ДЖЕЙМС ПЕРЕС

Автобиография Джеймса Переса, сотрудника мировой штаб- квартиры Свидетелей Иеговы, который имеет нетрадиционную сексуальную ориентацию, стала настоящим откровением для европейских и американских читателей. ШОК — именно это слово лучше всего передает их эмоции. "Это просто жесть, — заявил Марк из США, — меня словно долбанули головой об стену, и я долго не мог прийти в себя".

Эта история разорвет мозг и стереотипы. Поэтому будьте осторожны, обвяжите голову полотенцем, прежде чем вы совершите полное погружение в миры Джеймса.

Перевод и литературная обработка специально для сайта "Свидетели Иеговы: Некуда Идти". Переработанное издание 2021 г.

  Выросший как Свидетель Иеговы, Джеймс знал, как творить свет внутри себя, но это умение далось ему не просто — в своей душе он скрывает многое, и с каждой вспышкой свечи он испытывает страх, что вдруг обнажится самая страшная его тайна. В этом конфликте для него куда легче отражать свет, нежели творить его, и он берет светящиеся осколки каждого из миров, в который он наведывается. Он всегда ощущал неловкость в своих попытках, притворство, фэйк иллюзиониста, но это не останавливало его пытаться вновь. Самая сверкающая честность, которую он способен творить — это эмоциональная мешанина металлических зубных скоб, потрепанного стекла Френеля и выпуклых линз, удерживаемых вместе проволокой и надеждой.

  Аарон совсем другой. Его свет естественный и желтоватый, без потребности в сосуде или стекле, непрерывное свечение чистоты и сострадания, перемешанное с хрупким сердцем поэта и босоногим очарованием. Джеймс часто вспоминает, как впервые заметил заостренные черты лица, бледно-белую кожу, темные волосы и худосочное тело, движущееся через вестибюль здания Фермы Сторожевой Башни.

  Проблема в том, что когда трудишься в мировой штаб-квартире Свидетелей Иеговы в Уоллкилле (Нью-Йорк), то любой свет, который сияет ярче дозволенной нормы, считается предательски подозрительным. Джеймс сделал многое, живя в Хьюстоне, но это не спасло его от предстоящего злорадного шторма. Никто не предупредил его о хрупкости жизни и света, который он держал в своих руках… и в своей душе.

  Темнота стремительно надвигалась на него, и к тому моменту, когда он осознал, что необходимо укрыться, было слишком поздно, и просто исчезнуть уже не удастся.

  Есть серия из более чем 120 вопросов, изложенных в конце книги «Организованы проводить наше служение», и ответы даны с помощью Священного Писания. Изучающий должен правильно ответить на все вопросы из трех или четырех частей. Каждой части назначается отдельный старейшина.

Прошло около двух недель, и Джеймсу позволили пройти собеседование с братом Тайличем, высоким, походящим на изваяние мужчиной с безупречной грацией, в его великолепном доме из красного кирпича, с белой отделкой и белым разборным диваном. Ещё спустя неделю он сидел перед братом Бенко в отделанной современной штукатуркой комнате с навороченной тахтой и креслом из серии «Lazy-Boy». И еще через неделю Джеймс оказался в резиденции Хэсдорф, обосновавшейся в здании под стиль 1960-х годов, с неповторимым классическим интерьером зеленого и коричневого оттенков, с изогнутыми ножками на всей мебели и бесподобно красивыми часами из нержавеющей стали над диваном.

  И вот Джеймс и его мать в ожидании на кухне своего дома на Кроуч Роад, построенного руками отца Джеймса, Стива. Джеймс вышагивал взад-вперед вокруг единственного телефона, пока тот, наконец, не издал пронзительный вопль.

  Через несколько месяцев семья Перес входит на автостоянку стадиона «Астродом» в Хьюстоне, в том же месте, где Джуди Гарленд и «Супремс» выступали в ночь открытия. На утренней части в субботу кандидатов на крещение просят сесть перед сценой. Прогулка по полю «Астродома» — это как впервые увидеть Гранд-Каньон или Ниагарский водопад. Пространство ошеломляет. Изгиб застекленной крыши настолько далек, что, кажется, до него невозможно добраться даже звуку. Впервые в жизни Джеймс ощутил мягкую подушку всемирно известного искусственного газона, установленного после того, как трава стала умирать из-за недостатка солнечного освещения в 1966 году. В том самом, когда Свидетели Иеговы выпустили книгу «Жизнь вечная — в свободе сынов Божьих», в которой указывалось на 1975 год как на предполагаемый «конец света».

  Сцена была установлена на второй бейсбольной базе, а слова «1985 Хранители непорочности Областной конгресс» в виде больших белых букв удерживались двойными растяжками вокруг базы подающих. Остальные три базы были украшены различными растениями и цветами, а у основной базы расположились два бассейна, наполненные водой. Молодой человек, изучавший в течение года, нашел Джеймса раньше, и они вошли на арену.

  Много лет спустя он не мог вспомнить имя того парня, но ему было 20 лет, с рыжеватыми светлыми волосами, восторженный и сияющий. Если десятилетний мальчик испытывал прилив чувств, то этот человек передавал волнение, которое должно было перейти на Джеймса. Оба имели свои сумки с купальными принадлежностями и собственными Библиями, блокнотами, ручками и программками. Оба ощущали приятное предвкушение начала новой жизни. Осторожно обходя идеально расположенные белые буквы, они нашли свои места на левой стороне у третьей бейсбольной базы, где оставалось всего шесть или семь мест недалеко от центрального прохода.

  Началась субботняя утренняя программа и среди 48 тысяч человек прокатилась причудливая волна голосов, исполняющих вступительную песню. Джеймс подумал, что если он когда-нибудь станет рок-звездой, то ощущение от этого должно быть не менее захватывающим.

  Звучит речь о посвящении Иегове и организационной структуре, которой даны духовные знания, но этот язык со специфической терминологией обычно слишком туманен для среднестатистического «христианина». Кандидатов просят встать и задают два вопроса. Отвечая на них «Да», кандидаты показывают, что находятся в правильном расположении сердца для принятия христианского крещения. Во время песни их сопровождают с поля в раздевалки.

  Вода была холодной. Он мог сказать это, потому что «ты-скоро-будешь-братом», — тот, кто проявлял заботу о нем, — зашел в бассейн первым и его соски тут же выступили сквозь тугую белую футболку. Обстановка захватывающая и напряженная. Крещение — это символ, наподобие обручального кольца (как разъяснялось в речи). Оно доказывает другим, что ты предан идее, это религиозный защитный покров для надежды и искупления.

  Это публичный праздник, как свадьба или похороны, независимо от реальности внутри твоей десятилетней души. Это сбивает с толку, если ты не уверен в себе, и ни один человек в десять лет не может иметь такой уверенности.

  Молодой брат выходит из бассейна, промокший вследствие полного погружения. В каждом бассейне по три брата, и еще трое наблюдали за крестящимися, словно рефери на олимпийских играх. У него самая широкая улыбка и лучезарные ярко-карие глаза. Он смотрит на Джеймса в тот момент, когда они встречаются на лестнице в бассейн. Брат останавливается, чтобы проследить за своим юным другом, который уже находится по шею в воде.

  Джеймс затаил дыхание и ушел под воду, затем поднялся из воды, чтобы любой мог наблюдать за его возрождением из драматического погружения в жизнь перед Богом. Джеймс появляется как тот, кого отныне можно назвать «братом» в организации Свидетелей Иеговы.

  Аплодисменты растворились в застрявшей в ушах воде и смешались в обширном пространстве стадиона. Словно 16-миллиметровый кинопроектор, зацикленный на одном кадре. Он не мог дышать. На него была направлена масса энергии, но он не мог понять, когда это прекратится и где путь к безопасности. С головокружением и беспокойством, он никак не мог отыскать ориентир. Вдруг появилась рука и схватила его. Большая рука с рыжеватыми светлыми волосами тянет его вверх по лестнице.

  — Попался?

  — Спасибо.

  — Нет проблем, Джеймс. Мои поздравления!

  — Тебе тоже.

  Джеймс выплевывает воду. Десятки тысяч людей, и только один человек заметил, что он тонет. Он был благодарен за своего нового брата. Когда они оказались на искусственном газоне, то обнялись. Это был новый Джеймс, и он был готов к взрослым решениям.

  — Я получил новый компакт-диск White Zombie.

  — Чувак, а нет ничего получше?

  — Чего? Я знаю, что ты хотел послушать это.

  — Если ты собрался пригласить меня сюда наверх послушать дьявольскую музыку, то распаковывай это дерьмо и забавляйся. А меня ждет работа.

  Смех Тони короткими очередями и очень заразительный. Оба прослушивают несколько песен из “Astro-Creep 2000”, прежде чем Джеймс возвращается к работе. Картина несколько сумбурна, поскольку молодой чернокожий парень, танцующий с обнаженным торсом, с полным набором кубиков на прессе, и молодой мексиканец в деловом костюме, соединяются единственной связью, которую они когда-либо смогут разделить… музыкой. Как привлекательность, так и подобный откровенный порыв, сами по себе не вызывали в Джеймсе возбуждения. Но после таких знаков внимания можно легко слететь с катушек.

  После окончания средней школы и многолетнего пребывания «в мире», где мимо него прошла их музыка, развлечения и самые обычные тусовки, он чувствовал себя разбитым. Абсолютно ничего не вело к благословениям путем изгнания гомосексуальных мыслей, устремлений, объектов желаний или даже полуночных пробуждений. Итак, как только стукнуло 18 лет, он сразу же отравился на разведку.

  Помимо нескольких, «одобренных Свидетелями», драматических фильмов с захватывающей кинематографией и песен, на самом деле у него не было никакого представления о «фильмах». Его первой запрещенной лентой стал «Дракула» (1992) Брэма Стокера. Он просмотрел картину трижды за два дня, без купюр и на широком экране. Это была фантастика на уровне выноса мозга.

  Цвета были глубоко насыщены, брутальные костюмы задуманы так, что излучали свечение. Невозможно было впитать все детали произведения. При третьем просмотре он даже заметил элементарное искажение сюжетной линии или размеренного ритма в действе главного персонажа и гения, которого он играл.

  Это была храбрость в искусстве, храбрость и искусство. Это было сверхизысканно с точки зрения понимания человеческого состояния, известного как любовь… то, что лично Джеймс никогда не испытывал, так как был далек от людей, мучительно сохраняя в себе осознание того, что он гей.

  Это было понимание человеческой психологии, разорванной на клочки и сшитой заново. Если это не гениально, то что тогда?

  Далее последовали другие фильмы. Не по-детски возбуждающая поп-музыка, под которую всегда танцевали, наконец нашла свою дорогу из шкафа, как и всё остальное, чего нужно было сторониться. И в этом неожиданном повороте, в противоположность тому, чему его учила Организация, он задавался лишь одним вопросом: что чувствует каждый из этих людей?

  С пристёгнутыми улыбками и с ответственностью за глобальный мир, предполагалось, что члены Организации могут взывать к Иегове, с чистым сердцем просить о благосклонности, и все пороки в виде гнева, ненависти, эрекции и секса превратятся в солнечные цветы и милые библейские цитаты, прописанные на мармеладке. Такого никогда не происходило.

  Так много человеческих сердец и душ, затвердевших в своей проницательности, которой пренебрегают, и которая пагубна по своей сути, когда человек остается без признания и понимания. Впервые Джеймс осознал, что гневаться — это нормально. Но не просто гневаться… а прочувствовать все аспекты гнева. Есть разница между гневливостью и возмущением, хотя внешне их можно было рассматривать как одну и ту же эмоцию с одним и тем же проявлением.

  Вполне нормально иметь и то, и другое.

  Любовь — это простое слово, но на экране можно заметить восторг общения, застенчивость сексуального возбуждения, превосходство неумолимой надежды, безумство непреодолимой одержимости или неторопливое обескровливание сердца.

  Это именно то, что Джеймс ждал от жизни. Компьютерное программирование являлось забавным духовно связующим звеном между структурной математикой и художественной презентацией. Было решено, что это хорошее направление для карьеры, поскольку разработчики будут требоваться и в Новом мире, после Армагеддона, чтобы помочь восстанавливать планету. Но по всем соображениям, касающимся конца мира, о существовании стабильных электрических сетей не могло идти и речи. Да и для проектирования его руки росли не из того места. И это беспокоило его.

  Беседа состоялась несколько лет назад. Каждый тест на профпригодность, который Джеймс проходил в школе, однозначно говорил о том, что он должен стать режиссером или продюсером фильмов. Другими вариантами назывались актер, художественный руководитель или художник по костюмам, – и так каждый раз. Но что ему действительно хотелось, так это стать дизайнером театрального освещения. Это именно то, что созрело в его сердце за последние пару лет средней школы. Ему предложили неполную стипендию за звание «Выдающийся техник» от школы в Кросби, как руководителю одноактного спектакля и дизайнеру по освещению. Это была единственная награда театральному технику в те годы. Она присуждалась в конце финального раунда соревнований.

  К сожалению, преследование этого прирожденного таланта заключалось в неоднократном запрете, как правило, со стороны Стива.

  — Ты не пойдешь работать в театр. Там слишком много гомосексуалистов.

  Подобное препятствие не имело желанного успеха. После соревнований всё это казалось бессмысленным. Ведь это происходило с ним в настоящее время, и его будущее было заключено в крепком рукопожатии пожилого мужчины из техасского Университета с лихой улыбкой. Джеймс мог все исправить. Он мог стать самостоятельным и реально приступить к учебе. Поскольку визуальное искусство влияло на него все сильнее, оно всё больше и больше проистекало в новые самоощущения, которые впоследствии некоторые охарактеризуют как «странность».

  Джеймсу всё равно. В своем непреодолимом застое он обнаружил движение к художественному экспериментированию. И это было классно.

  Когда Тони зовет Джеймса наверх, он уже осознаёт, что Иегова не слушает. Джеймс подумал, что пришло время замолчать и вместо того, чтобы говорить много слов, слушать… слушать с силой и волнением отрывистые крики с высоты небоскреба Уильямс-Тауэр. Я ХОЧУ СЛЫШАТЬ ВСЁ, КОГДА-ЛИБО ЗАПИСАННОЕ НА ПЛЁНКУ!

  Джеймс не был уверен, что Иегова одобрял то, что он слушал, смотрел и познавал, но если Бог создал всех этих людей с их ощущением искусства, с эмоциями, кричащими на экране, перелитыми в пленку, распыленными по страницам книг и размазанными по холстам, то, — подумал Джеймс, — это вполне заслуживало внимания.

  Слушать было нетрудно. А вот что делать с тем, что он узнал о человечестве... с этим куда сложнее.

  Приходишь слишком рано, народ общается с тобой. Приходишь вовремя, люди уже в ожидании тебя. Приходишь чуть позже, люди замечают твой приход. А если приходишь позднее, то прокрадываешься, чтоб тебя не заметили, оценивая ситуацию вокруг. Приходишь слишком поздно, и люди думают, что ты кретин. Цель заключалась в том, чтобы появиться между последними двумя отрезками времени незамеченным.

  Бесшумные передвижения Давида и его невидимое присутствие сделали из него подобие некой движимой энергии, где бы он ни появлялся. Для Джеймса, который был более раним в отношении людей и окружающего мира, Давид стал защитой, сквозь которую Джеймс мог наблюдать множество аспектов мира людей — толпы́, пешеходов, ужасных официантов и пожилых дам, помогающих своими продуктами.

  Он был хорош во всем, к чему прикасался: фортепиано, гитара, литературное творчество, математика, наука, техника… всё, что кто-то сбросил на его плечи. Он даже немного разбирался в «АвтоКАДе», и однажды уселся за стол Джеймса, чтобы успешно испортить всё в рекордные сроки. Это было гениально, причем всегда!

Что делало баланс менее хрупким, так это отсутствие перспективы развития. Если бы переключатель «друг» был бы переведен в другое положение, то это повлияло бы на всю дальнейшую жизнь. Как учил его отец, преданность является вторым лучшим качеством человека, стоящим между честностью и благородством. Это три принципа, против которых Джеймс не имел ничего против, проявились как само собой разумеющееся.

  В своем гей-сознании Джеймс явно достиг симбиотического успеха. Рядом находился человек, который всеми намерениями и целями на бумаге (или на картине) обязан быть сексуально привлекательным… Но прежде всего он был другом и за это заслуживал уважения и поддержки, как и любой друг.

  А ещё это человек, который сдержан и не пускает в свою голову чужаков.

  Когда Джеймс почувствовал запах вечеринки, он… они решили повеселиться, соблюдая границы крепкой мужской дружбы. Кажется, что-то стало проясняться. И в этом не было ничего странного. Это оно. Это именно то, что, как полагают обычные парни, они чувствуют друг к другу.

  Внутри себя Джеймс осознает, что его порывы ограничены. Но в то же время он несказанно удивлен тем фактом, что не прошло и шести месяцев совместного времяпровождения, а он уже точно знал, что, несмотря на сумбурные перипетии средней школы, Давид стал первым парнем, которого он действительно полюбил, хотя и не всем сердцем. Он любил его подобно тому, как это делал его отец. Он был семьей. Он был лучшим другом. Он был тем, кто займет его сторону в бою, даже не спросив ради чего. Он пришел бы на помощь, даже не понимая, что, собственно, требуется. Единство отчасти заключалось и в том, что Джеймс и Давид постоянно посещали одни и те же мероприятия, время от времени в одинаковой одежде, в отличие от Стива, который носил либо спецовку сварщика, либо костюм и галстук. Кроме того, Джеймс не ругался в присутствии отца.

  Ночью Джеймс получил «благую весть», коих приходило немало. На строительной площадке в пять часов вечера состоится поздний обед или ужин с обслугой. Объявление было противоречиво, и зависело от того, кто его составлял, из какой местности автор и каковы его семейные обычаи. Джеймс всегда ожидал ясности в отношении того, будут ли они обслуживать дружеский «обед», или все-таки более элегантный вечерний «ужин».

  Давид задорно расхаживал рядом с хозяйственным корпусом, всё еще грязный от бетонных смесей, поступивших в тот день.

  — Привет. Хочешь пойти в кино сегодня?

  — Да.

  — Хорошо. Я воспользуюсь твоим домом?

  Этот вопрос никогда не стоял на повестке дня, тут проблем не было. Семья Джеймса переехала с Сандаун Медоу на Пэррот стрит в Розенберг, чтобы уделять больше времени строительству Зала конгрессов. Это место со всеми удобствами в ванной комнате и горячей водой было куда предпочтительней жилого автофургона.

  Прибытие в это время означало, что Бланш готовит семейный обед (ужин?). Джеймс не сообщил о приходе Давида, но существует одна истина от Бланш: чем меньше кто-то хочет ее еды, тем сильнее она будет настаивать на её принятии. Домашняя готовка с бесконечной подачей.

  — Привет, мам.

  — О, Джеймс! Ты напугал меня до полусмерти. Привет, Давид. Как твои родители?

  — Без проблем, сестра Перес.

  — На днях я видела твоего отца, который несся сломя голову. Пожалуйста, передай ему, что я с ним поздоровалась.

  — Ага. Послушайте, вы обедайте, не обращайте на меня внимания. Я только приму душ и приведу себя в порядок.

  — Потом мы пойдем в кино.

  — Хорошо, Джеймс. Возьми твой обед и иди за стол.

  — Да, Джеймс. Сделай, как говорит мама. Ешь за столом. —  Ехидная ухмылка.

  — Благодарю. Вас обоих. Пошевеливайся, чтоб мы не опоздали.

  — Давид, ты кушал?

  — Я закину чего-нибудь в кинотеатре. Пожалуйста, не переживайте за меня.

  — Ты не можешь там есть, это будет стоить целое состояние. Я положу тебе тарелку.

  — Пожалуйста, сестра Перес, это не обязательно.

  — Что за вздор. Иди, приводи себя в порядок, а я принесу порцию.

  — Оба на. С каких это пор он ест в моей комнате?

  — За компанию.

  — Спасибо, сестра Перес. Я буду ждать… в комнате Джеймса.

  Джеймс и Давид смеются над собой, хотя, вероятно, для Бланш верна другая истина: смеётся тот, кто смеется последним. Джеймс заканчивает принимать пищу и направляется в свою комнату, чтобы переодеться. В этот момент из душа выходит насквозь мокрый Давид, без ничего, с одним лишь полотенцем. В скромном жесте учтивой почтительности Джеймс отворачивает лицо в сторону окна.

  Тут раздаётся стук в дверь.

  — Мальчики? Давид? Вот твоя тарелка. —  Бланш открывает дверь.

  — Спасибо.

  — Ой, Давид. Я не знала, что здесь публичное оголение. Оденься, прежде чем есть. И постарайся не навести беспорядка.

  — Я тебе очень и очень благодарен.

  — Технически мы не на публике, мам.

  — Это всё-таки неприлично.

  В комнату входит Стив и целует Бланш в губы.

  — Стив! Не подкрадывайся ко мне так.

  Стив смотрит на сцену и выдает полуулыбку. «Сыну Давиду».

  — Привет, пап! Добро пожаловать домой.

  — Рад снова видеть тебя, брат Перес. Прошу прощения за… публичную наготу.

  — Обычно я возвращаюсь домой не для того, чтобы обнаружить жену с обнаженным мужчиной.

  — Стив! Пусть эти двое собираются. Они пойдут в кино.

  — Постой, Джеймс. Вечером мы были на встрече старейшин. И у нас есть кое-что для тебя.

  Отец вытаскивает из кармана костюма длинный конверт и протягивает его Джеймсу.

  Он открывает его и расплывается в улыбке.

  — Меня приняли в Вефиль. И дата моего вступления в мой день рождения, чтобы дать мне время собрать вещи. То есть через…

  — Шесть месяцев.

  — Сынок, мои поздравления.

  — О, Джеймс, я так горжусь тобой.

  Пока они обнимали Джеймса, он всё ещё стоял с тарелкой свиных рёбрышек абсолютно без ничего, с одним полотенцем.

  — Мы можем обняться позже.

  — Да, — Давид ответил своей коронной улыбкой, сжатой в идеально прочерченную линию.

  Джеймс уводит семью от обнаженного Давида в гостиную комнату, исполненный счастья за несказанные благословения Иеговы. Царит радость, но Джеймс вспоминает о походе в кино и тут же срывается обратно в комнату. Он входит и видит своего друга сидящим на черном диване в обычной белой футболке "Хэнес" и черных боксерских шортах от Кельвина Кляйна, скрестив ноги, нагнувшись к тарелке и держа в руках свиные ребрышки. Джеймс осторожно приблизился. Давид служил такой мощной защитой и обладал необыкновенным умом, но при этом оставался настолько хрупким. Независимо от того, кто и что говорил о нем, когда они начали дружить, в этом уме можно было обнаружить невероятный объем доброты. Он может не показать это на индивидуальном уровне, но глобально он один из лучших.

  Любой образ плохиша был бы о нем. Джеймс счёл это замечательным, ведь любые предположения о его друге давались зрителями слишком занятыми, чтобы взглянуть глубже, слишком мелочными и невежественными, чтобы постигнуть его, настраивающими на осуждении даже тогда, когда он просто стоит и ничего не делает.

  — Я захвачу тарелку, чтобы всё было как положено.

  — Да. Мама как раз сейчас собирает народ.

  — Тебе, наверно, нужно…

  — Нет, мы можем идти. Давай я сам захвачу, ведь это в твоем стиле… ну ты понял.

  — Отстойном?

  — В точку.

  — Передай маме спасибо. Я не успел доесть овощи, иначе…

  — Да. Я знаю.

  Тут как тут.

  — Как вышло, что они так отстали? Кинотеатр всего в пяти минутах ходьбы.

  — Разве ты не знаешь этих двоих?

  — Здравствуйте! Извините, мы опоздали. Мы задержались из-за жвачки Кристи.

  — Ты и сама хотела.

  — Да. Но сейчас уже полночь, а мы собираемся перекусить. Но я не тороплюсь.

  — Возможно, ты и не торопишься, но ты не чувствуешь собственного дыхания. Я просто пыталась помочь тебе перед встречей с мальчиками.

  — О, да, ты сама любезность.

  Эти липкие «Twizzlers» с их поддельным вкусом и консервантами разлагались прямо во рту, выворачивая наизнанку и оставляя после себя шлейф зловония.

  — Кэти, нам это было ни к чему. Мы же собираемся перекусить.

  Давид смотрел на стоящего рядом человека, наблюдавшего за происходящим.

  — Они будут ужинать с нами.

  Очевидно, гей-официант разочарован тем, что двое схоже одетых молодых людей не останутся в одиночестве для его флирта, и упорхнул за двумя стульями.

  — Вы собираетесь сесть, или как?

  — Да, Давид. Не будь извергом.

  — Я понял.

  Джеймс и Давид смотрят друг на друга, а затем на близняшек. Официант возвращается с двумя стульями для девочек и хватает свой блокнот.

  — Диетическую колу.

  — Обычную колу.

  — Горячий чай.

  — Сделайте два.

  Близняшки впервые появились на горизонте на фоне затмившей всех молодой местной девушки с короной из густых светлых (порой каштановых) кудрей и взрывной энергией, в совершенстве уравновешенной восхитительной кротостью. Отец Амбер сотрудничал со строительным комитетом, и ей нравилось видеть Джеймса, поэтому ее визиты в хозяйственные постройки стали обычным явлением. После работы время заполнялось разговорами о различных подростковых переживаниях. Так что большой строительный проект по окончании рабочего времени вполне может стать территорий лечебного оздоровления со спокойным обсуждением всяческих проблем.

  Амбер часто рассказывала о Джеймсе, и однажды она привела двух абсолютно одинаковых близнецов по имени Кристи и Кэти, которые слегка отклонялись от стереотипа «разудалой блондинки», причем в противоположных направлениях. Как и Амбер, они были милы, честны и отличались дипломатичной сдержанностью. Но в отличие от Амбер они умудрялись сохранять на строительной площадке почти безупречный внешний вид, впрочем, это никак не умаляло её. Близняшки поначалу были тихи, но как только их движок был запущен, они стали чем-то наподобие сердечного стимулятора.

  Поскольку близняшки и Давид жили в одном районе восточного Хьюстона и знали друг друга по одному собранию, то эту троицу частенько можно было лицезреть в составе других групп из Организации, будь то стройка, собрания или родственники. Пока Джеймс и Давид предавались болтовне, оставалось лишь вопросом времени попадание близняшек в их историю за круглым столом.

  — Вы собираетесь объяснить, о чем, собственно, идет речь?

  — Да, я очень хочу узнать, осталась ли ты в живых?

  — Да, видимо, я выжила.

  — Он шутит, Кэти.

  — Я знаю, что он шутник. Я просто говорю, что ему не нужно беспокоиться.

  — Я думаю, он вряд ли особо беспокоиться, если успевает шутить.

   Джеймс и Давид произносят в унисон:

  — Что случилось?

  — Какой-то бездомный подошел к Кэти на автозаправке.

  — Он был громадным и отвратительным, и от него разило мочой.

  — И?

  — И всё.

  — Нет, это не всё. Он выскочил ниоткуда, схватил меня за руки и не отпускал.

  — А ты где была?

  — Я была за "Джипом" со стороны пассажира.

  — Что?

  — Ну, он подошел со стороны водителя. Я думала, он хочет просто поговорить с Кэти.

   Давид выходит из себя:

  — Какой человек будет выходить из ниоткуда посреди ночи, чтобы просто поговорить?

  — Он был не таким уж и большим. Я думала, она справится с ним.

  Джеймс пытается успокоить:

  — Я не сомневаюсь, что ты способна справиться самостоятельно. Но это немного жутковато.

  — Спасибо, Джеймс. Это уже в прошлом, но я ценю твои слова.

  — Как только перекусим, пойдем в твой "Джип". На хорошо освещенную с улицы стоянку.

  — Неплохая мысль.

  — Мне кажется, она драматизирует.

  — А мне кажется, что ты наивна.

  — Из вас двоих кто-нибудь думал заняться самообороной?

  — Мы рассматривали этот вопрос, но информация довольно противоречива.

  — Папа считает, что это хорошая идея…

  — Да, потому что он отец и хочет защитить своих девочек.

  — Но старейшина в нашем собрании сказал, что обучение насилию не для христиан.

  — Кристи, он сказал это в общем. Он не касался конкретной ситуации.

  — В общем, сошлись на том, что брат или сестра должны держаться подальше от любых курсов, которые учат человека жестокости.

  Джеймс многократно сталкивался с подобным аргументом.

  — Стойте. Я не собираюсь идти против старейшин. Но есть большая разница между джиу-джитсу и занятиями по самообороне. В первом случае мы имеем агрессивный метод нападения, а во втором — механизм защиты от агрессии по отношению к тебе.

  — Да, но оба они жестокие по своей природе, и дают тебе знания о том, как нанести вред другому человеку, базируясь на идее насилия.

  — Это именно то, что тебе и нужно, когда кто-то подходит с жестокими намерениями. В вашей ситуации это не очевидно, ведь у парня не было жестоких намерений, но все равно очень серьезно… особенно для молодых женщин. Мне бы хотелось, чтобы вы занялись самообороной, потому что, на самом деле, я не представляю, что делать, если с кем-нибудь из вас что-то случится.

  Джеймс поворачивается к близняшкам:

  — Я согласен с ним. Я имею в виду, что стараюсь принять аргумент старейшин, и насилие – это не способ решения проблем, но я, честно, согласен. И вот еще что. Я поговорю еще раз об этом с вашим отцом.

  — Да, только не упоминай о произошедшем инциденте, иначе ты получишь…

  — Речь под названием «Почему вы оказались так поздно посреди Хьюстона». Да, я представляю.

  — Нам уже хватило за спущенное колесо.

  — Это просто мое мнения, но даже если старейшины надерут вам задницу, по крайней мере, вы останетесь живыми.

  — … и не жестоко изнасилованными, окровавленными, брошенными умирать на обочине.

  Давид безучастно смотрит на официанта, который поднес напитки.

  — Извините за задержку. Вы готовы сделать заказ?

  Кристи и Кэти глотками пьют свои напитки и почти инстинктивно обмениваются стаканами, даже не глядя друг на друга.

  — Я что, их перепутал? Извиняюсь.

  — Всё нормально.

  — Так происходит всегда.

  — Давид, начинай, у меня будет личный заказ с острой салями.

  — А можно и мне кусочек? Я тоже люблю с салями.

  — Да, попрошайка. Сделайте мне эту пиццу на тридцать сантиметров.

  — Я буду салат «Цезарь» с курицей.

  — А я еще не уверена.

  Подходит к Джеймсу.

  — Такую же пиццу, пожалуйста.

  — Тридцать сантиметров, понял. Что-то еще?

  — Я думаю, что хочу итальянский сэндвич с приправами. Ты разделишь со мной порцию, верно?

  — О, боже мой, я хочу этот чертовски громадный салат.

   Джеймс и Давид в унисон:

  — Это салат?!

  — У вас всё?

  — Да, можете выполнять заказ.

  — Давид, ты действительно сойдешь с ума, если с одной из нас что-то случится?

  — Кэти, я даже не хочу это обсуждать. Я бы… я не знаю… убью себя.

  — Как мило.

  — Лично я не могу сказать того же самого. Мы общаемся год или около того, поэтому я менее привязан.

  Смех.

  Джеймс пытается искупить шутку:

  — Но я знаю, насколько вы значимы для Давида и от его имени скажу, что был бы крайне расстроен.

  — Спасибо за сентиментальность.

  — Вы обе такие… сентиментальные.

  На самом деле, такие разговоры за круглым столом являлись для Джеймса источником энергии, топливом для души. К этому он относился с неким почтением.

  — Честно говоря, мир без вас двоих лишился бы цветов и солнечного света. И двигаться дальше было бы мрачно и уныло для каждого, кто вас знает, и я даже не представляю, как можно было бы вернуться к обычной жизни.

  — Ничего себе, Джеймс, это…

  — Я даже не знаю, что сказать.

  — Да, Джеймс, ну ты даешь.

  — Но ведь это так и есть.

  — Мне легче убить себя, чем быть плаксивой сукой.

  — Убить себя – это поэтично, но не продавай себя так дешево.

  — Ты пишешь стихи?

  — Готов поспорить, ты был бы хорош в поэзии.

  — Не в последнее время. У меня это происходит циклично. Поэзия для меня подобна очистителю мозга после разнообразных событий и приключений.

  — Мне бы хотелось почитать хотя бы некоторые твои стихи.

  Давид правой рукой упирается за спинку стула, а левой ерзает по столу соломинкой, принесенной с горячим чаем:

  — Ты что-то произнес о приключениях… ты собираешься им сказать?

  Давид улыбается своей хамоватой ухмылкой в стиле «ха, ха, иди ты в жопу», и встает из-за стола:

  — Я пойду, попрошу у официанта воды и поссу.

  — Фу.

  Джеймс делает резонную паузу, давая Давиду возможность покинуть зону слышимости.

  — Я еду в Вефиль.

  — О, боже мой, это замечательно.

  — Ты уже говорил нам об этом.

  — Говорил?

  — Да, несколько недель назад ты сказал нам, что поедешь в Вефиль.

  — Да, и хотя было бы печально видеть, что ты уехал, мы готовы тебя поддержать.

  — Мы будем тебя очень поддерживать.

  — Это гораздо лучшая поддержка, нежели от Давида.

  Джеймс смеется и качает головой.

  — Ладно, попробуем снова. Несколько недель назад я обратился в Вефиль. Сегодня вечером я получил письмо о приеме на Ферму Сторожевой Башни в Уоллкиле.

  — О, боже! Я извиняюсь, что до меня сразу это не дошло.

  — Да, Кэти.

  — Не дошло до обоих.

  — Стоп, так вот поэтому он…

  — Да… итак… давайте закончим это до его возвращения.

   В унисон: "Поздравляем".

  — Когда отъезд?

  — Через шесть месяцев.

  — Ого, а чего так долго?

  — Они позволили мне закончить работу в Зале конгрессов и помочь переезду Строительного комитета Зала Царства в новые офисы, тем более что теперь у нас есть стандартизированные проекты Залов Царства. Они дали мне время содействовать всему этому и убедиться, что всё идет как надо, прежде чем я уеду.

  — Это просто круто.

  — Бьюсь об заклад, твои родители очень взволнованы.

  — Так и есть. Мой отец не знал, куда спрятать улыбку, а мама тут же принялась всех обзванивать. Это уже слишком. И я был рад исчезнуть из дома на вечерок. Просто так случилось, что Давид был со мной, а иначе я не знаю, как бы рассказал ему об этом.

  — Ты только сегодня узнал об этом?

  — Кристи, он просто рассказал о том, что у него в письме.

  — Извиняюсь, до меня только сейчас начало доходить.

  — И Давид был с тобой?

  — Как он отреагировал?

  — Он был голым и держал свиное ребрышко.

  Официант стоит с двумя стаканами воды и аккуратно ставит их на стол.

  — Я даже не хочу знать, что это означает.

  — Серьезно, как он это воспринял?

  — Сама любезность.

  — Вау.

  — Ты взволнован?

  — Конечно, он взволнован, Кэти. Что за вопрос?

  — Ты просто не выглядишь взволнованным, вот и всё.

  — И правда, когда люди получают такие новости, обычно они сразу же делятся с другими.

  — Не задерживайтесь так долго после вечернего киносеанса, знаете ли, — Джеймс улыбается. —  Я в восторге. Просто сразу всё это не осознать.

  — Если бы ты не переживал, ты бы сказал нам.

  — И мы бы тебя не осудили.

  — Но это была твоя цель, верно?

  — Да, похоже, с самого рождения.

  — Это грандиозный шаг.

  Конечно, он взволновал. Это видно по его лицу. Давид проскальзывает мимо Джеймса и дважды поглаживает правую щеку ладонью, прежде чем упасть на стул в том же положении, что и раньше.

  — Пожалуйста, не меняйте из-за меня темы.

  — … во славу тех, кто поднял эту тему. Да, я в восторге, и хотя шесть месяцев – это не скоро, но мне придется много поработать, чтобы успеть за это время.

  — Плюс он едет на Ферму, а не в город.

  — Ты едешь на Ферму?

  — О, боже мой, Кристи, ты хоть слышала, что он говорил?

  — Точно, ты же говорил про Ферму. Извиняюсь. Всего не охватить, Кэти.

  — Честно говоря, я не переживаю за саму Ферму, но, вероятно, для меня это будет полезно.

  — Тебе неспокойно в городе?

  — В городе может быть масса причин для беспокойств.

  — Главное, теперь это официально, а не какое-то обтекаемое предложение. Все только и говорят о вефильском служении, и когда ты поглощен Залом конгрессов и строительством Зала Царства, вефильское служение кажется делом далёким. Но когда перед тобой оказывается письмо, то это становится реальностью.

  — Кажется, я понимаю о чём ты говоришь.

  — Это потому, что твоя цель на протяжении жизни — уехать в Вефиль, и вот тебя приняли.

  — Я горжусь тобой.

  Давид привстал и крепко, но не сжимая, положил ладонь на плечо Джеймса:

  — Мы все гордимся братом Пересом. (Пауза) А теперь можно менять тему.

  Джеймс говорит «спасибо тебе» и смотрит на Давида. Кажется, его мечты сбываются. Давид откинулся на спинку стула:

  — А вам, девочки, надо прекращать все время говорить «боже мой».

  — Я знаю. Мы работаем над этим.

  — Зачем ты их заставляешь? Ты же матершинник.

  — Ты тоже Джеймс.

  — Никто этого не знает, но наш крутой Давид пытается сделать из меня примерного Свидетеля. Он ворчит, когда я матерюсь, и гонит меня домой посреди ночи, причем со словами «боже мой»…

  — Стоп.

  — Что? Это правда.

  — Нет, ты не мог так поступить.

  — Как?

  — Ты обосрал весь мой имидж. Только не перед этими двумя.

  — Теперь они расскажут всем, ты же понимаешь.

  — Точно.

  — А ведь ты скоро станешь служебным помощником.

  — У меня для этого нет связей.

  — Ты должен отказаться от обуви "Док Мартинс".

  — Я не предам своего Дока.

  Тут вмешиваются близнецы: "Подождите, что?"

  — Передайте всем, что на самом деле Давид внутри вполне приличный парень.

  — Что передать?

  — И кто нам поверит?

  — Вы особо не переживайте, потому что мы ничего и никому не скажем.

  — Вы вдвоем опять извращаете весь наш разговор?

  — Я знаю точно лишь одно — по дороге сюда Давид ударился своей мошонкой с кучей яиц, а потом начал безумно ржать.

  В унисон: "Фу!"

  — Зато все в сохранности, Джеймс.

  — Парни, вы говорите отвратительные вещи.

  — Что за хрень, почему «парни»? Он один это сказал.

  — Да, хорошо… но мы знаем, откуда он этого набрался.

  — Я полагаю, они могут разболтать сплетни даже о том, о чём не слышали.

  — Спасибо, парни.

  — Давид, мы знаем, что ты хороший человек, поэтому мы тебя любим и не сделаем ничего, что могло бы опорочить твой имидж плохого мальчика.

  — Спасибо, дамы.

  — Мы действительно удивлены, что вы так много общаетесь… Я имею в виду… это подобно…

  — Дружбе плохого мальчика и золотого ребенка…

  — … немного удивительно.

  — Ничего личного в отношении вас.

  — Это подобно случайному инь-ян.

  — Оригинальный способ толкования.

  — Всё, что я знаю, это то, что с вашими «боже мой» и его ненормативной лексикой, я имею самые классные рты за столом.

  Официант стоит с едой, не зная, как воспринять то, что он только что услышал.

  — Ну вот. Цезарь с курицей. Итальянский сэндвич. И вот две пиццы. 

  Отрешенно: "Спасибо".

  — Все ли в порядке?

  Отрешенно: "Да. Спасибо".

  — Могу я предложить вам что-нибудь еще?

  — Побольше салфеток.

  — Салфетки? Сейчас же принесу.

  Официант исчезает так же внезапно, как и появляется.

  — А что там по поводу Вефиля и бесплатной еды?

  — Да, я имею в виду… они едят, как короли, и когда кто-то предлагает им сходить в ресторан, они заказывают самое дорогое блюдо в меню. А когда приносят счет, они ожидают, что расплатится кто-нибудь другой. Помнишь Майкла?

  — Ты говоришь как отступник, Кэти.

  — Я не собираюсь говорить как отступник, просто замечаю некоторые вещи. 

  Официант возвращается с салфетками.

 Джеймс уже много раз путешествовал в Вефиль и видел то же самое.

  — Ты вовсе не отступник. Я тоже замечал такое. Я без понятия, но обещаю, что как только доберусь туда и узнаю, сразу дам знать.

  — Спасибо. (Пауза) Джеймс, когда доберешься до Вефиля, не будь чудиком.

  — Кэти, дорогая, я уже не чудик.

  — Я имею в виду ненормальным.

  — Я попробую.

  — Я думал, что мы поменяли тему. 

  В унисон: "Да".

  Переплетенная коллекция карикатур Шела Силверстайна из «Плэйбоя» его дней, не так велика. И это его смутило. Это напоминало, что он делал одной рукой, пока в другой держал книгу комично-эротических рисунков и кипу порножурналов для мужчин «Хастлер».

  У меня нет ответа, который, как я полагаю, должен быть. Стойте. Но разве Шел — это не тот парень, который писал стихи, и мы читали их в начальной школе?

  Резким контрастом каждый раз становилась книга «Жить вечно», где на одной из иллюстраций изображались два парня, раздевающие друг друга посреди темного коридора. Стоило обратиться к этой книге, и член тут же возбуждался. От Сатаны ли это, или просто естественная человеческая реакция подростка… разве что с мальчиками вместо девочек?

  Причина, по которой он испытывал столь глубокую вину за своего растлителя, и причина, по которой до 19 лет он преодолевал всё это, состоит в том, что это не было забавой, это был захват, удержание, близость теплоты чего-то мужского. Это было умиротворением. Всё остальное оставалось просто механикой, особенно когда человек физически слишком молод, чтобы достичь эрекции. Когда он становится старше, то начинает осознавать прикосновение, близость притягательной энергии, которая настолько очаровывает его, что уже невозможно не ответить на это физически. Как ему молиться против биологии? Именно с этим сопереживанием к фермерскому мальчишке Джеймс никогда не видел истинной опасности того, что произошло в прошлом.

  К счастью, с Давидом появилось это разделение между обычной «крепкой мужской дружбой» и чем-то более эротическим по своей природе. Это разделение было не только возможно, но оно работало и работает. Он мог через это споткнуться, но такой успех дал ему чувство стабильности, как и должно быть в дружбе.

  Где такая брошюра «Ты можешь быть геем», в которой говорилось бы, что всё, что он чувствует, — это нормально? Но даже если он отделит сексуальное от дружеского, ему всё равно предписано «не практиковать»… ничего. Тем не менее, когда он объединяет эти две позиции, то достигает неописуемого оживления и мира.

  Джеймс швыряет брюки через комнату и берет «Хьюстон Пресс». Это совсем не то, что родители одобрили бы, поскольку на чтение литературы извне, как правило, смотрят с неодобрением. Из «Пресс» он узнавал о фильмах, группах, барах, клубах и т.д. Жизнь продолжается, и в некотором смысле это был гедонистический показ того, что Свидетели внедрили в его голову, но, с другой стороны, это экспрессия жизни, любви, восприятия и творчества… это праздник. Да, гей-сообщество все еще окутано менталитетом «есть, пить и веселиться, ибо завтра умрем», потому что всего 10 лет назад они действительно умирали.

  В детстве он сидел перед многими телевизорами, последний из которых стоял в углу гостиной в доме на Крауч Роад, с грустью наблюдая за распространением в мире СПИДа. Тогда он впервые понял, что такое «гомосексуалист», вглядываясь в телевизор с желанием помочь каждому больному, страдающему человеку, избавить их от этого заболевания, от невосприимчивого президента, от корреспондента, который тычет микрофоном прямо им в лицо и использует их для повышения зрительского рейтинга.

  Он был настолько юн, что едва осмысливал даже отдаленную концепцию секса, и, конечно же, он не понимал, что политическое и социологическое влияние растянется на долгие годы. В детстве его сердце разорвалось бы от мысли о том, что фраза «плата за грех — смерть» — всего лишь учтиво-милостивый способ сказать: «А я ведь предупреждал!»

  В чем преступление этих людей? В те годы Джеймс не знал.

  Тяжело опустившись на прежнее место, Давид просидел ночь, прежде чем почувствовал затяжную депрессию своего друга. Теперь он понимал, в чем заключается их преступление. Это действовало на их биологические реакции, таким же образом, как и у гетеросексуальных противоположностей, которым это разрешено. Случайность социологического развития означает, что этот сдвиг парадигмы может привести к некоему слому. Возможно, таков замысел, а может быть это просто эволюция.

  Там, в «Пресс», они рекламировали фильмы наподобие «Джеффри», проходящие в обычных кинотеатрах, под открытым небом, чтобы могли заметить другие. Гей-клубы рекламировались наравне с клубами для людей традиционной ориентации. Свидетели, посещающие клубы для натуралов, получали порицание за то, что подвергали себя опасности, но Свидетели, посещавшие гей-клубы, лишались общения за то, что допустили первые шаги на пути к гнусному греху.

  Почему? Это некие «безукоризненные» эмоции?

  Так многое не имело смысла, потому что он не знал другой стороны аргументации. Он выявлял глаза тех мужчин, которые слонялись по туалетам и прочее, мужчины, заморившие сами себя, поскольку эмоционально и умственно страстно желают до такой степени, что сходят с ума от удушья. В этот момент любой проходящий незнакомец, запах любого мужчины, прикосновение любой волосатой руки становятся лотерей, оправдывающей любой контакт между мужчинами, независимо от цены, местоположения и адекватности ситуации.

  Как я смогу существовать в Вефиле? Шесть месяцев.

  Если он может найти оправдание одному несуразному приключению, тогда, без сомнений, он оправдает и другое. На оборотной стороне «Пресс» появилось объявление о новом фетиш-салоне для гей-мужчин.

  Нет.

  Однако, если это легальный бизнес, они не могут торговать сексом. Итак, нет секса. Может быть. Нужны дополнительные исследования, поскольку в своем планировании он проявляет склонность к педантичному прагматизму. И когда появляется несколько скоротечных решений, лучше всего с ними просто переспать.

  Он раскатывает всё еще сложенный футон, укрывает себя одеялом, одновременно поправляя подушку.

  Пять месяцев и 29 дней.

  Он трижды объехал квартал и сидел на автостоянке у темно-розового здания, а его руки словно прилипли к рулю. Неделя была богатой на телефонные звонки, загруженные видеоролики, онлайн-истории и диаграммы медицинских карт с подробностями внутренней работы нижней желудочно-кишечной системы в анатомии мужчины. В прошлом году он несколько раз имел случайный секс, обычно с представителями от Галереи в совершенно невинных ситуациях.

  Неудивительно, что когда-то непристойный звонок по телефону поступил именно из Галереи. Эти люди всё время хотят секса.

  После каждого происшествия Джеймс бежал домой и анализировал произошедшее, подобно тому, как разбирают футбольный матч.

  В недоумении, он минуту за минутой мучительно пытался осмыслить физические аспекты не только положительного, но и менталитет тех, кто намеренно использует он- лайн поисковик или случайный шопинг. «Я бы не возражал против секса сегодня днем, позволь, я куплю эти джинсы, захвачу стаканчик латте и… мы пойдем к тебе или ко мне?»

  У кого жизнь настолько освобождена для досуга, что они могут без труда переназначать на час дня спонтанный секс или кофе?

  Он с трудом пытается осмыслить свои собственные покупки вещей. Но то, чего он пытается достичь, он предпочел бы в чуть более планомерной форме, нежели в столь сумбурной. Быть идеальным ребенком означало, что его жизнь распределена на равновесные отрезки с тем, чтобы адекватно приспособиться к ожиданиям каждого, а затем превзойти их с минимальными усилиями. Может быть, поэтому ему гораздо более комфортна идея работать в местечке, связанном с сексуальным естеством, в строгом окружении комнат фетиш-салона, недавно переоборудованного из стоматологической клиники.

  Старая, большая, с замысловатой гравировкой, деревянная дверь с горизонтальной спиральной ручкой — это меньшая проблема, с которой сталкиваешься перед зданием на Вестейм Роад, а это значит, что кто-то может заметить его, просто задвинув свою чертову задницу внутрь. Вход в комнату ожидания «Пощекочи меня» походил на святилище… святилище с мягким приятным сиденьем, отдельным деревянным креслом, бутафорским банановым деревом, маленькими столиками, наполненными журналами, пузырём скрытой и выдвижным стеклом с выступом на стойке администратора. За окном сидел Оззи.

  — Привет. Чем могу помочь?

(Роли по персонажам).

  Оззи. 26-летний парень, чуть выше 180 см роста, со слегка готической утонченной фигурой, с коричневыми волосами средней длины, где-то причесанных плотно к голове, а где-то и взъерошенных, но неизменно с обесцвеченной прядью на челке, пробегающей поперек лица прямиком за ухо. Он художник по костюмам, носящий одежду ручной работы и бесподобно подогнанные по фигуре покупные вещи в сопровождении лёгких аксессуаров. Его улыбка так же очаровывает, как и осанка. Даже то, как он ест сэндвич, неповторимо в своем изяществе. У него есть мнение обо всем, начиная с недавнего показа Мадонны с облегающим конусообразным корсетным костюмом от Готье и заканчивая прической из видео группы «Найн Инч Нейтз», которой Джеймс в настоящее время был одержим.

  Красноречие его сложившейся личности сродни достижению. Когда он был еще ребенком, мать убила его отца топором за то, что он изменил ей. Она сохраняла абсолютное спокойствие свободной женщины, по причине безумия, когда разводила кувшин чая со льдом, прежде чем заявить в полицию на себя. В средней школе он вместе с лучшим другом откололся от групповой экскурсии и отправился на автобусе в Новый Орлеан. После нескончаемого отвратительного зловония в номере на протяжении двух дней, и многочисленных жалоб персонала отеля, под кроватью было обнаружено мертвое тело. Он не видел самого тела, зато заметил её красные, лакированные, кожаные туфли на высоком каблуке, которые выглядели превосходно, чего не скажешь о возникшей ситуации. Была вызвана полиция, которую сопровождали новостные камеры. Они покинули Новый Орлеан, думая, что их родители посмотрели эту историю по телевидению. Но это было не так!

Уильям (чаще всего его называют «Билли»). 24-летний, под 190 см роста, полноватый, но мускулистый гетеросексуал, член студенческого братства из Университета Райса, с тёмными волнистыми волосами, находящимися в опасной близости к стилю «маллет». Его большие карие глаза искрятся от изумления и недоумения, так как всё в этой жизни возбуждает его. Он посещает театральную школу и часто приносит книги на работу. В настоящий момент он пытается создать и режиссировать одноактную версию «Кровавой свадьбы». Несмотря на то, что его внешний вид качка и позиционирование наводят на мысль о недалекости, на самом деле он глубоко проницателен по отношению к окружающему миру, и увлечен символикой и метафорой, которыми наполнен этот необычный спектакль под названием «жизнь».

  Хотя он и гетеросексуал, но он понимает идею механики сексуальных состояний, и обычно мистифицирует гей-культуру, приравнивая ее к культуре как таковой. Он наслаждается мальчишеским порывом к экспериментированию, без того, чтобы быть «слишком геем». Он трудолюбив и прокладывает свой собственный путь через Университет. Его преданность и решительность сочетаются с сострадательным чувством незыблемой этики. С этой целью он частенько вовлекается в правильные/неправильные обсуждения, когда дело касается геев, культуры, общества и этикета.

  АрДжей. Истинный гетеросексуал, чуть выше 170 см роста, 33-летний, безупречный, приметный человек с темно-каштановыми волосами, таинственными серыми/зелеными глазами, со светящимся мимолетным взглядом, ведь его сознание постоянно посещает что-то непристойное. Это красавец-мужчина с едва ли не модельной внешностью и щетиной, поэтому каждый раз, заходя в помещение, он выглядит так, будто только что побывал на оргии со всеми участницами «Плэйбоя» этого года. Он обросший, но стрижка идеальна, в самый раз, чтобы всё впечатление сводилось к земной сексуальной харизме. Он достаточно умён, с хорошо подвешенным языком, что делает его незаурядным человеком, способным общаться на любые темы. Такие природные качества помогают ему в работе эскортом для женщин и несексуальным эскортом для мужчин.

  Его подруга работает в «Золотой комнате», которая издавна является «материнским клубом» салона, и она предложила ему эту особую работу. Его вообще не привлекают другие парни, но у него не возникает с ними проблем в ситуациях, связанных с сексом, поскольку он и его подруга были свингерами и, с его точки зрения, контакт мужчины с мужчиной есть нечто закономерное, но не вдохновляющее к возбуждению члена. Он человек с добрым сердцем, с отсутствием сомнительных намерений в отношении себя и окружающих. Для полноты картины, он ездит на мотоцикле «Харлей», к которому относится так же бережно, как к своему телу и к своей женщине, и часто он выходит на работу в кожаной куртке поверх туго застегнутой рубахи.

  Стерлинг. Ростом под 190 см, 42-летний, тощий, седеющий, усатый гей с самым большим пенисом в этом здании. На первый взгляд он похож на типичного курящего гомо-оставайся-в-80-х, как возможный задний план для рекламы страны «Мальборо». Однако как человек, он является полной противоположностью первого восприятия.

  Он не только добрый и любезный, но и отлично разбирается в понятии «скромность». Он потерял многих друзей, в то время как другие едва пошли в начальную школу, наблюдая по телевизору первые волны СПИДа. Он находит истинное удовольствие в своей волонтерской деятельности, и помогает всему сообществу в самых разных аспектах. Его острое, тонкое чувство восприятия в сочетании с умением наблюдать, делают его забавным, будь то в отношении сексуального опыта, или, к примеру, в личном общении о новостях и людях, разглядывающих сэндвичи в магазине. Нет такой части гей-сообщества, с которой бы у него не было глубокого взаимопонимания и обоюдной горячей признательности.

  Деррик. Примерно 175 см роста, хорошо сложенный, широкоплечий, бодрый паренек 19 лет, с рыжевато-каштановыми волосами и стрижкой под «ёжик», той же длины, что и растительность на подбородке. У него был ограниченный опыт с мужчинами, и он по- прежнему любил женщин, тем самым поместив себя в бисексуальную переходную фазу, которую проходят многие опрошенные подростки. Он спокойный, мягкий, нежный, и своими глубоко посаженными карими глазами пытается поглотить всё вокруг быстрее, чем способен переварить. Он таит в себе множество беспокойств и секретов, связанных с его семьей. Поэтому он человек немногословный, который всегда кажется нахмурившимся в довольно милой манере.

  Он не пьет и не употребляет наркотики. Занимается спортом, хорошо питается и всегда защищает себя, даже если дело касается его собственной бутылки с водой, принесенной из дома. Кажется, что беспокойное прошлое, которое изнурило его, и обретение некоего фундамента после такого изнеможения, делают его шаги и движения целенаправленными и уверенными. Хотя он все еще исследует вопросы морали и справедливости, но вопросы сердечные и романтичные находятся за закрытым замком.

  Бриттани (это её ненастоящее имя). Переселилась из «Золотой комнаты», под метр восемьдесят, а то и девяносто, в зависимости от каблука. Блондинка с массивной головой из-за вьющихся волос и самой большой натуральной грудью, с которой большинство людей когда-либо сталкивались в своей жизни. В средней школе она было крупной девочкой, над которой все подтрунивали. Обычно ей удавалось сохранять игривое отношение к подобным ситуациям, никогда не показывая, насколько это ранит её. К тому моменту, когда ей исполнилось 24, она потеряла большую часть веса и щеголяла своим твердым, как камень, но всё ещё аппетитным телом. Единственное место, где она не потеряла ни грамма… её сиськи.

  Будучи человеком вне всяких рамок, она является уверенной, горячей блондинкой, бисексуальной бомбой, которая приобрела свой собственный дом в городе, водит новый кабриолет «Мустанг», наполняет свою жизнь весельем и изыском от превосходного ужина в театре. Настаивает на честной уплате подоходного налога. Внутри она была чистейшим бурлящим потоком. Она наблюдает за окружающим миром и стремится помочь любому незнакомцу, нуждающемуся в помощи. Не пьет и не употребляет наркотики. Находит добро в каждом и всегда видит луч надежды, независимо от того, что подбрасывает ей жизнь.

  — Наш салон – это фантазийное и фетишное заведение, которое обслуживает геев. У нас есть множество тематических комнат, которые ты можешь выбрать. Ты подбираешь себе модель, и вы хорошо проводите время.

  — Но… это подразумевает секс?

  — Мы не бордель и не занимаемся продажей секса. Мы просто предлагаем фантазии и фетишь. И любые подробности твоих желаний ты можешь обсудить между тобой и твоей моделью.

  — Вы принимаете на работу?

Существовали фундаментальные провалы в понимании Свидетелей касательно т.н. «двойной жизни», особенно у подростков и молодых людей. До того момента не имело никакого смысла «служить двум господам», ведь с логическими аргументами, приведенными его отцом, в «мире» не нашлось ничего особо привлекательного или соблазнительного. Снаружи он тот же человек, что и внутри, с незначительным недостатком гомосексуального характера, который он держит под контролем. Кто знает, с чем бы столкнулся мир, если бы когда-нибудь этот демон был выпущен.

Как себя помнит, он всегда был объектом недомолвок в собрании. В каждой местности находилось несколько старейшин, которые не относились к нему серьезно. Крестился в десять? Да, правильно. Ты что, Иисус?

Нет, я не Иисус. Всего лишь ребенок, принимающий свои собственные решения в пределах установленных родителями границ, — ни больше, ни меньше.

Конечно, он никогда не уточнял, что был совращен, будучи совсем ребенком, который отчаянно искал самого себя в этом мире.

— Не мог бы ты провести время с моими сыновьями? Они нуждаются в самом лучшем влиянии, чтобы не сойди на неправильный путь.

Ага.

Твой старший сын-подросток — помешанный нарцисс с наклонностями социопата, влюбленный в своего похотливого лучшего дружка, и, скорее всего, вырастет до жирного, красномордого алкоголика, который бьёт свою жену и тайком покуривает сигареты… один в один как его отец. Твой младший сын-подросток — умеющий ловко манипулировать людьми гомо, который соблазняет мужчин в парилке «Бэли Тотал Фитнесс», а потом кричит «Насилуют», когда их застукают… которому все верят, потому что ему только 15. Есть что-то ещё, что я мог бы сделать для тебя, сестра Мелон? Нет? Тогда окей, пошли дальше…

Быть семьей, постоянно перемещающейся от собрания к собранию, чтобы «помочь там, где существует потребность», стало дополнительным преимуществом. Он должен узнать, кто такие люди и их характеры как можно скорее, прежде чем семья переедет в другое место. «Мир», поскольку он находился снаружи, держался на расстоянии, и в лучшем случае создавал незначительные беспокойства. Но, для подростка, который вступает теперь в свои двадцатые годы и остается на постоянном месте более года, восприятие тех, кого он так сурово осуждал, претерпело в своем понимании парадигму сдвига.

Иногда дети умирают со скуки. Твою ж мать… Даже я умираю со скуки.

Теперь, закончив эру строительства, он собирался отправиться во всемирную штаб- квартиру, в основном заполненную молодыми, «физически пригодными», одинокими мужчинами, которые (для всех намерений и целей) должны быть сексуально возбужденными, словно ад, после юности, проведенной без мастурбации и траханья. Какой нормальный, полный жизни юноша-подросток подумает, что после стольких лет сексуального подавления, самое лучшее, что он может сделать после окончания средней школы — отправиться на большую всемирную вечеринку с численным преобладанием мужчин, и отложить траханье потенциально разгоряченной жены еще на сколько-то лет?

Если только Вефиль не является Свидетелем, равнозначным католическому священству, где молодые геи отправляются в семинарию с целью избежать бракосочетания. А значит поездка Джеймса слегка стимулировалась.

Возможно, это будет безопасное место для таких людей, как я.

Хотя он имел свою точку зрения, но это не касалось других. Молитвы об освобождении от сексуальных мыслей (гея или натурала) и способности облегчить эрекцию через благословения, могли работать для всех остальных, но он в этом отношении терпел фиаско.

Тик-так. Это не остановить.

Любое медицинское и психологическое исследование, которое он читал, неоднократно указывало на то, что подросток, — любой подросток, — имеет внутреннюю потребность изучать свое тело, поскольку он развивается умственно, эмоционально и физически. Такие события, как беременность, могут изменить гормональное развитие девушки, в то время как для мужчин принятие пищевых добавок может привести к драматически резкому скачку тестостерона в нестабильной среде. Разумеется, подростку необходимо иметь возможность проверять различные группы, типажи, культуры и контркультуры, чтобы найти тот баланс, который соответствует лично ему. Период полового созревания и подростковый возраст — почти десятилетний эксперимент с химическими изменениями и скачками роста. Подросток, живущий «двойной жизнью», не такой уж притвора и обманщик, когда мучительно пытается выяснить, кто он такой, как человек, и экспериментировать с тем, кем он хочет стать в будущей взрослой жизни. Это не обман. Это честность. Если он найдет честность и безопасность в недрах Зала Царства, тогда он не будет подобен Джеймсу и не устроит вылазку. Если же эти «недра» начнут терпеть неудачу, он станет похож на Джеймса и отыщет их в другом месте.

Парадокс заключается в том, что культовые ограничения социализации «в лучших интересах молодого человека», приводят к тому, что приходится быть одним лицом для своих родителей и старейшин, в то же самое время тайно пытаясь найти свое место среди человечества. Изгнание из собрания означает, что его будут избегать все, кого он знает, и если нет безопасного места для приземления, это станет уроком безжалостных и надменных пыток.

В своем сердце он понимал так много людей, которых встречал на своем пути. Тик-так.

Когда жизнь Хьюстона затихает, он решает позволить монстру, который продолжает вопить в самое ухо, немного поиграться… на поводке, конечно, в отчаянной надежде, что он утомится и заснет на следующие… как бы много лет.

Основные правила:

1) Никаких наркотиков. По сути, это тренировка в гомосексуализме. Он никогда не принимал наркотики раньше и не собирался начинать. Последнее, что ему требовалось понять, гомосексуалист он или наркоман, прежде чем отправиться в Вефиль.

2) Никакого алкоголя. За свою жизнь Джеймс не употреблял алкоголь, за исключением одного случая. Тогда он проснулся с адской головной болью и больше никогда не пил.

3) Не ищи на стороне. Но это всего лишь вопрос здравого смысла. Например, он считал свой пенис вполне достаточным… до сих пор, кажется, всем хотелось его. Но последнее, что ему пригодилось бы в Вефиле, это узнать, что у него СПИД. Религиозные убеждения принимают форму недосказанности, от которой тошнит.

4) Не влюбляйся. Он даже не уверен, есть такое правило или нет. Он также не уверен, насколько это осуществимо. В трагическом романе он встретил мужчину своей мечты и бросил всё ради путешествий и коктейлей. Но реальность в его неспособности утратить основную цель — попасть в Вефиль для новых начинаний, а не для того, чтобы прибыть с разбитым сердцем в страстном желании чего-то особенного, чего он не должен даже касаться.

Наблюдайте, вникайте и найдите миллион непреодолимых изъянов, которые поражают вашу душу страхом перед Богом (из любви, конечно), и убирайтесь к чертовой матери.

— Это очень клёво.

— Закрой пасть!

Давид игриво хлопнул Джеймса по лицу, пока они шли мимо хозяйственных построек. Строительство подошло к концу, и многие части стройплощадки были демонтированы. Близняшки и Амбер ждали в офисе, который отныне станет местом для чертежей Строительного комитета Зала Царства, Техас 4.

— Я имею в виду, что у тебя вазелин прямо здесь, в душевой. Ты даже не потрудился убрать его от гостей?

— Ты не гость, - сказал Давид.

— Ну и что? Ты пользовался им?

— Ну и что?

— Парни, о чем вы говорите?

 В унисон: «Ни о чем».

— Я только слышала, что вы сказали «вазелин».

— Вы говорите про онанизм?

— Разве тебя не предупредили, что это очень плохо. 

Джеймс хлопнул Давида по плечу:

— Да, Давид, тебе нудно просто больше молиться.

— Ну… старые грешки уходят с напрягом.

— Ты сказал с напрягом?

Стоит поработать в ночное время с персоналом откровенных геев, и знающие о сексе гетеросексуальные люди повышают уровень Джеймса в искусстве косвенных намеков, которые по какой-то невообразимой причине он не в состоянии контролировать.

— Не смешно, Джеймс!

— Это может привести к добрачному сексу.

— Который приведет к аборту.

— Да, я вполне способен к половому акту.

— И желание иметь больше секса приведет тебя к изнасилованию.

— И всё из-за мастурбации.

— Ой! Ты говоришь о злоупотреблении твоим пенисом.

— Само по себе реально это не злоупотребление.

— И кто сказал, что он злоупотреблял своим пенисом? 

В унисон: «Джеймс!»

Джеймс убедил Строительный комитет в том, чтобы заказать качественные офисные кресла вместо стандартных крутящихся, поскольку после трех лет составления чертежей на строительной площадке его спина и запястья начали побаливать.

Центральная часть хозяйственных построек сейчас пустовала, а временные стены и столы были снесены, проданы, передислоцированы или отправлены на склад.

Грустно осознавать, что в Розенберге, в техасском Зале конгрессов, были лучшие возможности для полновременной добровольной деятельности. Там всегда было достаточно кроватей, вдоволь работы, массивная палатка для ежедневного трехразового приема пищи (плюс легкие закуски) и ряд жилых автофургонов, которые можно было легко позаимствовать для длительного душа и короткого послеобеденного сна… если вдруг просто захотелось покоя от вездесущей строительной смеси лязга и гула. Здание было (почти) безупречно в своем дизайне, и все, кто трудился над ним, имели зримый предмет гордости. Семья, напоминающая студенческую, была ободряющей, простой и непритязательной на фоне летающих стальных балок и грохочущих экскаваторов, колышущихся строительных касок и информационных планшетов.

Молодые братья, которые жили на верхнем этаже, брели со слезами на глазах, ощущая потерю. Многие пытались попасть на другие проекты Зала конгрессов, чтобы сохранить эту эмоциональную привязанность… Может быть, в Сан-Антонио. Вы слышали о том, что строят в Далласе? В основном он видит, что у многих из этих братьев попросту нет другого места, куда податься. Впервые проходя здание после того, как ключи от Зала конгрессов были переданы надзирателю и его помощнику, которые теперь будут жить в двух из четырех меблированных комнат, Джеймс остановился в почтении.

Это уже больше не мое здание. Это уже не наше здание. Он улыбнулся. Мы проделали чертовски хорошую работу.

В углу хозяйственной постройки в коробках находилось всё самое новое и лучшее — сервера и компьютеры для Регионального строительного комитета, предназначенные для стандартных пакетов данных по строительству Залов Царства, доставленных несколько месяцев назад и ожидавших окончания стройки Зала конгрессов.

— Я не то, чтобы против нашей нежданной встречи, но если вы не возражаете, мне надо разместить новые пакеты данных на новом сервере и распечатать… все. Трижды.

Его никто не слушал, а Давид уже схватил черное ножницеобразное сиденье и установил его на пустой, свежевыкрашенный пол первого этажа, — для гонок.

Давид выиграл со счетов 3:2.

Позже, тем же вечером Джеймс оказался на другой своей работе, оказавшись в комнате с Билли, жующим печенье «Поп Тартс» на массажном столе под названием «бок-о-бок». Оззи поглядывает на стойку регистратора, а АрДжей заканчивает работу с клиентом в соседней комнате.

— Итак, кто сегодня пойдет в задницу первым?

 Это, кажется, излюбленный вопрос Билли.

— Я думаю тот, у кого короче. Как по мне…

— Пропорциональный?

— Да.

— Но у него большущий член. Надо взглянуть поближе.

— Такая возможность еще не упущена.

— Мое предложение: тот, кто выше. Кто выиграет, покупает ужин. 

В дверях появляется АрДжей.

— Да, чувак. Посмотрите, как он атакует этот хер.

АрДжей может быть необычайно догадливым, когда дело касается гей секса.

— А разве такой хер кто-нибудь откажется атаковать?

 В унисон: «Как разошёлся!»

Джеймс был впечатлен своими гетеросексуальными коллегами. Честно говоря, я чему-то сегодня научился.

В дверях появляется Оззи:

— Когда вы двое сказали, что собираетесь вернуться сюда и смотреть порно, это было не совсем то, что я себе представлял.

Джеймс взволнован от совместного просмотра порно.

— Ты много пропустил. Этот парень, который…

— Преследует воров картин…

— И в погоне за ворами он решил прикурить сигарету со стороны фильтра.

— Это то, над чем вы так громко ржали?

— Если он так и дальше будет ловит воров, то, кажется, их членам станет совсем жарковато. Билли, твой парень здесь.

— Вот блин!

— Извини, чувак. Больше никакого гей-порно для парня-натурала.

— Только не это. Я ухожу отсюда.

— Как твой клиент?

— Очень эмоциональный чел. Но с хорошим наконечником. Он пытался меня потрогать.

— Послушай, АрДжей, ты извини, но твоя попка… ну... ты в курсе.

— Ну нет, я собираюсь пойти домой и трахнуть мою девочку, причем жестко и без обсуждений.

— Можем… мы…

 Смеется: «Нет!»

Смущенный и весьма польщенный, АрДжей отправляется в комнату отдыха, чтобы привести себя в порядок и захватить предметы для уборки комнаты. Джеймс выключает проектор и собирает крошки печенья, попавшие на экран чуть ранее во время не самого жаркого эпизода страсти. Билли появляется в дверях с огорченным лицом.

— Не спрашивайте.

Поднявшись к стойке регистрации, Джеймс садится рядом с Оззи, и они вдруг осознают, что оба уставились на задницу АрДжея, покидающего здание.

— Что это со мной?

— Да я сам не понял. Я чего-то проголодался. Ты не против занять стойку регистрации, пока я схвачу что-нибудь в «Бурген Кинг»?

— А я думал, что ты вегетарианец.

— Да. Я беру гамбургер и просто выкидываю из него мясо.

—Сегодня вечером мне надо много чего успеть.

— Тебе взять что-нибудь?

— Нет, моя мама приготовила ужин.

— Чувиха, я тебе не верю. Твоя еда – это выстрел в голову.

— Я знаю.

— Но, по крайней мере, твоя мама заставляет тебя съедать все твои «овощи». Это очень помогает, хотя народ у тебя и так отсасывает.

— Ты о чем?

— А она заставляет твоего папу съедать все его…

—Эй! Гуляй за своей едой.

Оззи поворачивается к стойке:

— Говоря о доме, ты упомянул, что оправляешься что-то делать для своей церкви?

— Я поеду в Нью-Йорк сразу после моего дня рождения.

— Вернёшься?

— Не уверен. Может быть, даже никогда.

— Это не похоже на мормонские пару лет выслуги.

— Нет, это добровольная работа в месте, где выпускаются все журналы и книги, которые мы приносим к твоей двери каждые выходные.

— Впечатления… разные.

— Так и есть.

— А ты уверен, что это не будет похоже на исправительные работы для гея?

— Нет, ничего подобного. Просто другая работа на свежем воздухе.

— Ну, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, мой дорогой. Культы могут быть изворотливыми.

— Надеюсь, я тоже.

Оззи выходит за дверь, и Джеймс шепчет сам себе, что это не культ. Джеймс частенько ощущал от него такое искреннее беспокойство, но признательность, которую он сам демонстрировал, была достаточно иллюзорной. Он был удивлен, насколько благодарен за чувство, что кто-то, кого он просто встретил, настольно… реально поднимает настроение. И не было никаких ограничений. Независимо от того, какую тему или сценарий он развивал, Оззи то и дело оставался… невозмутимым. После нескольких минут размышлений, в коридоре появляется Билли в своем нижнем белье, с неслабо стоящим членом и поднятыми вверх промасленными руками, словно они только что обработаны перед операцией.

— Чувак, это самая грубейшая работа, которую я когда-либо выполнял. Этот парень – сплошная шерсть.

— У тебя вообще-то стояк.

— Да, он очень милый, знаете ли… со всеми движениями и трением… всё происходит.

— Не то, чтобы я жаловался на визуальную картинку, но… почему ты здесь?

— Ты можешь подогреть несколько массажных масел в микроволновке? Волосатое тело парня впитывает буквально всё.

Джеймс улыбается и дарит Билли крепкое объятие.

— Не вопрос. И лучше массаж локальный, чем по всему телу. Ему будет куда приятней. Он показывает на руку Билли.

— Спасибо, приятель. Честно говоря, не знаю, что бы без тебя делал.

— Рад помочь.

  Джеймс вышел из больницы уже поздно вечером вместе с близняшками, бредущими позади. Он был рассержен на свою мать или, скорее всего, попросту потерялся в пространстве. Это опухоль, и ничего более. А она уже убивает своего мужа в собственной голове, расхаживая взад-вперед с эгоистичной проповедью о том, как же теперь ей жить дальше. Её негативная, подобная реактивному снаряду, энергия от ожидаемого ей обременительного страдания, находилась в резком контрасте с его спокойным и сдержанным отцом, который, лёжа в постели, пытался шутить и сделать атмосферу непринужденной.

  Родители Джеймса лучше всего работали в команде — мать была эмоциональной, а отец отличался логикой. Баланс обеспечивал должную инкубацию с той целью, чтобы Джеймс превратился в замечательного ребенка.

  Его мать была прекрасной домохозяйкой, а отец – прекрасным кормильцем. По умолчанию результатом стал сам Джеймс, прекрасная жизнь которого была лишена конфликтов и разногласий. Ограничительные линии никогда не пересекались и трудности были легко преодолимы.

  Джеймс видел теперь, как другие люди «в мире» справлялись с тяжелыми временами… боролись… и у некоторых из них существовали мощные механизмы преодоления, о которых раньше он ничего не знал. Кто-то просто использовал пожизненное сочетание секса, наркотиков и алкоголя, которые, казалось, лишь приземляли их на ту же позицию, с которой они изначально пытались стартовать.

  Предположение людей, с которыми он говорил «в мире», всегда сводились к религиозной общине, нетерпимой к гомосексуалистам. «Твоё взросление, наверное, было похоже на ад». Нет ничего более далекого от истины. Его домашняя жизнь была замечательна, и до сей поры причин для жалоб у него не появлялось.

  Порой его мать смещала акценты на отца, когда Джеймс реально ощущал, что это «время папы», ведь именно ему уделялось особое внимание… и это, казалось, было одним из тех «времен». Давид стоял рядом с ним, пока не выговорил: «Я жду тебя в автомобиле / Скорее выздоравливай, брат Перес», давая тем самым Джеймсу возможность побыть с отцом наедине, пока мать общается в холле с близняшками.

  Давид сидел на задней откидной дверце кузова своего «Форда», стоящего в дальнем углу стоянки, наблюдая за движущимися по улице автомобилями.

  — Как он?

  — Говорит всё в порядке, но по числу шуток, которые он произнес, я думаю, он слегка переживает.

Джеймс садится рядом с Давидом и всматривается в шоссе 59. Подходят близняшки и встают по обе стороны от них.

  — Джеймс, твоя мама такая милая.

  — Спасибо, я знаю

  — Я думаю, что это самое продолжительное время, которое мне удалось с ней пообщаться.

  — Я тоже так думаю.

  — Мне очень жаль, что так вышло, Джеймс.

  — Благодарю. Честно говоря, это очень странное чувство.

  — Вы не хотите чего-нибудь поесть или типа того? Поздно уже.

  — Я думаю… думаю, что я хочу вернуться домой.

  — А я есть могу. Почему бы вам, дамы, не пойти вперед, а я довезу Джеймса домой и догоню вас.

  В унисон: «Классно».

  Обе девушки обнимают Джеймса и прощаются с Давидом. Джеймс сидит, не шелохнувшись. Давид тоже. Спустя минуту Давид обхватывает плечи Джеймса:

  — Чувак, я даже не могу… начинаю понимать случившееся. Если бы это был мой отец, я бы, нахрен, слетел с катушек… расшвырял вещи и разбил все окна… как знать… Я тебя знаю, ты всё держись в себе, но сейчас только мы… так?

  Джеймс не знал. Он был охвачен страхом и не хотел выпускать пар через гнев и удары. На самом деле, он не был даже уверен в своей способности сесть в автомобиль. Его эмоции превратились в стоп-кадр, остановившись посреди свободного падения в хаос. Этого не могло произойти… только не с отцом. Несмотря на проблему гея, для него отец являлся консультативным оракулам по всем вопросам логики и аргументации. С точки зрения потенциала ума, он самый сильный человек, которого он когда-либо знал, и весьма внушителен физически. Объятия от него — это как духовный балансир, поверка не приборов, а души. Этот человек… у этой силы не может быть опухоли. Его тело скажет: «Что, черт возьми, за дерьмо происходит», и вышвырнет её, — то самое, что Стив обнаружил в туалете.

  У него, как и у отца, юмор используется по самым разным поводам, но усилия, которые требуются для того, чтобы просто дышать, в данный момент делают невозможным рождение даже вполне приличной шутки. Разве это почтительно — не отреагировать на такую ситуацию безумно и неистово?

  — Мне хочется хоть как-то отреагировать, но все внутри словно умерло, как будто мои внутренности удалены и заменены пустотой.

  Давид берет его руку и наклоняется к нему, прижимаясь плечом к плечу.

  — Если тебе нужно, мы можем сидеть здесь всю ночь. Не торопись.

  Двое молодых людей молча наблюдают за движением на шоссе из полумрака парковочного фонаря.

  Для него было сложно принять очевидный изъян в менталитете Свидетелей Иеговы, когда дело касалось идеи, что рядовые члены не должны искушаться чем-то новым и экспериментировать с границами дозволенного. Мы не должны дотрагиваться до раскаленной печи, чтобы убедиться, что она горячая. Это находится в противоречии с электрическими импульсами, пробегающими сквозь сознание авантюрной творческой натуры. Он хотел путешествовать и узнавать на опыте другие культуры без унизительного халата, который его религия выдает ему в качестве символа смирения. Он хотел повстречать в мире самых разных людей из самых разных социальных слоев и найти единение с ними без ощущения глубокой печали от осознания, что все они умрут в «последний день».

  Если вся история, развитие человеческой цивилизации, как мы ее знаем, буквально всё это будет уничтожено в Армагеддоне, то он хотел бы увидеть всё, что ещё возможно, прежде чем оно будет удалено «очищением», так как многое из этого имеет важное философское значение для построения мира, — так он видел это сейчас. И именно сейчас он чувствовал себя ребенком, заново открывающим мир, не… ведающим, что «печь раскаленная». Ему сказали, что печь горячая, показали картинку человека, держащего в руках огонь, и поведали истории о том, как демоны заставляют людей класть руки на печь, чтобы они ошибочно усомнились в Руководящем совете, употребляли наркотики и алкоголь или покупали что-то в благотворительной организации. Но сам он никогда не испытывал «раскаленную печь» злого мира.

  И иллюстрация не имела для него смысла. Существует масса способов проверить, насколько горяча печь, без того, чтобы класть на нее руку. Можно поставить кастрюлю с водой и понаблюдать, не закипает ли она. Положить бумагу и визуально определить ее деформацию на печи. Или взять термометр и использовать научный подход к плите, установив точную температуру и сравнив с параметром более прохладного окружающего воздуха. Концепция о том, что тринадцать мужчин, которых он никогда не встречал, сидят в Бруклине (Нью-Йорк) и считают, что «печь» мира раскаленная, была для него абсурдом. И до сих пор ничто из того, что он чувствовал, не было «ошпариванием» даже в малейшей степени. На самом деле, он изучал невероятно много о гражданственности и социальной инженерии, людях и их психологической динамике, и о том, как использовать всё это в своей личной жизни, чтобы стать лучше с точки зрения социальной сознательности.

  Мир, как он говорил, делится на две части: страшное зло, управляемое Сатаной, и Организация Иеговы. Это так, даже если речь идет об истории культуры и человеческого рода тех времен, когда Библия еще не была написана, или касательно других частей планеты, где Библия не является основной книгой веры. Искусство, литература, музыка, театр и всё, что с ними связано, — всё это создано под неусыпным оком Сатаны. Всё, созданное внутри Организации, происходило при целенаправленном руководстве Иеговы Бога. Джеймс смотрел на это совершенно иначе, и сейчас это понимание стало гораздо сильнее, чем раньше.

Он заметил, что большинство жизненных ситуаций приходится на одну из пяти основных категорий:

Непривлекательная (скучная). Это, кажется, самая пагубная ситуация, связанная с самодовольством и бесполезностью… «путь наименьшего сопротивления».

  Безопасная и приятная. Это вроде ужина с близнецами и работы в Зале конгрессов. Авантюрная, но с минимальным риском. Это прыжки с большой высоты со страховкой, секс со встретившимися тебе незнакомыми людьми, нагота в произведениях искусства, фильмы категории «ХХХ». Свидетели Иеговы держатся подальше от всего, связанного с этим разделом.

  Опасная и двусмысленная. Очевидно, что работа в салоне подпадает сюда…. подключаешься к Интернету, идешь в клуб, тусуешься с девочками из «Золотой комнаты», перемещаешься через сексуальные порталы таких людей, как Билли, и не имеешь никаких границ с такими, как Деррик.

  Абсурдная. Вырисовывается оргия с крэком ради парня, которого он просто встретил.

  Каждая категория имеет бесконечное количество подкатегорий, в зависимости от людей, состояния их ума, времени суток, уровня отчаяния, воспитания, морального кодекса, жизненного опыта и/или потребления наркотиков и алкоголя.

  Ничего особенного пока его не беспокоило, и куда бы он ни направился, он невольно располагал мерой уважения и защиты. После нескольких прикольных острот каждый хотел быть его другом. Никто не думал, что он прикидывается или неискренен, поскольку он был связан с религией. Это была честность на всех уровнях и во все времена. Это была полная противоположность всем собраниям, которые он посещал, где люди считали его либо золотым мальчиком, либо тем, кто скрывает легион демонов. В мире он просто… есть. Это целое сообщество людей, которые классифицируют ситуации и личности более чем двумя классами – «Сатана» и «Иегова», придавая им градиентные оттенки в пределах ограниченности спектра.

  Ночь привела к закрытию салона и в тот же момент подъехал Деррик, чтобы отправиться на вечеринку, как видно, только что из душа, в нетерпеливом предвкушении потенциальных тысячи баксов за одну ночь. Двухэтажный городской дом, к которому они прибыли, излучал парадоксы, так как улицы закрытого жилого массива были тихими и влажными, светящимися мягким, желтоватым светом, придавая им обманчивое миролюбие. Прохладный ночной ветерок весны нес свежесть. Мальчики приехали в разных машинах, поскольку Джеймс собирался просто вручить Деррика, увидеть Олли и отправиться домой.

  Вход располагался на уровне гаража, с двумя дверьми — деревянной и стеклянной.

  «Заходите». Дверь была разблокирована, и открылось фойе, достаточно просторное для небольшого дивана, дополнительного кресла, прихожей с мини-прачечной, туалетной комнатой и гаражом в самом конце. Непосредственно перед парнями оказалась длинная лестница, ведущая ко второму ярусу, где колыхались волны, и эти волны, кажется, стекали по ковровым ступеням.

  Деррик и Джеймс с полуулыбкой смотрят друг на друга, и пытаются собрать остатки уверенности, чтобы подняться по лестнице, так как то, что их там ожидало, окажется впервые для молодых людей. И достигнув вершины, увиденное их не разочаровывает.

  Гостиная находится на одной стороне и проста в своей гениальности: подлинные картины в антикварных позолоченных рамах, два огромных дивана, два раскладных кресла рядом с журнальным столиком и открытое пространство, в котором доминирует большая тахта. В углу стоит тумба с видеомагнитофоном, на котором проигрывается порно, а на полу валяются видеокассеты. С противоположной стороны располагается подобие столовой комнаты с превосходным дизайном и деревянным столом, на котором обнаруживаются разнообразные наркотические препараты и субстанции, которые он был не в состоянии идентифицировать. Сама кухня находится за стеной с двумя дверьми, и далее по холлу обосновалась ванная комната и вторая спальня. В самом конце через открытую дверь видна основная спальня.

  У тахты, повернувшись задницей к лестнице, стоит на коленях Джек и довольно комично пытается трахаться с молодым парнем с непропорционально большим членом, который, похоже, не в состоянии оставаться прямостоящим, вероятно, по причине наркотиков в столовой. Еще трое мужчин расположились на одном диване рядом с телевизором, бесцельно забавляясь друг с другом, наполовину в оцепенении. Двое других находились на другом диване, мускулистый парень, который частично скрывал за собой обнаженного Олли. Он выглядел… гораздо лучше в одежде. Джеймс улыбается.

  Олли подскакивает, натягивает свои трусы и устремляется в гостиную, привлекая взор Джека.

  — Ты можешь получить огурец Джеймса! Ты сделал это! Что ты мне принёс в подарок? В порыве южного гостеприимства Джек продолжил:

  — Джеймс, без обид, это не совсем твой спектакль, но пожалуйста, не стесняйся, это безопасная зона. На кухне тонна алкоголя, если тебя это интересует.

  Олли подходит ближе:

  — Ты выпьешь со мной?

  — Олли, не исчезай далеко, нам скоро предстоит пополнить запасы. О, боже, эта штука растёт.

  — Ладно, — отвечает он, успев за это короткое время натянуть футболку. Он подталкивает Джеймса через вращающуюся дверь кухни.

  — Тебе не стоило одеваться ради меня.

  — Я надел одежду на тот случай, если ты захочешь её разодрать в клочья.

  В ответ Джеймс смеется. Он никогда не находил себя настолько сексуально вдохновляющим и уязвимым одновременно. Он пытается вести себя изысканно и быть уверенным в себе, однако чувствует, что выходит это как у младенца, который стремится играть в покер со взрослыми профессионалами. На самом деле, произведенный эффект не имел значения, поскольку объект его привязанности реагировал на это превосходно. На кухне они начали целоваться, причем так, будто один из них был солдатом, только что вернувшимся с войны.

  Они целуются до тех пор, пока из-за угла не появилось движение. Парень с голым торсом, не старше 20 лет, с загаром, остановился за обеденным столом, пристально взирая на коллекцию алкогольных напитков. Двое целующихся отстранились от объятий, наблюдая за привлекательным юным космонавтом в его неведомом путешествии.

  — Ты в порядке? Тебе чего-нибудь принести?

  — Вы видели, куда делся мой бокал?

  Отсканировав кухню на наличие свободных напитков, Джеймс сказал:

  — Я уверен, ты не всё ещё попробовал.

  — Ой, точно. Я же пришел что-нибудь выбрать.

  Джеймс решает оказать помощь:

  — Знаешь, есть огромный выбор алкогольных и безалкогольных напитков, соков, чего душе угодно.

  — И в холодильнике лед.

  — Вау. Так много вариантов. Я даже не знаю, чего хочу. 

  Джеймсу пришлось продолжить:

  — Ты мог бы объединить несколько напитков и сделать смесь сортов.

  — Ого.

  Голова парня, кажется, взорвалась от обилия информации.

  В этот момент входят два стройных, привлекательных юноши, чтобы помочь.

  — Мы тебе говорили, просто принеси воды.

  — Да, вода. Из-под крана?

  — Олли, кто-то за дверью.

  Джеймс моментально вспоминает:

  — Я запер дверь за собой. Извини. Привычка.

  — Я должен это получить.

  — Я понял, — и он дарит Олли еще один поцелуй.

  — Пошли со мной, чтоб ты больше не травмировал его.

  — Ты никогда не даешь мне повеселиться, — Джеймс с ехидцей надувает губы.

  Они оба смеются и покидают кухню. Он останавливается, чтобы поглотить открывшуюся сцену, в то время как Олли спешит за новым гостем. К трем парням на дальнем диване присоединился тот, кто был с Олли до его ухода... пытаясь отсосать у кого-то половой член… но как-то неуклюже. Одна вещь, которую он понял с самого начала дружбы, заключалась в несомненном факте – Деррик мог трахать фонарный столб, и это выглядело бы сексуально.

  Физиономия Джека выдает блаженство, и он посылает благодарный кивок Джеймсу.

  Джеймс отвечает тем же.

  Олли появляется на вершине лестницы с высоким, худым, татуированным и обросшим мужчиной, вероятно, бывшим уголовником, осматривающим сцену с предусмотрительностью истинного натурала.

  — Это Бен.

  — Привет, Бен. Это парень-натурал? — спрашивает Джек.

  — Да. У него большой член, — Олли смотрит в сторону Джеймса и говорит мягче, почти с застенчивой серьезностью. — Как я слышал.

  Джеймс молчит, испытывая гамму чувств. На лицо концепция, когда два парня из совершенно разных миров, абсолютно параллельных друг другу, вдруг объединяются в одной точке, да так, что Олли чувствует необходимость утаивать это и извиняться за то, что они трахались.

  Парень снимает шорты, оголяя довольно внушительный член перед тем, о ком Джеймс всё время размышлял в своем уме, и кто как бы извинялся перед ним за то, каким он стал. Джеймса переполняет нестерпимое желание просто обнимать его до тех пор, пока он не осознает, что всё нормально и он ничем не лучше его. Джеймс думает:

  «Никогда не извиняйся за то, каков ты. Это я должен извиняться, ведь я родом из того места… которое буду поддерживать всю оставшуюся жизнь… которое обрекает тебя Сатане и вечной погибели. Но, по крайней мере, у тебя есть яйца, чтобы жить».

  Внешне он улыбается и, покачивая головой, закрывает глаза, а открыв их, он видит, что блондин краснеет. Джеймс почувствовал эйфорию: Я добился его. Заставить краснеть таких, как Олли, – невероятное достижение. Ему ужасно захотелось сорвать с него одежду. Два человека, которые знали, чего они хотят и как это сделать на отлично.

  Пока Бена конвоируют к главной затраханной заднице этого помещения, Джеймс оценивает оставшуюся его часть. Он не уверен, что подобная оргия с коком имеет что-то общее с нормами приличия, если, конечно, не стоит цель трахнуть одного из участников. Он никогда не был человеком, кого привлекала бы оргия, главным образом потому, что вокруг слишком много энергии. Прямо сейчас он оказался на периферии сцены, и его пока еще не снятая одежда, казалось, была подобна защитному одеялу для ребенка.

  — Может быть, мы могли бы сделать это в ванной? Это, кажется, очень даже сексуально. Привет, Джек, спасибо за все эти наркотики и алкоголь. Я в курсе, что у тебя день рождения, но у меня нет ничего, чем бы ты смог сексуально насладиться в этот вечер, так что, если ты не против, я заберу на ночь твоего эскорта и торговца наркотиками, и трахну его в… чистой атмосфере...

  Это звучало покровительственно. В этой комнате, полной людей и с тремя стоящими членами, один из них всё еще был одет. Может быть, я не так уж и сильно хочу Олли? (Вздыхает).

  Поднимается Джек:

  — Ладно, вы двое идите за мной, — и он направляется в спальню.

  Проходя столовую, он вдруг останавливается, разворачивается кругом и обращается к Джеймсу:

  — Стоп. Жди здесь.

  Он исчезает и возвращается с пачкой денег. Отсчитывает тысячу долларов и передает Джеймсу.

  — Это для твоего друга. Отсчитывает еще двести долларов.

  — Это за то, что у него толстый и офигенный.

  Снова отчитывает тысячу сто долларов и кладет их на стол.

  — Это для парня-натурала.

  Опять отсчитывает пятьсот долларов и вручает Джеймсу.

  — Это за большой подарок.

  — Спасибо.

  Джеймс машет Деррику его деньгами и кладет их в левый передний карман. Деррик отвечает кивком. Свои деньги Джеймс кладет в кошелек. Джек отсчитывает еще пятьсот долларов и оглядывается: «Олли?». Олли появляется рядом с Джеймсом.

  — Я увожу этих в спальню, и нам нужно еще немного дури.

  — Я могу одолжить твою машину?

  — Конечно, нет! У тебя не получиться проехать Третий район на спортивном «Ягуаре»

  Олли слегка откидывается на тело Джеймса.

  — Ты можешь меня захватить?

  — Конечно, — говорит Джеймс, прежде чем понять, о чем собственно идет речь.

  — Да ты не робкого десятка, — говорит Джек. — Я дам тебе еще сотку. Кажется, до Джеймса начало доходить.

  — Нет, постойте. Сколько вы планируете взять?

  — Я не знаю. Как ты думаешь, Олли? Долларов на 500?

  — Да, вполне достаточно.

  — То есть, вы хотите, чтобы я поехал в Третий район и забрал на 500 долларов кокаина, имея при себе 1700 долларов наличных?

  Джек слегка подается вперед и улыбается:

  — Хорошо, двести долларов.

  — Я на машине моей матери!

  — Ты на машине своей матери? О, боже, ты неподражаем. Триста долларов. И вы вдвоем убираетесь отсюда. А мне надо позаботиться об этих джентльменах, пока у них не стали слишком вялыми.

  Джеймс и Олли начинают движение прежде, чем Джек произносит последнее взрослое предупреждение:

  — Джеймс, рули осторожно. Делай, что скажет Олли, он знает, что делать.

  — Я понял.

  Олли берет свою обувь и оба прыжками срываются вниз по лестнице, поскольку теперь оргия разделена на две зоны: заурядные совокупляющиеся в гостиной и жестко долбящие секс-машины в спальне.

  Внизу оба оказываются перед стоящей в фойе ОЧЕНЬ беременной женщиной, примерно того же возраста, что и Джеймс, с несговорчивыми светлыми волосами и голубыми тенями для век, которая пыталась листать журнал. Двое парней смотрят друг на друга, а потом на женщину.

  — Привет, парни. Все веселятся?

  — Да. Я думаю, вам лучше…

  — О, если вы не возражаете… в моём состоянии… мне было бы лучше подождать здесь, если это возможно.

  — Да, конечно. Могу я принести вам выпить, или что-то еще?

  — Мне просто нужно знать, есть ли здесь туалет. Мне приходится мочиться каждые десять минут, наверно.

  — Самая первая комната – это туалет.

  — Так Бен – ваш парень?

  Джеймс должен был удостоверить некоторую связь, которую он сейчас наблюдал.

  — Муж.

  Олли добавил: «Она привезла его, но я не знал…».

  — Ой, простите. Я не хочу ничего испортить, но в машине недостаточно топлива, и нам действительно нужны деньги.

  — Я вижу. И на каком вы?

  — На седьмом месяце.

  — Прекрасно. Но мы еще вернемся.

  — Я надеюсь, всем понравился его член.

  Джеймс ответил, что лично он этого не испытал, но, похоже, Джек отсчитал ему денежный эквивалент.

  — И, по всей видимости, у Бена отличная сперма, — он указывает на ее живот.

  (Смеется): О, это не его! Но скажу вам, когда гормоны сходят с ума, его член может встать там...

  — Нам пора, — перебивает Олли.

  — Да, мы проведаем вас на обратном пути.

  — Спасибо. Вы, ребята, такие милые… А вы вдвоем…

  — Нет, нет. (Волнительный смешок).

  — Хорошо, вы оба выглядите симпатично вместе.

  Джеймс благодарит за такое ободрение и одаривает Олли нежным поцелуем в губы.

  — О, какой ужас! — Она смеется, частично прикрывая лицо журналом. — Вы извините, я не гомофобка, это просто немного странно видеть.

  — Я понял, что вы не страдаете гомофобией. Вы проявили такую удивительную щедрость, поделившись своим мужем. Огромное вам за это спасибо.

  — Джеймс, нам нужно идти.

  — Спасибо, ребята. Удачи обоим на дороге.

  — Конечно.

  По дороге в Третий район Олли дает инструкции. Наконец, они доехали до возвышающегося здания, и ему было сказано припарковаться на основной автостоянке.

  — Попробуем сначала здесь, и, может быть, нам удастся избежать Третьего района.

  Пока Джеймс выключает машину, Олли роется в карманах и вытаскивает 60 долларов.

  — Послушай, я знаю, что мы только что познакомились, но… не мог бы ты одолжить мне...

  — Всё в порядке. Сколько?

  — Сорок баксов.

  — Конечно, — он достает 40 долларов из своего кошелька.

  — Спасибо…

  Олли удостаивает его легким поцелуем в щеку, выпрыгивает из машины и исчезает за дальним углом здания.

  Проходит десять минут.

  Проходит еще десять минут.

  Наконец, он появляется из-за угла и садится в автомобиль.

  — Всё нормально?

  — У него недостаточно того, чего хочет Джек. Придется нам прокатиться в Третий район.

  — Ладно, — ответил он без какого-либо страха. Трудно опасаться того, о чем ничего не знаешь.

  Олли выдает новый инструктаж.

  Третий район Хьюстона – это преимущественно район чернокожих, но в художественном смысле его нельзя назвать «черным». Это, скорее, вакуум света. Свет фонарей был таков, что на расстоянии двести метров от машины улица растворялась в пустоте, дома уподобились призракам, а окружающий мир – безжизненной зоне. Энергетика, исходившая от этого места, казалась спокойной, однако нельзя игнорировать ту легкость, с которой всё может превратиться в хаос.

  — Позволь меня грохнуть здесь. Поднимешься до угла, свернешь налево, на первой же улице снова налево и подбери меня. Если меня там не будет… езжай назад до шоссе и потом возвращайся обратно.

  — Я могу объехать здание, и, если тебя там нет, снова объехать.

  — Отлично. В любом случае не останавливайся ни для кого, двигайся не слишком быстро, чтоб кого-нибудь не сбить, и не слишком медленно, чтобы не дать возможности насильно угнать твою машину. Если меня не будет на другой стороне здания, возвращайся на вечеринку.

  — Ты, мать твою, шутишь?

  — Нет. Тут много денег. Так что может произойти разборка. Просто доверься мне. Джеймс притормаживает машину и Олли выпрыгивает, захлопнув за собой дверь.

  Он ощущал эмоцию, которую обычно не чувствовал к тому, с кем только что познакомился… необходимость защитить. Если с его новым другом что-то случится, он искренне хотел бы припарковать машину и искать его пешком, что было бы сродни сумасшествию. Вероятно, в конечном итоге, обоих просто убьют.

  Он делает всё по инструкции, не едет быстро, но и не слишком медленно… и Олли отсутствует на первом объезде. Он едет на шоссе, ждет минуту, и снова на объезд.

  Никого. Он паркует машину и ждет пять минут.

  Третий раз. Медленное движение в пространстве, поглощающем любой свет. Делает поворот. Еще один.

  В отдалении появляется Олли. Он даже не понял, как ему удалось его разглядеть. Он останавливается и Олли запрыгивает в машину.

  — Гони. Сейчас же гони.

  — Окей.

  — Это место заставляет меня нервничать.

  — Брррр… меня тоже.

  — Здесь возьми налево, на другую сторону 59-ой. 

  Он делает, как сказано.

  — Теперь налево. Направо.

  — Что это?

  — Моё место.

  Это довольно простецкий жилой комплекс, выцветшее синеватое здание, расположенное между стандартным домом для малоимущих и мерцающим магазином «Семерка». Обычный паркинг, как и везде.

Он останавливается у мусорного контейнера перед зданием. Они выходят из машины, открывают слегка прикрытую дверь и вступают в разрушающееся строение.

  Внутри находится длинный узкий коридор с тремя 60-ватными лампочками, расположенными так, чтобы «осветить» коридор легким мерцанием, что делало это здание больше похожим на психбольницу из фильма ужасов, нежели на жилой комплекс. Лестница располагалась сразу же слева, а квартира Олли тут же справа. Они входят, запирают дверь и включают свет.

  — Устраивайся поудобней. Будешь немного?

  — Нет, мне и так хорошо. Спасибо.

  Он усаживается на довольно растрепанный матрац на кровати у дальней стены, которая посылала слабый намек на то, что когда-то была голубой. Джеймс поправляет одеяло, а Олли открывает шкаф и вываливает на пол кучу одежды в поисках ботинок. Из них он достает небольшой кусок ткани, возможно, полотенце. Разворачивает и обнаруживает два мешочка, опустошает содержимое своих карманов с крэком и помещает его в один из мешочков.

  Так много долбанного кокаина, что просто безумие.

  Он завязывает мешочек, прежде чем отправить его обратно в обувь. Сама обувь исчезает в куче одежды. Он поворачивается и бросает Джеймсу больший из двух мешочков.

  — Ты когда-нибудь видел столько кокаина?

  — Я нет.

  Он решает не посвящать молодого парня в детали, потому что до этого момента он никогда не видел кокаина вообще. Это было всего лишь непритязательное подобие кокаина. Олли берет сумку и кладет на кухонный стол. Подходит к Джеймсу, садится на матрац и широко расставляет ему ноги. Голубые глаза улыбаются, тая в себе нескрываемую сексуальную угрозу.

  — И что? – говорит с улыбкой Джеймс.

 

  — Я ждал этого весь день.

  Это последний день в Хьюстоне, и он сидит в Терминале С, слушая своих родителей, пока близняшки болтают о предстоящих планах строительства Зала Царства. Всё это глохло в слабом ропоте несуществующих эмоций о несуществующем будущем в скоротечном несуществующем настоящем, как и многие другие разговоры, поскольку в прошедшем месяце отсутствовал Давид.

  В последующие после вечеринки недели он виделся с Олли несколько раз. Новый Орлеан оказался взрывным. Сначала он предстал с целым набором новых шмоток и в новой кепке, и со своей однодневной небритостью смотрелся сногсшибательно, готовый в любой момент изнасиловать своими пронзительными голубыми глазами. После третьей встречи он сказал молодому эскорту, что улетает в Нью-Йорк.

  Олли воспринял это тяжело и вручил Джеймсу удивительно простой и сентиментальный подарок, который Джеймс сохранял в тайне… и в настоящий момент он всё ещё находился на его лице.

  Мы были настолько близки в нашем совместном полете, и я никогда так не летал, поэтому, если самолет вдруг не взлетит, может быть, у меня появится шанс.

  Он не суеверен, но все правила могут быть нарушены, когда дело касается воздушных перевозок. Молодой эскорт, у которого не было абсолютно ничего, отдал то единственное, что мог сохранить, и для Джеймса это был самый важный подарок, который он получил за время всего тура отправления.

  Сотрудники салона (а затем и «Золотой комнаты») устроили ему фантастическую прощальную вечеринку. Оззи был особенно обеспокоен ситуацией, но поддержал и даже подарил галстук, уверенный в том, что он приведет в божеский вид любое «унылое церковное снаряжение». Билли всю ночь занимался последними изменениями светового дизайна в его почти законченной пьесе, что выглядело довольно мрачным шедевром этого молодого, гетеросексуального, с мускулистым членом, театрального режиссера. На следующий день они вместе с Бритт и Дерриком сидели в ресторане, и даже Китайский кукленок, расположившийся за несколько столиков от них, своим густым китайским акцентом прокричал прощальные слова на весь ресторан… закончившиеся грандиозными аплодисментами даже от тех, кто его не знал.

  Целый месяц он провел, не давая себе никакой передышки, чтобы подготовиться к благочестивому и святому, что ждало его впереди. Он понимал, что вне его системы у него будет всё, кроме Олли… точнее, еще хуже — того, что олицетворял Олли. Он столкнулся с тем самым наслаждением, через которое проходят натуралы, и он никогда не смог бы, как гомосексуал, испытать это во время служения в Организации. Это факт, который глубоко ранил его.

  В своем сердце он мягкий и чувствительный. Внешность работяги-лоха – лишь фасад для сдерживания людей, не позволяющий задавать слишком много вопросов. Даже если вопросы заданы, у него нет проблем с тем, чтобы продолжать выглядеть Золотым Ребенком, которым он был воспитан. Но реальность такова, что он словно без кожи, постоянно подвергающийся воздействию, поэтому он часто плачет по ночам. И вот, наконец, он обнаружил силу прочности у других людей… людей, которые похожи на него… людей, которые не считают, что он лучше их, людей, которые смиряют его, потому что их прочность и возможность находиться рядом с ними создают «завершенность». С теми, кто на гетеросексуальной стороне, можно говорить о сексуальном, а иногда просто сидеть и смотреть с ними гей-порно, пытаться проектировать постановочные световые эффекты, которые он никогда не увидит. Все эти люди осуждаются Иеговой (или, по крайней мере, его служителями), но они были теми людьми, которые заставили его душу совершить неимоверный скачок из хрупкой комфортности и лжи к прямоте и честности, которая так часто восхищала его в собственном отце.

  Может быть, нам всем нужно идти самыми разнообразными путями, чтобы стать лучше, чтобы стать теми людьми, которыми мы могли бы быть?

  Это был разговор, который никогда не происходил у него с Давидом. Существует только один путь. И этот путь идет через Иегову. Если ты доберешься туда иным путем, значит, ведет тебя дерьмовый сатанинский «ангел света».

  Я знаю это, но никогда не соглашусь.

  Легче изменить тему, нежели обсуждать ее, так как никто не понимал, о чем собственно дискуссия. Организация наказала им быть «хорошими христианами», не отступая от догм и не окружая себя энергией мира, поэтому нелегко что-то обсуждать, а уж тем более оправдывать.

  Великое время наслаждения миром теперь закончилось и всё, что он узнал, будет использовано по-доброму… даже если он не был уверен, что значит «по-доброму». Казалось верхом абсурда, что такой человек, как его растлитель, может беспрестанно насиловать его и, тем не менее, продвигаться в организации, не признаваясь ни в чем старейшинам, которым он, в конце концов, стал. Однако тех, кто прижимает к груди таких же, как они, считают настолько уродливыми перед лицом Иеговы, что слушать их можно только через демоно-защитный комбинезон, надетый на Свидетеля в целях недопущения наступления грешников.

  Время шло. С каждым сообщением от Олли… Его время шло. И уже никогда не повторится.

  Глубокая печаль происходит от слов прощания с «Честным Джеймсом» и людьми, которые помогли ему понять собственную психологию благодаря их любезному обмену своей социологией и стилем. Его Свидетель уходит прочь так же бесчувственно, как кадры иностранного фильма – бессвязного и сюрреалистичного. Эффекты хороши, но отсутствие интереса не будет компенсировано поп-корном или музыкой техано. История Джеймса до сей поры, словно счастливая и беззаботная лента «Это Твоя Жизнь» с приглушенным звуком и черно-белая. И в каждом новом посетителе показа он видит слепого и невинного.

  В их правде он видит легитимную, допущенную законом честность, но эта правда составляет менее одной тысячной от того, что представляет мир как составная сущность. Смех и поздравления, эмоциональное излияние поддержки и счастья неуместны на фоне самой настоящей потери. Он должен был оставаться недвижим и познавать… познавать всё, что можно познать о людях в самых глубинных закоулках мира, пробиваясь сквозь время с зависимостью и терпимостью, с наработкой навыков преодоления, либо с блаженной нереализацией и с улыбкой на устах.

  Он желает идти туда, где другие люди шли и бежали по еще не востребованным путям, причем бежали так сильно, что надменная снисходительность религии, к которой он был привязан, исчезла бы в потоке обратной тяги, рассеивающей пламя осуждения в дым и пепел. Уже ничто не могло поколебать его уверенности.

  Пора на борт самолета. Внезапно все глаза устремились на него. Он пытается быть остроумным. Он пытается доиграть свою роль.  

  Стооойте!

  Громкие отчетливые шаги приближают всё ближе дуновение мальчишки в синей рубашке-поло, спешащего застать всех на выходе. Он замедляет ход, чтобы отдышаться, когда другой парень в синем поло всматривается в его глаза:

  — Я не могу поверить, что ты пришел.

  — Я знаю. Обычно я так не поступаю. Знаешь, не самый клевый поступок.

  — Зато это самая приятная не клевая вещь.

  — Я знаю.

  Они обнимаются и говорят о потери и боли, адском страхе одиночества и замешательстве, и дорогах, которые, казалось, разворачиваются в разные, почти противоположные направления. Это было прикосновение, которое надорвало сердце и просочилось в глаза, а это значило, что этот человек должен стать последним, кого он обнимает в какой-либо реальности, как отсчет времени от слез, которые было не остановить минут пять, а, может быть, и все шесть.

  — Не… сойди с ума.

  — Ничего не обещаю.

  — По крайней мере, не умри.

  — По крайней мере, я даже отдаленно не могу обещать это.

  — Я знаю.

  Тихий шепот высвобождает объятия и двое одинаково одетых парней разделяются, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

  Одна половина обнимавшихся подходит к близнецам, вторая – к родителям.

  — До свидания, Сын. Как доберешься, сразу отзвонись.

  — Конечно.

  Он садится в самолет. Место у окна. Он видит зеленый автомобиль с откидной задней дверцей, и сидевшего на ней. Когда капитан дает команду, Джеймс вскрикивает от боли. Такой боли он никогда раньше не ощущал. Здесь, в крошечном туалете, в самом хвосте «Боинга 757», он думает о том, возможно ли в будущем больше никогда не ощутить такой потери. Потери в целом… людей, жизни, секса, любви, надежды, честности и веры… всё это было слишком хрупко и прекрасно. Это словно тончайшая шелковая ткань, сотканная из энергетических нитей, и если одна нить выходит из строя, распутывается вся ткань… и всего лишь с одним взлетом от земли она рассыпается на глазах. Невозможно совладать с полетом, не чувствуя шрамов, которые уже причинены и останутся на всю оставшуюся жизнь.

  Неужели после всего этого у меня все еще бьется сердце.

  Возвратившись на свое место у окна, он разорвал свое поддельное удостоверение личности, которое приобрел во время своей последней поездки в Нью-Йорк на захудалой 42-ой улице. Сейчас ему уже больше 21 года, поэтому нужда в документе отпала, но он по-прежнему напоминал о старых добрых временах.

  — Коктейль из виски «Джек Дэниелс» и «Кока-колы», будьте добры.

  — Ваше удостоверение личности, пожалуйста.

  — Конечно!

  — Обращайтесь, если вам потребуется что-то еще.

  — Спасибо.

  Он кладет документ на откидную подставку перед сиденьем.

  Он провозглашает тост «до свидания», «благодарю вас», в признательности за то, что было и чего уже не будет никогда. Наблюдая за едва различимыми, умирающими в дымке, огнями Хьюстона, он хотел бы поблагодарить каждую лампочку и соединяющие их провода, дизайнеров и инженеров, создавших эту визуальность, инсталляторов и тех, кто просто включает всё это, чтобы осветить ночь для таких, как он. Ради единения, функционирования их общества… наверху и под землей… работая совместно. Спасибо вам. За гей братьев и сестер, у которых хватило мужества оставаться собой и быть человечными друг к другу. Спасибо вам. За подобранную бродячую кошку, оставившую на клиентах шрамы.

  Спасибо.

  За то, что ему было позволено открыться истинной природе того, кто он. Спасибо на всю оставшуюся жизнь.

  Он возвращает документ обратно в карман.

  — Мэм, мне нужен еще один.

  — Конечно.

  Когда тренируешь мышцы надежды, всегда следует быть готовым к ударам об «стену». Это был один из последних уроков, который он усвоил…

  — Вы хотите, чтобы я сделала двойной, сэр?

  — Нет, одинарный. И воды. У меня впереди еще долгий вечер.   

  Долгая вечеринка, а остальное зависит от его завтрашней жизни.