных вещах.

  Наконец появилась официантка, вероятно, со счетом в руках. Давид привстает:

  — Я заплачу.

  — Тебе не нужно платить за меня.

  — Джеймс, я хочу это сделать. Я имею в виду… что мы никогда больше не сможем сделать это снова. Позволь мне оплатить.

  — Хорошо. И спасибо тебе.

  Они выходят на улицу, и Давид надевает солнцезащитные очки. Они пожимают друг другу руки, и Джеймс направляется к своей машине.

  — Эй, — выкрикивает Давид, — Если ты когда-нибудь передумаешь быть геем, то ты знаешь, где меня найти.

  Джеймс улыбается и кивает ему головой.

  — Давид, я люблю тебя. И передай близнецам, что я с ними попрощался.

  Проезжая по 59-му шоссе, он не чувствует ног, из глаз текут немые слезы и мысли опустошены. Ему нужен кто-то, хоть кто. Это все настолько… пусто, сплошная пустота и истощение. Джеймс решает сойти с маршрута.

  Влево. Вправо. Выцветшее синее здание за мерцающим магазином «Семерка». Он паркуется на газоне рядом с мусорным баком.

  Он проходит через дверь-решетку и стучит в первую квартиру. Ответа нет. Он стучит снова.

  Дверь открывается. Он не мог определить, кто перед ним – мужчина или женщина.

  — Да?

  — Привет! Я ищу Олли. Он живет по-прежнему здесь?

  — Нет, кореш. Я не знаю, о ком ты.

  — Окей. Извини за беспокойство.

  — Нет проблем, кореш.

  Он целый час колесит по Монтрозу, объезжая районы, которые они посещали, и вглядываясь в каждое лицо прохожих в надежде увидеть его глаза. Без шансов. Он ушел.

  Он возвращается к родительскому дому в полном изнеможении. Его лицо налилось краской от безмолвного разочарования. В этом мире больше нет воздуха. Кондиционер в его машине словно выплевывает фрагменты неудачи на плоть, разрезая ее и оставляя бескровные шрамы, напоминая обо всём, чего уже нет. Уже не осталось слез и уже отсутствует дыхание. Финалом является мир, лишенный воздуха.

  Официально он совершенно одинок. Но эта мысль не сразу оглушила его. Он понял это, только когда вошел в безмолвный дом, в котором родители, проходящие мимо, старались избежать любого контакта с ним. В 1 Коринфянам 5:11 говорится: «Вы не должны общаться ни с кем, кто… блудник или жадный, или идолопоклонник, или клеветник, или пьяница, или вымогатель, и даже не есть с таким человеком». Их сын – большинство из этих вещей. Но сделает ли она по-прежнему для него ужин или даст заниматься этим самому? Может быть, она просто положит ему тарелку, чтобы он смог поесть попозже?

  Его отец не может смотреть ему в лицо. Он так опечален, уныл и разочарован, обижен и унижен. Он знает своего сына, и знает, что большинство из того, что было написано, является ложью. Он знает, что есть старейшина с камнем за пазухой, который желал разобраться с его сыном без всякой пощады. Но еще он знает, что его сын – гей… и знает, что он занимался сексом со своим соседом по комнате.

  Он также знает, что его сын любит Аарона, он мог видеть боль в его глазах во время судебного комитета, когда вопросы перешли на интим. Но он верный старейшина собрания Свидетелей Иеговы в Синтоне, и он должен следовать процессуальному решению, как если бы его сын являлся сыном любого другого возвещателя, в любом другом собрании и в любой части мира. Он справляется с этим с глубоким почтением и куда более благопристойно, нежели тогда, когда в Зале конгрессов в Розенберге лишали общения Тони.

  Джеймс сидит на своей кровати, сокрушенно вздыхая от осознания собственного опустошения, не ожидая, что что-то может произойти. Ничего не происходит.

  А затем что-то начало происходить.

  Он взволнован. В это светлое солнечное воскресное утро дом в его распоряжении. Он не пойдет с родителями на собрание. Старейшины уже отложили объявление об его отлучении из-за того, что он отсутствовал. Для них это кажется важным, но Джеймса это нисколько не беспокоит. И он говорил им об этом.

  Однако сегодня всё иначе. У него хорошее настроение. Его отец сказал, что отлучится за город, поэтому родители уехали рано утром. Джеймс лишь улыбнулся, услышав это, и удалился в свою комнату. Спустя полчаса они уехали, и Джеймс принялся спокойно упаковывать свою одежду в две спортивные сумки, опустошая одну сторону шкафа. Всё его детство мама переполняла другую сторону, не страдая исторической сентиментальностью. Затем он вспоминает… у него больше нет мамы. И потому он продолжает упаковывать свою одежду, маркированную небольшой биркой с указанием его вефильского номера «594», предназначенного для прачечной. Он знает, как функционируют числа. Он работал на компьютерной программе, которая обрабатывала их.

  Он думает, стоит ли взять компьютер. Нет.

  Его сердце стучит так сильно, что становится страшно, не выбьет ли оно из него весь воздух. Он погружает две сумки в свою машину, возвращается обратно и садится на кровать, стараясь успокоиться. В конечном итоге, он начинает складывать в шкаф все оставшиеся в комнате вещи. Он вглядывается в свои детские воспоминания, свободно упакованные в коробки. Они заполнены дипломами, фотографиями его первой поездки в Нью-Йорк, наградами и почетными грамотами за его школьные успехи. Коробки ведали историю о ребенке, который обладал таким большим талантом и потенциалом… нереализованный мечтатель, неспособный идти по любому намеченному пути из-за организации, превознесшей свою структуру над истиной и безграмотность над возможностью получить знания. Он вспоминает стипендию, которую ему предлагали. Он вспоминает Генри, первого мальчика, которого он поцеловал в старших классах. Он бегло просматривает некоторые из своих графических работ. Он видит планы и картины Зала конгрессов и решает взять с собой папку с архитектурным планом… это единственное резюме, которое у него есть. Он вспоминает, как ему вручили небольшую бейсбольную биту с выгравированным на ней именем. Он вспоминает свое крещение.

  Раскаялся ли ты в своих грехах на основании жертвы Иисуса Христа и посвятил ли себя Иегове, чтобы творить его волю?

  Нет, уже нет. У Иеговы и у меня совершенно разные определения слова «грех», и я не собираюсь раскаиваться ни в одном из моих. Я горжусь ими, я почитаю их. Я уважаю их существование и признаю в них как хорошее, так и плохое, и буду делать дальше.

  Своим посвящением и крещением ты показываешь, что присоединяешься к Свидетелям Иеговы — руководимой духом организации Бога, — понимаешь ли ты это?

  Да, и хотел бы, чтобы это было нечто, что я смог бы отозвать обратно.

  Он был ребенком и не мог знать, на что подписывается. Сейчас, повзрослев, он знает больше, чувствует больше, с большей ясностью понимает человеческую природу. Он сожалеет, что был настолько слеп, прилепившись к этой организации, которая допускает подобную жестокость. Отвлекаясь на строительство Зала Царства и Зала конгрессов, было легче терпеть, работать и поддерживать религию. Но организация позволяет людям, несовершенным и смертным, контролировать других и использовать власть, которую ни один человек не должен иметь над другим человеком.

  Он не обижен на то время, которое провел с ними. Он многому научился, и будет носить это с собой всю оставшуюся жизнь. Но существует прекрасный и достойный человек, чей свет был погашен на этой планете, и он чувствует на себе большую ответственность за подмену этого света. Он пока еще не знает как… но он всё выяснит. Предчувствие заставляет его сделать паузу, чтобы успокоиться в уверенности, что он поступает правильно.

  Он закрывает дверь шкафа.

  Он идет к соседней двери, чтобы увидеть свою бабушку. Он просто хочет сказать ей «привет» и обнять её. Она ценит это. Затем возвращается назад.

  Он входит в свою комнату и смотрит на телефон. В нем был номер одного парня, которого он встретил еще до того, как начался весь этот ураган из дерьма. В пятницу он позвонил и спросил, можно ли ему нагрянуть на несколько деньков…

  — Еще бы, братан. Приходи и оставайся сколько пожелаешь.

  Облегчение. Появилась одна маленькая нить после дождей, ветров, вспышек, со стремительным показом ненасытимой власти, распухшей от собственной праведности, — и вот одинокая нить, устоявшая после урагана.

На его лице появляется самая широкая улыбка. Годы его жизни испарились из тела.

  Облегчение.

  Картина в доме начала меняться на прошлой неделе. Его родители активизировались и начали общаться особым способом. Они помогут ему. Они исправят его. Они сделают всё возможное, чтобы он стал лучше для Иеговы. Он может остаться дома, устроиться на работу, и они позаботятся о его здоровье. Вероятно, это лучший материнский почин, соответствующий отцовской энергии, насквозь пропитанной славной божьей любовью. Его мать уже вовсю рассказывает истории, как ее сын был спасен от когтей Сатаны и искуплен единственной истинной организацией Иеговы. Необходим контроль, чтобы зарядить новую библейскую батарейку силой сияющего образца золотого мальчика, которым он когда-то был… величайшая история искупления и спасения. Для его родителей это не только возможно, но и уже произошло в их сознании.

  Джеймсу нужно всего лишь догнаться за ними.

  Он никак не смог бы воздействовать на это. Некоторые вещи нужно делать самостоятельно, и на этот раз ему надо идти своими шагами, своим путем, и оставаться честным относительно того, кто он как человек. Он не Свидетель Иеговы. Он – гей, который пытается сыграть роль гетеросексуала в религии, рассматривающей его естественную биологию как достойную осуждения.

  За 23 года, которые он соглашался с этим, он трудился для этой организации, посвятил свою жизнь для ее расширения и служил от двери к двери. И каждый год свет истины в его душе тускнел… пока не повстречался тот, кто включил вспышку... осветил путь… вплоть до того момента, пока возвещатели, старейшины и вефильцы не обратили внимание и не испугались выстрелившего луча, потому что великолепие его искренности было абсолютно непостижимо для них.

  Ему нравится этот свет. Он не боится этого света. В великой системе вещей позитивная энергия возносится во Вселенную… нечто гораздо более целительное, нежели энергия таких, как Бичман, которые производят или извлекают ее из других, избивая их при помощи Библии. Джеймс вздыхает от такой концепции. Библия – это книга, не состоящая из подлинников, и написанная людьми, которые думали, что мир плоский… и копии существующих переводов затем переводились на английский. Английский язык, приводящий в замешательство своим правописанием, но слишком упрощенный с точки зрения лексикографии, и в нем лишь одно слово для передачи термина «любовь». И однажды группа людей, — любая группа людей, — даст определенное толкование с уточненной формулировкой и навяжет ее, чтобы добиться соблюдения дисциплины и изгнать с напыщенным высокомерием, равносильным тому, что происходило во времена Крестовых походов. Эта надменность находится на таком уровне, на который Джеймсу даже страшно ступить ногой. И все же Свидетели Иеговы говорят, что они должны признавать всё, что исходит от Организации, и хорошее, и плохое. Но, в конце концов, мы же все — просто люди.

  Можно было бы применить ту же философию к предполагаемому «злому миру». Нужно признавать и добро, и зло, порочное и ангельское, «благословения и проклятия». Злое есть в обществе, правительстве, людях, которые одержимы идеей причинить вред, пустить в ход бомбу или учинить массовый расстрел. Но в этой трухе всегда найдется место добру. Фред Роджерс писал: «Когда я был мальчиком и в новостях показывали страшные вещи, моя мама говорила мне: "Ищи помощников. Всегда можно найти людей, которые помогают"».

  Для каждой трагедии всегда найдутся люди, которые помогают преодолеть проблемы. Джеймс любит таких людей, он вдохновлен такими людьми. Их действия не связаны с религией или верой, их инстинктивный отклик не из-за любви к богу. Они действуют из чувства глобального гуманизма и искреннего беспокойства за судьбу ближнего, — то, в чем его прежняя церковь потерпела фиаско. Любая религия, которая непреклонно убеждена, что она является единственным путем к спасению, по сути, подспудно учит превосходству. Из глубин их разума все время пробивается их «реальность»… у них есть истина, а у тебя ее нет. У них есть ответы, а у тебя нет. Они переживут последние дни и приговоры бога в Армагеддоне, а ты нет. Цвет галстуков и платьев может быть разным, но улыбающиеся отображения «теплоты» и «смирения» ничем не отличаются. Они не беспокоятся о человечестве, они беспокоятся только о себе. Если каждая религия, отделяющая себя от подобного колоссального энтузиазма, снесла бы стены, которые она воздвигла, то была бы потрясена увиденным, — насколько она схожа с миром… и насколько она неотличима от него.

  В связи с этим, когда дело доходит до этой конкретной, подобной культу, религии, которая съёживается за воображаемыми пластиковыми фасадами, пытаясь оградить себя от Дьявола и его демонов, он не желает быть исправленным или исцеленным. Он хочет двигаться дальше и возрастать, мыслить глобально и проявлять уважение к человечеству в целом. Это то, что он ощущает в себе, пока сидит за кухонным столом и пишет короткую записку своим родителям.

  Простите меня, но я должен сделать всё сам. До свидания. И ниже подпись.

  Сбросить маску – значит иметь свободу от ограниченного видения, возможность рассмотреть периферию, ранее недосягаемую для зрения. В своем обнаженном перед всеми положении он гордился тем, кто он. И из-за этого он был избит ложью и абсурдом. Но куда болезненней пришлось человеку, которого он любил, — его избили до неузнаваемости.

  Он выбрал иной путь поведения. Он выше всего этого. И даже если это не так, он обязательно станет выше всего этого. Он никогда не достигнет таких же высот яркости, как Аарон и люди, ему подобные, но у него есть время для попыток. И нет никакого смысла обманывать свое сердце.

  Существует место, которое он видел и где он бывал, и там есть люди, подобные ему, живущие честно и открыто. Это мир, наполненный сиротами и отверженными, кого вышвырнули вон их же собственные семьи, порой с применением физического насилия и с отвращением. Они приглашают всех – поэтов и идеалистов, артистов и философов. Они приветствуют всех, кто сломлен и изнасилован религией, гомофобией и ненавистью. И их ответ – сделать грандиозную гребаную вечеринку. Но они также сражаются, организовываются и заботятся друг о друге, ухаживают за больными, одинокими и подавленными. Они добровольно отдают свое время и деньги, чтобы сделать лучше себя и мир вокруг. Община несовершенна, из того, что он испытал, имеет свои недостатки и тех, кто злоупотребляет ей…

  Но я должен принимать как хорошее, так и плохое, не так ли?

  Это, конечно, не могло оказаться хуже, чем то, что он только что пережил.

  В последний раз он оглядывается вокруг. И улыбается сам себе. Он не может поверить, что решился на это. Он не может поверить, что ему потребовалось так много времени, чтобы совершить это.

  Спасибо тебе, Аарон. Спасибо за удар в задницу, в котором я так нуждался.

  Он выходит на улицу и закрывает входную дверь. Глаза прослезились, он даже не знает почему, это так неожиданно.

  Он садится в машину и быстро уносится прочь, прежде чем кто-то из соседей успеет заметить его. Как только попадает на шоссе, он ставит  «Белых Зомби» «Astro Creep: 2000» — компакт-диск, который он покупал уже четырежды после первого прослушивания с Тони. Он официально переместил дьявола с заднего сиденья на перёд. Приходите, чтобы убедиться, что не такой уж он и дьявол после всего пережитого – определенно, не хуже того, с чем он столкнулся. Джеймс открывает окно и радостно кричит в открытое пространство техасских пейзажей. Проезжающие мимо люди, вероятно, думают, что он сумасшедший. Да, он сумасшедший, и он только что сбежал из соответствующего заведения. Он свободен. Наконец-то, бля, он свободен. Он не может унять улыбку, потому что страх упал с его плеч. Свет в груди становился ярче и ярче по мере того, как он оставлял за собой километры, с уверенным осознанием нравственности, честности и гуманизма.

  Он чувствует себя так охнененно здорово, что даже ощущаются молекулы воздуха, оседающие на горло. Уже ничто не пугает его. На самом деле, он непобедим, хотя и прекрасно знает, насколько он слаб. И он восхищается этим. Это превосходно. Всё превосходно, даже ровные техасские поля с сожжённой травой и покосившиеся заборы выглядят превосходно. И теперь, кем бы он ни был, но, черт возьми, он хочет им быть. Это его выбор. Потому что он свободен в своем выборе.

  Он… СВОБОДЕН.

  Его мобильный телефон начинает звонить. Это его родители.

  По счастливой случайности, он замечает озеро. Он останавливается у воды и встает у самой кромки. Он смотрит на свою «Моторолу». Восемь пропущенных сообщений. Он вдыхает свежий воздух и бросает телефон так далеко, как это только возможно. Это производит крошечный всплеск и совсем незначительную рябь на воде. На лице вновь появляется улыбка, и он садится в автомобиль.

  Отлично. ТЕПЕРЬ он свободен. НА СТАРТ.

  Он находит себя несколько взволнованным в этих черных кроссовках «Рибок», пока поднимается по эскалатору. В его понимании это кажется таким естественным, что он натянул длинные шорты и спортивные носки, выставляя напоказ татуировку змейки, хвост которой обвивал правую лодыжку. Конечно же, это не проблема, но совсем не так для бесчисленных Свидетелей, сбившихся в кучку «друзей и семьи» в комнате ожидания реанимационного отделения. Он не хочет подбрасывать им, словно зёрна цыплятам, слишком много причин для сплетен. Татуировка и серьги – этого вполне достаточно.

  Он все-таки наталкивается на них. Но это не самое страшное. Он достает из кармана бумагу с инструкцией, поворачивает за угол, приближается к стеклянной стене и берет правее, оставляя комнату со скользкими, шипящими тварями слева от себя. Через прозрачную перегородку он видит в отдалении телесный призрак бывшего Зелёного Берета, прослужившего восемь лет в армии Соединенных Штатов.

  Когда рак вновь подкрался в жизнь его отца, Стив сделал несколько завещаний. Среди них отказ от колостомии, а также он не желал зачахнуть недостойным образом, а его прах следовало развеять у техасского Зала конгрессов Свидетелей Иеговы в Розенберге, где он тяжело трудился около пяти лет, и еще он не хотел оставлять семью без гроша. Стив был самым умным человеком из всех, кого знал Джеймс, и очень мудрым для своих 50 лет. Джеймс доверял своему отцу, зная, что он желает ему только лучшего.

  Его мать настояла на том, что её муж отказывается от обычного лечения с помощью химиотерапии или излучения из-за гомеопатических процедур, — растущая и финансово выгодная тенденция среди верных последователей Иеговы с начала 1990-х годов. В «Сторожевой Башне» за 15 декабря 1994 года была написана статья о пациентах, где абзац за абзацем напускался туман, мало что объясняя, и говорилось, что «в основном это область для личного решения». С учетом привычки «Сторожевой Башни» округло выражаться, обеспокоенность касалась каких-то пациентов, но не физического здоровья ее читателей. В связи с этим самым идеальным «решением» оказалось транспортировать его отца из Колорадо в Калифорнию за огромные деньги, чтобы держать его в живых на какой-то нелепой диете, пока его тело систематически увядало. А началось это достаточно невинно — с недомогания ног, а закончилось четыре года спустя в одноместном номере на четвертом этаже отделения интенсивной терапии Госпиталя Спона на улице Элизабет в Корпус-Кристи, штат Техас.

  Годом ранее Джеймс посетил своего отца, пока Стив проходил обследование в прекрасно расположенном и хорошо оборудованном Госпитале Андерсона в Хьюстоне, прямо напротив хьюстонского зоопарка. Он подумал о Брит и Деррике, и других людях, которых он потерял, отправившись в Нью-Йорк. И об Олли, конечно, тоже.

  Насколько бы иной была моя жизнь, останься я здесь, если бы выдвинул свои условия? Если бы.

  Его отец пребывал в хорошем настроении, но выглядел худее, чем когда-либо.

  — Я ненавижу себя за то, что тебе приходится видеть меня таким, — сказал он.

  — Всё хорошо, папа, посмотри на это иначе… по крайней мере, теперь ты в своем идеальном весе.

  Отец принял свою «классическую» позу, лежа на больничной койке. Воздух как будто бы рассеялся, и доброта проистекала по всей комнате, по зданию, прямо в их сердца. Единственным человеком, невосприимчивым к этому, была Бланш. Семья Перес (не считая старшего брата) была очень известной семьей в этой религии. Почти ежегодно они совершали переезды, работали на строительной площадке Зала конгрессов, исполняли множество зрелищных трюков в собраниях, так что их имена и лица были вполне узнаваемы. Из-за этого стали известны новости об очередном рецидиве рака у Стива и использовании нетрадиционного, далекого от западного, медицинского способа лечения. Люди любили его, они молились за него, они говорили о нем между собой на своих встречах и в полевом служении.

  Всё это время он находился в больнице, и в течение следующего года (между домом в Рефухио и различными больницами) Стиву пришлось вынести целую процессию людей с наигранной лестью и замороженным псевдоволнением на лицах.

  — Привет, брат Перес! Как делишки?

  Насколько хорошо может протекать медленная смерть? Его отец улыбался, в то время как его мать готовила сцену для следующей пары или группы прибывших людей, сопровождая их в палату, а затем обратно, — в поток пчелиного роя, — если вдруг задержались слишком надолго.

  — Стиву нужно отдохнуть…

  Или:

  — Если это возможно, брат (сестра), недолго общайся со Стивом.

  Это выглядело как настоящий фарс, поскольку его отец скорее бы остался наедине, в тишине и молчании, как и подобает бывшему военному. Единственная причина, по которой существовала вся эта процессия, заключалась в том, чтобы его мать могла впитать симпатии всех, кого она знала из своего религиозного каталога. Шоу было больше о ней, нежели о состоянии ее мужа. Если это раздражало его, когда отцу был впервые поставлен диагноз, то еще более мучительно было смотреть на это по приезду в Хьюстон.

  Всё изменилось, когда Джеймс зашёл в больницу. Поскольку он был лишен общения и решил оставить всё как есть, изгоя с татуировками и пирсингом обязаны были всячески сторониться в соответствии с требованиями организации. С его присутствием процессия пришла во взвинченное состояние, особенно когда из больничной палаты послышался смех отца и сына.

  Спустя всего десять минут вмешивается Бланш:

  — Стив, здесь Хасдорфсоны.

  — Они могут и подождать, Бланш. Я разговариваю со своим сыном.

  — Стив, они проделали путь из Виктории.

  — Джеймс пролетел еще больше. Они могут подождать. Разве у меня часто выпадает шанс увидеть моего сына?

  В том-то и вопрос. Он выглядел честным и невинным, но за барьером своей правоты, он скрывал чувство вины, которого Джеймс не ощущал раньше. Именно он оборвал все связи со своей семьей, когда решил утвердить себя в мире, не отягощенном их угрозами отказать в поддержке и нагнетанием страстей. И это сработало. Джеймс был полностью работоспособным человеком, который вполне успешно пробивал себе благополучную дорогу сквозь мир, на другом конце Соединенных Штатов. Но то, о чем спросил отец, было столь же важно, как и проявление уважения, которое выражается в стремлении не нанести вреда.

  — Пап, всё в порядке. Я еще побуду здесь. Давай я пока исчезну, а ты встретишься с ними.

  — Бланш, дай мне пять минут. Отошли всех, кто приехал только что, хорошо?

  — Стив, я не могу контролировать, появятся ли новые люди.

  — Пойди к телефону и по-быстрому обзвони людей. Пять минут.

  — Ладно, но я сделаю это быстро.

  Бланш выходит из палаты. У Джеймса появилась возможность проявить смирение.

  — Пап, это действительно моя вина, что мы не виделись.

  — Всё хорошо, сынок. Я понимаю причину. Ты хорошо выглядишь.

  — Спасибо.

  — У меня к тебе только один вопрос, а потом мы сможем встретиться чуть позже.

  — Окей.

  — Как твое сердце?

  Это такой странный вопрос. Он не сразу вспомнил, что это точно такой же вопрос, который ему задавали братья в Вефиле… вопрос о метафорической мышце, рассерженной и кровоточащей перед ними. Он не вспомнил, потому что на его лице загорелась улыбка – полная, открытая, во весь рот, и он застенчиво засмеялся.

  — Всё прекрасно. Я еще работаю над некоторыми его частями, но в целом… всё просто отлично.

  На лицо Стива вернулась улыбка.

  — Это приятно слышать. Я просто должен был это спросить.

  — Всё нормально. Я сейчас убегу, чтобы слегка перекусить.

  — Спасибо, сынок. Прошу прощения за это. У твоей матери люди выстроились прямо от двери. Я попытаюсь еще часок понаблюдать за этим.

  — Почему бы просто не попросить ее остановиться?

  — Это помогает ей чувствовать себя лучше. Просто дай немного времени, чтобы разобраться с этим, и возвращайся.

  — Конечно.

  — Не задерживайся слишком надолго.

  Джеймс выходит из палаты с сияющим лицом. Он проходит мимо очереди людей, ожидавших увидеть его отца. Старейшина из смутных старинных воспоминаний его детства делает осторожный кивок и отводит взгляд. Люди среднего возраста и младше издают шипение, будто жалкие пресмыкающиеся, заметившие грязную, мерзкую помеху, перекрывшую собой тягучий церемониальный проход благочестивой духовности, которой они решили одарить отца.

  Джеймс вернулся позже, и холл уже оказался пуст. В палате его мать спорила с отцом. Прежде чем войти, он остановился у двери. В голосе отца он явственно слышал разочарование.

  — Но он лишен общения.

  — А еще он мой сын. Я не задержусь в этом мире. И я могу потратить это время так, как я захочу. Я хочу провести его с Джеймсом.

  — Стив. Не говори так, будто ты умираешь. И никто не говорит, что ты не можешь провести время с Джеймсом, но не за счет братьев. Они будут в Новой Системе. А он нет.

  — Тогда я смогу пообщаться с ними в Новой Системе. Но с Джеймсом я хочу быть сейчас.

  Он беспомощно глазеет на слегка приоткрытую деревянную дверь с уродливой металлической ручкой, пытаясь не заплакать.

  Когда в 1994 году разразилось известие о растлителе детей, Стив тогда сказал растлителю, что он никогда не простит этого, и его не волнует то, что из-за такой позиции Иегова Бог оставит его за пределами Новой Системы. Бланш обвинила Джеймса в том, что он выдал эту историю, чтобы привлечь к себе внимание. С растлителем разобрались келейно, внутри собрания… это то, что беспокоило его отца годами. Но, несмотря на это, Стив заступился за своего сына, и в этом поступке он понял истинное значение слова «прекрасно», поскольку его отец охватывал все спектры этого понятия.

  Он стучит в дверь и открывает, чтобы войти.

  — Приветик.

  Его мать безучастно смотрит на него.

  — Я даю вам час или около того, и вернусь.

  — Час или около того? – Джеймс немного растерян.

  — Ладно. Если хотите, то до тех пор, пока не закончится время для визитов.

  Очевидно, он что-то упустил.

  — Но если часы приема закончатся, зачем тебе возвращаться?

  — Потому что я останусь с ним, — ответила она раздраженно.

  Джеймс посмотрел на отца, чтобы тот помог прояснить ситуацию.

  — Она останется со мной на ночь на случай, если что-нибудь случится.

  — А что должно случиться? Ты бодр, хорошо выглядишь. Ты собрался завтра умереть?

  — Я такого не планировал.

  — Я не думаю, что папе требуется нянька. 

  Её «перья» были взъерошены.

  — Я не нянька. Я здесь на случай, если что-то случится.

  — К примеру… спонтанная смерть.

  — Джеймс! Не будь отвратителен. На случай, если ситуация ухудшится, вот и всё. Эти врачи стремятся накачать его таблетками. Я не могу этого допустить. И мне позволено беспокоиться о своем муже.

  — Он в больнице! Просто… иди домой, мам. Я останусь с ним на ночь.

  — Что? Джеймс! Ты не можешь этого сделать.

  — Это, должно быть, невыносимо, жить с таким напряжением. Так позволь себе немного отдохнуть. В моей машине есть чем укрыться. Я думаю, что вполне могу справиться с этим за ночь.

  — Пусть он останется, Бланш. У меня бы появилась компания.

  Она во все глаза уставилась на него:

  — А я значит не компания?

  Стив вздохнул и посмотрел на нее смущенным взглядом:

  — Это не то, что я имел в виду, Бланш.

  Джеймсу не хотелось, чтобы это продолжалось дальше, поэтому он произнес волшебные слова:

  — Мам, отдохни немного. Ты выглядишь усталой.

  Ее убедили пойти домой, и она, наконец-то, уступив собственной гордыне, отправилась в дом, который они снимали с той целью, чтобы Стив мог находиться поблизости к больнице в Хьюстоне. Он сохранял с ней дистанцию, лишь немного приобняв ее.

  — Даже для нее это на благо, увидеть тебя, сынок, — голос был едва слышен. Это разрывало сердце, но в то же время несло некое освежение.

  Джеймс принес одеяло и удобно устроился на ночевку. Пришли медсестры, провели процедуры, воспели слова похвалы и проверили жизненно важные органы. В течение второй половины дня отец говорил так, как будто это было впервые. В отсутствие процессии и всеобъемлющего внимания со стороны его матери, отец некоторое время смог побыть самим собой. Как только Стив открыл рот, он уже не умолкал. Ему так много было о чем сказать.

  Очевидно, что какой-нибудь «вредитель» предупреждал, что гомеопатическое лечение не вылечивает рак. За период от пяти до шести лет он пробовал справиться с болезнью с помощью травяных средств, хотя мог бы пройти химиотерапию или излучение, и выздороветь. Но теперь уже всё иначе. Врачи довольно много говорили ему, что потерянное время будет уже не вернуть. Стив рассказывал обо всём откровенно, искренне и со спокойным восприятием реалий.

  — Честно говоря, я готов пойти уже сейчас.

  — Ты имеешь в виду что-то, наподобие хосписа… или ты хочешь, чтоб я как-то помог в этом?

  Отец посмеивается:

  — Хоспис… Полагаю, у меня нет другого выбора. Я готов пойти… пока во мне еще остается жизнь, понимаешь?

  В смерти может быть огромное достоинство. Но умирать – в этом нет никакого достоинства. Его отец был прекрасным человеком, и мог бы гордиться этим, но проявлять подобную гордость было не в его характере. И это делало прекрасного человека еще более прекрасным. Рядом с креслом Джеймс замечает сумку. Он открывает ее. Она заполнена таблетками. Он читает название первого же пузырька: Оксикодон.

  — Ничего себе, пап, у тебя целый пузырек самых крутых наркотиков на черном рынке на сегодняшний день.

  — Я знаю! Кто знает, сколько это стоит на улице. Забирай. Тебе бы хватило оплатить всю твою поездку.

  Оба смеются над идеей.

  — Я не принимаю твои таблетки, пап. Вопрос в том, почему ТЫ не принимаешь эти таблетки?

  Стив начал объяснять, почему наркотики оказались недоступны на больничной койке. Его жена не позволяла ему принимать какие-либо обезболивающие препараты, поскольку по-прежнему придерживалась довольно странных пережитков истинной веры в то, что гомеопатические средства все равно спасут его жизнь. Ее всеобъемлющее несогласие помешало человеку получить поддержку из внешнего мира, от людей, которые за сияющими улыбками скрывали шок при виде внушительного человека, увядающего на глазах.

  Так что Стив сидел в ожидании… с болью… улыбался и шутил.

  Ему пришлось как-то переварить эту информацию, поэтому на вопрос о Давиде он отвлекся. Несколько лет назад в нежданной и неотвратимой автомобильной катастрофе в Далласе погибла Кэти. Ему хотелось знать подробности о состоянии ее сестры-близнеца и Давида. Какой-либо информации о местонахождении этих смутьянов практически не было, единственным связующим звеном оказались случайные и крайне редкие визиты отца Давида. В ответ ему был задан вопрос об Аароне. Эту тему ему не хотелось обсуждать, но, поскольку их разговор был исключительно честным и без купюр, Джеймс поведал о событиях, произошедших через шесть месяцев после его отъезда от родителей. Да, он видел Аарона. Он вылетел в Орегон и нагрянул к нему домой. Но ничего хорошего из этого не вышло. Тот вызвал полицию.

  — Не переживай. Однажды он придет. (Пауза). А если этого не произойдет, с тобой будет всё хорошо?

  — Да. Я имею в виду, что с этим, конечно, ничего хорошего, но я примирился с ситуацией, — сказал он, улыбаясь.

  Порядочные люди, стоящие перед лицом смерти, как правило, становятся отчасти «дзэн» относительно мира, и его отец не стал исключением. Эти задорные светло- коричневые глаза показались Джеймсу похожими на горную вершину на фоне зыбкой неустойчивой породы.

  Да, он совершил поездку, потому что ему необходимо было знать, всё ли с Аароном в порядке. Но он не был в порядке. Джеймс рвал глотку, кричал и своими словами пытался хлестнуть как можно сильнее. Он стоял и терпел, поскольку считал это вполне заслуженным. Он разрушил жизнь молодого человека, и ему жаль, что он никогда не слышал имени «Джеймс Перес», требовал оставить его вместе со своей семьей в покое и хотел, чтобы Джеймс оказался мертв. Затем была вызвана полиция, обнаружившая Джеймса в слезах в его гостиничном номере на федеральной трассе 5.

  Свет Аарона был погашен. Лучезарное золотое солнце, излучаемое из его карих глаз, прекратило свою работу. Но оно не только остановило производство света, но поглощало и разрушало свет рядом с собой сквозь нависшее пустое облако – черное и ядовитое. Сила проклятия от Аарона была, вероятно, единственным способом выпустить пар, накопившийся в этом избитом до синяков теле, и удар пришелся с такой силой, что даже годы спустя Джеймс не будет чувствовать под собой ног от одного лишь упоминания его имени. Но после той поездки его колено перестало болеть. Удивительно, что физическая боль может настолько легко стать незаметной, когда сердце разрывается на части. Но он не мог рассказать отцу обо всем этом.

  Истина заключалась в том, что ему не нужно было говорить ни слова, потому что его отец уже обо всём знал. Он видел это в испуганных и неподвижных глазах сына. Стив меняет тему, как только приносят ужин. Двое мужчин продолжают разговаривать и смеяться. Медсестра принесла вторую тарелку для Джеймса, обмолвившись, что она не видела Стива в таком хорошем настроении, и подмигнула сидящему в кресле сыну.

Попытка заснуть дала новый повод для размышлений. Несмотря на то, что его отец может держать себя в течение дня, играя в глазах посетителей роль бодрого человека, к вечеру он чувствовал полный упадок сил. Джеймс сидел в тени от падающего из холла света, глядя на отца, на лице которого была искаженная гримаса страдания, а руки сцепились в немом крике.

  — Что можно сделать? – спросил он медсестру, когда та совершала обход в середине ночи.

  — Его тело испытывает боль. Врачи назначают лекарства, но они не могут заставить кого-то их принимать.

  — Как сделать это, не разбудив его?

  — Ваш отец не отдыхает в течение дня, у него слишком много посетителей. Поэтому он довольно быстро выбивается из сил, и мы не можем заставить его принять снотворное. Я так думаю, что одну таблетку он все-таки на ночь принял?

  — Да, принял.

  Вероятно, это самый глубокий сон Стива со времени его нахождения в больнице. Джеймс свернулся калачиком в розовом мягком кресле и следил за движениями своего отца так, как никогда не следил за движениями кого бы то ни было. Как могла его мать сидеть здесь ночами, видеть это и не чувствовать никакой жалости к человеку? Как она могла спать, когда тело ее мужа претерпевало страдания без обезболивания? Это бесчеловечно. Это более чем бесчеловечно. Это были обманчивые эгоистичные фантазии, и она убивала его отца самым зловещим образом только потому, что она верила в абсолют, которого в действительности не существует.

  Утром он сказал ей об этом в лицо. Она защищала свою позицию тем аргументом, что она чувствовала, как братья молятся за них и Иегова предоставит мужу возможность полностью выздороветь без применения наркотиков. Он назвал ее помешанной. Она назвала его демоном. Он намеренно оставался с отцом целый день, чтобы не допустить посещений хоть кого-то из Свидетелей Иеговы. Он не мог отдать отцу жизнь, но он мог подарить ему умиротворение. Поэтому они смотрели телевизор. Это было впервые, когда они смотрели бейсбольную игру вместе. Они пообедали, обсудили татуировку, которую случайно заметил отец и заставили медсестер смеяться, когда те зашли, чтобы проверить как дела.

  Вечером Бланш буквально вытолкнула его в дверь, чтобы вернуть себе место смотрителя. Когда он уступил ей, она ненадолго вышла из палаты, чтобы сделать телефонные звонки.

  — Пап, это сумасшествие. Я не хочу, чтобы ты страдал.

  — Я знаю, сынок. Но я должен быть верным твоей матери.

  Одной вещью, которой он научился у своего отца, является истинное понимание термина «верность». Это не просто что-то сексуальное, но он был верен в сердце, разуме и слове. Его отец не нарушил бы слова даже, если бы это означало умереть. Если он что-то пообещал Бланш, в том числе не принимать болеутоляющие препараты, он будет придерживаться этого во всех аспектах. Это была его грань честности. Джеймс взял пузырек с обезболивающим и засунул в верхний выдвижной ящик стола в пределах досягаемости от больничной койки на случай, если боль будет слишком сильной. И оставил своего отца в руках своей матери.

  Год спустя он пристально смотрит сквозь стеклянную стену на результат ее богобоязненной работы и неудавшихся молитв, под ползучий шёпот осуждения, плывущий из-за плеч от старейшины из того самого дома, в котором, будучи ребенком, Джеймс отказался оставаться, поскольку тот избивал своих детей. Деспот восседает среди группы, которая отступает по углам в надежде, что демоны, наводнившие душу молодого человека, не заразят их. Джеймс открывает стеклянную дверь, уводящую в холл из волчьей ямы, где ему вынесли приговор.

  На матрас положено тело. В палате его старший брат, а мать разгуливает с мобильным телефоном. Его дядя, старейшина из техасской Виктории, из собрания Свидетелей Иеговы «Прибрежное», вышагивает взад и вперед между молящимся у кровати и помещением с собравшимися христианами. Человек на матрасе получает питание через нос. Капельница в вене практически расположена поверх кожи, аппаратура издает звуковые сигналы и создает мягкий шумовой фон. В течение года люди стояли над его кроватью, образовывая круг, словно над погребенным в собственной могиле, и теперь метафора переросла в реальность, когда человек насильственно задыхается в настоящей могиле. Его отец был выше всего этого, но сейчас он стал в два раза меньше, нежели год назад. Он находился в коме.

  Приближаясь к кровати, он обнаруживает скелет, проецирующий себя через подобную коже оболочку, представляя нерабочую визуальную картинку того, как функционируют суставы человеческого тела, если они вообще функционируют. Но они были неподвижны, и движение создавалось лишь ротационной подушкой. Его вены и артерии едва скрыты, его абсолютно белые волосы на макушке и вокруг лица тонкие от истощения, а кожа растянута и провисла. Свозь кожу можно заметить, как сердце тела бьется в груди. Это шокирующе ужасно, но не так ужасно, как его мать, стоящая среди стада Свидетелей Иеговы и провозглашающая: «Они пытаются убить Стива!», прежде чем вернуться к телефонным разговорам в палате. Никто не пытался убить его. Врачи умоляли его мать быть порядочным человеком.

  Как считают Свидетели, отказ в поддержании жизни равносилен убийству, особенно если есть шанс на выживание. В сознании жены Стива существовал не только шанс на выживание, но и шанс на полное выздоровление, так что Стиву Пересу поддерживали жизнь без какого-либо осознания очевидного.

  Джеймс вообще не знает своего старшего брата, поскольку воспитывался вне его окружения, но в этот момент даже два разобщенных кровных родственника смотрели друг другу в глаза, не имея сил произнести ни слова.

Он хватает то, что когда-то было рукой его отца. И происходит незначительное движение, когда он слегка приподнимает веки, приоткрыв блеклые зеленые глаза, которые заблестели облачной белизной. Тело смотрит прямо на Джеймса. Вот он – его отец. Джеймс улыбается. Они молча беседуют. Глаза закрываются и уже никогда не откроются вновь. Его мать бегает по больнице, крича, что ее муж чудесным образом вышел из комы. Но он этого не делал. Приближается его дядя, чтобы высказать самую несвоевременную неадекватность из всех возможных: «Ты знаешь, твой отец хотел, чтобы ты вернулся в Истину».

  Весь спектакль изобилует глупыми эмоциями и бессодержательными чувствованиями. Логика отсутствует катастрофически. Он не может поддержать всё это. Он не поддерживает этого. И не собирается поддерживать. Омерзительный дьявол в этой палате не имеет к нему никакого отношения. Это чудовище объединенных молитв и желаний обрести сравнимую с Богом значимость, которое может свободно развиться, потому что настоящая истина, которую можно наблюдать, не имеет успеха у последователей и их религии. Он сомневается, стоит ли высказаться, потому что нечего сказать тем, кто предан подобным мечтаниям. Самая могущественная истина в мире – это ложь, в которую веруют в своем собственном разуме. С этим не поспоришь.

  Поэтому он уходит. В течение 24 часов он вылетает из Аэропорта Корпус-Кристи, с того самого места, где он последний раз видел улыбающееся лицо Аарона.

  Когда рак начал возвращаться в жизнь его отца, Стив сделал несколько завещаний. В течение двух лет он пользовался колостомической сумкой и большую часть этого времени он увядал в больнице самым недостойным образом. Когда брат, наконец, перекрыл кислород в полдень пятницы, сердце продолжало в нем биться еще 43 дополнительных минуты. У его отца действительно было сильное сердце. Еще до того, как ему позвонили из Техаса и сказали, что все кончено, он уже знал, что история заканчивается. Пепел Стива захоронили в Сан-Антонио вместо того, чтобы развеять согласно его пожеланию, банковский счет опустел из-за постоянных травяных процедур, которые не сработали.

  Но об этом Джеймс не беспокоится. Это уже не его семья. Это была жалкая пародия на то, как должна выглядеть семья, изваяние из папье-маше с использование страниц библии вместо бумажных полосок, а Сторожевой Башни вместо клея. Нет никакой ценности, сердца или смысла внутри социологической диорамы, задуманной, чтобы создать иллюзию «семьи» и «духовности», не имея никакого представления о любви к семье или реальной духовности. Всё это разрушено ложными надеждами, духовно возвышенными, но только через осуждение всех других путей, через оскорбления приговором, подобно как на школьном дворе хулиган нападает на одноклассника.

ВСЁ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ

История Джеймса Переса

©2017 Перевод: Сергей Прядин

©2017 Литературная обработка: Станислав Ковтун

©2021 www.jwrus.com

Использование материала без согласования категорически запрещено